«Ну, слава богу, и с Мэйсоном Хардингом все», — подумала Ева. Неожиданно она представила себе, как Мэйсон снимает трусы, как его набухающий член выглядывает из-под небольшого брюшка, как он садится на кровать, возится с упаковкой презервативов. Оказалось, что она могла думать об этом спокойно, холодно, объективно. Ромер был бы ею доволен.
Разливая «мартини», Сильвия рассказала Еве, что Рузвельт выступил с прекрасной, волнующе воинственной речью — самой воинственной с 1939 года — упомянув в ней о том, что «настоящая война» уже началась.
— Да, кстати, — продолжала Сильвия, прихлебывая «мартини». — И у него еще была та великолепная карта — Южная Америка. С немецким планом разделить ее на пять новых больших стран.
Ева слушала вполуха, но энтузиазм Сильвии слегка всколыхнул в ней уверенность и на какое-то время вызвал в душе странное чувство подъема. Подобные приступы случались у Евы и раньше в те два года, что она проработала в команде Ромера. И хотя она пыталась заставить себя относиться к таким инстинктивным эмоциям осторожно, она не могла сдержать их, когда чувства бурным цветом расцветали внутри нее — словно мечтать об исполнении желаний было неотъемлемым проявлением человеческой сущности, а мысль о том, что все должно измениться к лучшему, встроена в человеческое сознание. Ева медленно цедила прохладный напиток. «Может быть, именно так и можно определить оптимизм, — думала она. — Может быть, я — и есть оптимистка».
— Может быть, мы наконец добьемся того, чего хотим, — сказала она, уступая собственному оптимизму и думая о том, что если американцы выступят на их стороне, то они победят. Америка, Британская империя и Россия. Это только вопрос времени — когда. Но победа обязательно будет за ними.
— Сходим завтра куда-нибудь, поужинаем, — предложила она Сильвии перед тем, как они разошлись по своим спальням. — Мы должны устроить себе маленький праздник.
— Ты забыла, завтра мы прощаемся с Элфи.
Ева вспомнила, что Блайтсвуд действительно покидает радиостанцию и возвращается в Лондон, в «Электра-Хаус», на станцию радиоперехвата ПШКШ, которая находилась в офисе радиотехнической компании «Кейбл энд уайрлесс» на набережной Королевы Виктории.
— Потом можем пойти потанцевать, — сказала Ева.
«Потанцевать и правда было бы неплохо», — подумала она, уже раздеваясь. Ева пыталась выбросить Мэйсона Хардинга из своего сознания и со своего тела.
На следующий день в офисе Моррис Деверо показал ей стенограмму выступления Рузвельта. Ева взяла ее и начала быстро просматривать страницы, пока не нашла нужный абзац.
— «В моем распоряжении имеется секретная карта, — читала она, — выпущенная в Германии правительством Гитлера. На этой карте показано, как Южная Америка будет выглядеть после предложенной Гитлером реорганизации. Берлинские географы разделили Южную Америку на пять вассальных государств… Они также предполагают, что в одно из этих марионеточных государств будет включена Республика Панама вместе с нашей главной артерией — Панамским каналом… Эта карта демонстрирует планы нацистов не только в отношении Южной Америки, но также и их замыслы против Соединенных Штатов».
— Да, — сказала Ева Деверо, — здорово, правда? Будь я американкой, я бы почувствовала себя не очень уютно. Задумалась бы слегка, а?
— Будем надеяться, что они разделят твои ощущения — а с тем, что потоплен «Ройбен Джонс»… я просто не знаю: наверное, теперь американцы просто не смогут больше по-прежнему спать спокойно. — Он улыбнулся ей. — Понравилось в Вашингтоне?
— Нормально. Полагаю, что завела неплохое знакомство в офисе Гопкинса, — сказала она между прочим. — Пресс-атташе. Думаю, что можно будет скармливать ему нашу стряпню.
— Интересно. Он что-нибудь рассказал?
— Нет. Почти ничего, — осторожно ответила Ева. — На самом деле, можно сказать, он настроен довольно пессимистично. Конгресс голосует против войны, у ФДР связаны руки и тому подобное. Но я собираюсь снабдить его переводами наших испанских статей.
