— Нет… ну что ты. Некоторые, правда, становятся — очень немногие. Но в этом тоже есть смысл — подумай сам. Никто не должен бояться кого-нибудь или чего-нибудь. Миф о всемогущей системе — жульничество и вздор.

— Может, ты поедешь в Иран и расскажешь об этом шаху?

Я рассмеялась. Мы подошли к дорожке, ведущей к нашему дому на Моретон-роуд.

— Очко в твою пользу, — сказала я. — Действительно, в уютном старом Оксфорде легко быть бесстрашной.

Я обернулась к нему и подумала: «Я пьяна, я слишком много выпила, слишком много говорю».

— Спасибо, Хамид. Все было прекрасно. Мне очень понравилось. Надеюсь, тебе не было скучно?

— Нет, все было замечательно, просто восхитительно.

Он быстро наклонился и поцеловал меня в губы. Я успела почувствовать его мягкую бороду на своем лице прежде, чем оттолкнула его.

— Эй, Хамид, ты что?!

— Я задавал тебе эти вопросы не просто так, а потому, что должен тебе кое-что сказать.

— Нет, Хамид, нет, пожалуйста. Мы — друзья: ты сам сказал это.

— Я люблю тебя, Руфь.

— Не выдумывай. Иди лучше спать. Увидимся в понедельник.

— Люблю, Руфь, я тебя люблю, прости.

Ничего больше не сказав, я развернулась, оставив Хамида стоять на гравии дорожки, и быстрым шагом прошла вдоль стены дома к нашей черной лестнице. Вино ударило мне в голову, я чувствовала, что меня качает. Мне пришлось остановиться и опереться на кирпичную стену слева, чтобы сохранить равновесие, причем одновременно я пыталась не обращать внимания на растущее в моей голове смятение, вызванное заявлением Хамида. Немного потеряв равновесие, я все-таки споткнулась о нижнюю ступеньку и ударилась голенью о перила так больно, что слезы брызнули из глаз. Хромая по железной лестнице, я проклинала себя и уже на кухне, спустив джинсы, увидела, что удар рассек кожу — сквозь рану сочилась кровь и на ноге наливался синяк. Боль гудела, как зловредный камертон: наверняка задета кость. Я принялась грязно ругаться про себя — забавно, что поток отборной брани действует как моментальное болеутоляющее средство. По крайней мере, боль выгнала из моей головы мысли о Хамиде.

— А, привет, Руфь! Ты уже вернулась?

Я посмотрела мутным взором и увидела Людгера, в джинсах, но без рубашки. За ним стояла неопрятного вида девушка в футболке и трусиках. С немытой головой и большим приоткрытым ртом она выглядела весьма угрюмо.

— Это Ильза. Ей негде остановиться. Не мог же я ее не пустить?

РОМЕР БЫЛ СИЛЬНЫМ и незамысловатым любовником — во всем, за исключением одного. Когда они с Евой занимались любовью, он в какой-то момент выходил из нее, садился на пятки, подминая под себя все какие были одеяла, простыни и покрывала, и смотрел на молодую женщину, раскинувшуюся перед ним голой на кровати, потом разглядывал свою блестящую припухлость, а после, через секунду или две, нацелив свой стоящий пенис, медленно и осторожно входил в нее снова. Ева начала думать, уж не возбуждает ли его вхождение в нее сильнее, чем конечный оргазм. Однажды, когда Ромер проделал это с ней во второй раз подряд, она сказала любовнику: «Имей в виду, я не буду вот так ждать тебя вечно». И ему пришлось впредь довольствоваться одним выходом. Хотя, надо признать, сам по себе маневр этот Еве был довольно приятен.

В то утро они занимались любовью быстро, с удовольствием и без перерывов. Они остановились в Медоввиле, пригороде Олбани, штат Нью-Йорк, в гостинице «Уиндермер», что на Маркет-стрит. Потом Ева одевалась, а Ромер, заложив руки за голову, голый развалился на кровати коленками вверх, подобрав под себя простыни. Ева пристегнула чулки и надела юбку.

— Ты надолго? — спросил Ромер.

— На полчаса.

— Ты так и не говорила с ним?

— После той первой встречи больше не говорила. Он думает, что я из Бостона и работаю в Эн-би-си.

Ева застегнула жакет и поправила волосы.

— Так я целый день здесь пролежу, — произнес Ромер, встал с кровати и пошлепал в ванную.

— Встретимся на вокзале, — сказала она, взяв сумочку и газету «Геральд Трибюн» и послав ему воздушный поцелуй.

Но когда Ромер закрыл за собой дверь, Ева положила сумочку и газету на пол и быстро проверила карманы его пиджака, висевшего за дверью. В бумажнике было полно долларов, но более ничего существенного. Ева проверила его портфель: пять различных газет (три американские, одна испанская и одна канадская), яблоко, книга «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» и свернутый галстук. Она не была уверена, стоит ли это делать — уж Еве-то было хорошо известно, что Ромер никогда не оставлял ничего интересного или секретного и к тому же сроду ничего не записывал. Но ей показалось, что Ромер почти ожидал такого поступка с ее стороны, думая, что она вряд ли поленится и упустит подвернувшуюся возможность (Ева была уверена, что он сам поступал таким же образом по отношению к ней). Поэтому, как только выпадал подходящий момент, она все просматривала, проверяла и шарила где только можно.

Ева спустилась вниз в кофейню. Стены кофейни были отделаны темно-коричневым деревом, а по обеим стенам сделаны небольшие кабинеты, с сиденьями, обитыми красной кожей. Выставленные в витрине кексы, пирожные и рогалики заставили ее в который уже раз восхититься американским расточительством и щедростью во всем, что касалось еды и питья. Ева представила себе завтрак, ожидавший ее в этой кофейне при гостинице, и сравнила его с последним завтраком, съеденным ею в Англии, в Ливерпуле, перед отплытием в Канаду: чашка чаю, два тонких кусочка жареного хлеба, намазанных маргарином и разбавленным водой малиновым джемом.

Ева была голодна — «все этот секс», — подумала она — и потому попросила принести яичницу с беконом и картофелем, пока жена хозяина наливала ей в чашку дымящийся кофе.

— Кофе можно пить столько, сколько выпьете, мисс, — напомнила она Еве без всякой на то необходимости — вывески повсюду оповещали об этом щедром даре.

— Спасибо вам, — сказала Ева, отчего-то смутившись.

Прежде чем в дверях появился Уилбур Джонсон, она жадно и быстро расправилась с завтраком и успела выпить две чашки бесплатного кофе. Этот человек был директором-владельцем медоввильской радиостанции WNLR («Новая жизнь»), одну из двух подчиненных станций которой «вела» Ева. Она заметила, как Джонсон показался в двери, держа шляпу в руке, поискал взглядом, где она сидит, немного поколебался и зашел в кофейню. Еще один посетитель: не подумайте ничего такого, просто ищет место, где можно сесть. Ева встала и вышла из своего кабинета, оставив «Трибюн» на сиденье, и направилась к кассе, чтобы расплатиться. Джонсон тут же сел на ее место. Ева заплатила, вышла из кофейни под лучи октябрьского солнца и двинулась по Маркет-стрит в сторону железнодорожного вокзала.

В «Трибюн» был вложен размноженный на ротапринте выпуск новостей агентства под названием «Трансокеанская пресса», на которое работала Ева. В выпуск вошли сообщения из немецких, французских и испанских газет о возвращении в Ля-Рошель после удачного похода подводной лодки U-549, той самой подводной лодки, которая неделю назад торпедировала миноносец ВМС США «Кеарни», в результате чего одиннадцать американских моряков погибли. «Кеарни» с серьезными повреждениями еле дошел до Рейкьявика в Исландии. В новостях, оставленных Евой, особо подчеркивалось, что при швартовке в Ля-Рошели на боевой рубке U-549 отчетливо были видны нанесенные свежей краской одиннадцать звездно-полосатых флагов. Радиослушатели «Новой жизни» должны были первыми услышать об этом, Уилбур Джонсон, верный последователь «Нового курса», сторонник Рузвельта и обожатель Черчилля, только что женился на англичанке.

На обратном пути в Нью-Йорк Ева и Ромер сели в поезде друг напротив друга. Ромер мечтательно смотрел на нее, положив кулак под подбородок.

— Тебя следовало бы оштрафовать за непристойные мысли, — сказала Ева.

— Когда ты едешь в следующий раз?