— Хорошая идея, — буркнул Деверо и удалился.
Ева задумалась: «Моррис, кажется, все больше и больше интересуется тем, где я бываю и чем занимаюсь. Но почему он не спросил, как зовут пресс-атташе, которого я заарканила? Это очень странно… Он что, уже знал, кто это такой?»
Ева зашла в свой кабинет и проверила лоток с входящей почтой. Газета «Критика» из Буэнос-Айреса поместила ее статью о германских военно-морских учениях в Атлантическом океане, у берегов Южной Америки. Теперь следующий этап: Ева переписала статью полностью, но уже с выходными данными газеты из Буэнос-Айреса, и разослала ее всем подписчикам «Трансокеанской прессы». Она позвонила Блайтсвуду на радиостанцию университета Вашингтона — Ли и, пользуясь их устным кодом, обозначающим срочность, — «Мистер Блайтсвуд, это — мисс Далтон», — сообщила, что у нее есть интригующая история из Аргентины. Блайтсвуд сказал, что их это, возможно, заинтересует, но прежде чем передавать эту историю по всему миру, необходимо снабдить ее американскими выходными данными. Поэтому Ева послала телеграммы Джонсону в Медоввилль и Витольдскому в Франклин-Форкс, подписав их просто «Трансокеанская пресса» и добавив туда несколько ключевых предложений из стенограммы речи Рузвельта. Ева знала: они догадаются, что это — от нее. Если Джонсон или Витольдский передадут статью из «Критики» в эфир, то тогда она с чистым сердцем сможет дать статье очередные выходные данные, теперь уже независимой американской радиостанции. Таким образом, литературный вымысел продолжит свое движение от одного средства массовой информации к другому, набирая вес и значимость — чем больше выходных данных, тем больше источников, так или иначе фактически подтверждающих срочный характер материала. При этом авторство Евы Делекторской останется в тени. В конце концов на материал клюнет одна из крупных американских газет (возможно, не без помощи Ангуса Вульфа), и посольство Германии отправит статью по телеграфу в Берлин. Потом последуют опровержения, послов будут вызывать для дачи объяснений и предоставления опровергающих доказательств, а это, в свою очередь, послужит началом для другой истории или даже целой серии историй, которые «Трансокеанская пресса» будет распространять своим подписчикам по телеграфу. Размышления о перспективах собственной выдумки наполнили Еву энергией и чувством легкой гордости, она представляла себя паучком, сидящим в центре все время растущей сложной паутины инсинуаций, полуправд и выдумок. И вдруг ее словно кипятком ошпарило: вновь нахлынули неприятные воспоминания о ночи, проведенной с Мэйсоном Хардингом. А ведь Ромер постоянно повторял, что это будет грязная война, в которой все средства хороши.
Ева шла домой вдоль южной границы Центрального парка, глядя на деревья, уже начавшие покрываться желтым и оранжевым в преддверии осени, когда вдруг услышала звук шагов в том же темпе, в котором шла она. Это был один из приемов, усвоенных ею еще в Лайне. Результат получался почти такой же, как от похлопывания по плечу. Ева остановилась, чтобы поправить ремешок у туфли, и, ненароком оглянувшись, увидела в трех-четырех шагах от себя Ромера. Он внимательно всматривался в витрину ювелирного магазина, а потом внезапно развернулся и пошел в другую сторону. Немножко подождав, Ева последовала за ним по Шестой авеню, пока не увидела, что он зашел в большой гастроном. Она заняла очередь у прилавка далеко от Ромера, наблюдая, как он взял себе сэндвич и пиво, а потом сел в угол, где было много народу. Она купила себе кофе и подошла к нему.
— Привет. Можно присоединиться?
Она села и заметила:
— Ну и конспирация!
— Нам следует быть более осторожными, — сказал Ромер. — Проверять все дважды, трижды. Правду говоря, мы немного озабочены: некоторые из наших американских друзей стали слишком часто интересоваться, чем мы занимаемся. Думаю, что мы слишком разрослись — и теперь трудно игнорировать масштаб происходящего. Отсюда вывод: прилагай дополнительные усилия, чаще расставляй ловушки, смотри, чтобы не было хвоста, внимательно слушай друзей и обращай внимание на странные звуки в телефонной трубке.
