Моя обычная прямота, к которой ты не мог первое время привыкнуть, позволяет мне говорить о тех вещах, которые человек не любит произносить вслух. Позволь немного критики в твой адрес, а то я совсем захвалила тебя. Своими слишком откровенными рассуждениями, я, должно быть, заставляю тебя краснеть.

Мне кажется, при всей нашей схожести, ты выбрал слишком яркую жену. Писанная красавица. Даже меня завидки берут.

Интересно, я ее копия, или она – моя? Или я бледная копия? Ведь всякая копия, должна передать существенные черты подлинника. Копиист может увлечься мелочными подробностями в ущерб главным, выразительным чертам лица. С нею ты увлекся телом, роскошью тела. Материалист ты. Может быть, поэтому Лешке будет легко пройти проторенный путь. Он ведь мужчина видный. Не культурист как ты, но накачанный. Мне кажется…»

Креститься надо, когда кажется! – промычал Скударь. – И не кажется.

«Я ненормальная.

Сама себя исследую под микроскопом, разложивши душу и сердце, и режу их скальпелем. И сколь бы больно ни было, хочу рассмотреть, а что же это такое, чем я жила всю жизнь?

Ты скажешь – я лишком раскрепощена! Ничего подобного, мой милый. То, что я пришла к тебе и была с тобой твой последний месяц, к подобному раскрепощению не имеют никакого отношения. Я не ханжа, но и не сторонница сладкой жизни. И в другом позволь уверить тебя, как бы мне тяжело ни было расставаться с тобой, я никогда не оборву жизненную нить суицидом. А мысли были. Нет во мне, того мистического, полурелигиозного чувства обожествления на грани помешательства. Моя любовь к тебе светла, чувственна, бескорыстна, но и мужественна.

Я душевна устойчива, и никогда ничего не сделаю такого, что бы ты осудил. Вот, только с Клавдией боюсь… Инициатива наказуема. Хотела бы я знать, что ты думаешь по ее поводу?

А Алексей нормальный мужик, он не из, скоробогатых, и не из тех задохликов мужчин, что сейчас расплодилось в неимоверном количестве, и которые всем миром не могут одного петуха зарезать.

В нем есть мужское начало. Пусть мужиковатое, с хитрецой, с собственной выгодой, но крепкое начало. Он не размазня, как может быть тебе показалось, когда он, молча, меня отпустил к тебе. Именно мужчина и должен был так поступить. И я ему благодарна за это. У меня даже появилось уважение к нему. Честно, я не ожидала от него этого шага. Странная все-таки штука жизнь, живешь с человеком долгие годы, и не знаешь, как он поведет себя в экстремальной ситуации.

Он-то знал, чего можно от меня ожидать. Я не скрывала. Представь, что сознательно подняться человеку выше обыденной морали, не каждому дано. Ну, Лешка. Поразил он меня. И поэтому когда я пришла к тебе, у меня было удивительное чувство, любовь к тебе, и спокойствие и гордость за свой дом. Толика и моего труда в нем есть.

Может быть, ты немного успокоился?

Я знаю, что ты скажешь… Нашла, чем гордиться! Большое дело – отпустил меня. Но, если представить, через что он переступил… У вас это чувство ревности, семейного благополучия, в конце концов, домостроевских порядков, сверх развито. А с другой стороны адюльтер в порядке вещей.

Вот вам и равенство брака.

Кто-то считает в болезненном взрыве всякого бесстыдства именуемом, сексуальной революцией – раскрепощение женщины. Я считаю, что бездумно отвергнуть запреты, установленные старым обществом не стоит, но и усложнять жизнь, тоже, не имеет смысла.

Ни одевать в штаны, обнаженные скульптуры в музее не буду, но и не подамся минутной слабости.

Мой поступок – золотая середина, даже если он не вписывается в свод моральных правил, именуемых нравственностью.

Пойми, я об этом так много говорю и уделяю этому вопросу столько внимания, потому что хочу сама оправдать свой поступок. Прежде всего себе я хочу доказать сама себе, что я не безнравственная, не падшая женщина. Я знаю, что ты никогда так обо мне не будешь думать.

Но вспомни, у меня ведь есть сыновья, как я должна выглядеть в их глазах, если они узнают, где я была этот месяц? И как их отец будет выглядеть в их глазах, когда вдруг объявит, что у него есть еще одна женщина? Кто меня может судить? Его родители? Мои дети? А его оправдать?

Соседей за нравственное мерило я не признаю, и никогда не буду признавать. Я хочу, в твоих глазах быть чистой, и в глазах своего мужа. А с собою, я как-нибудь разберусь.

А с Клавдией, когда он поладит, то я постараюсь сделать так, что то, что обычно считалось блудом, будет выглядеть благодеянием, великим поступком, жертвенностью, наконец. Всему есть оправдание.

Ведь то, что у него будет еще одна женщина, это будет не узаконенная порнография, не эротическое кино, не секс-клубы, не потоп женской наготы – это будет нормальная вторая семья, созданная сознательно.

И это не проституция, обратная сторона мещанской семьи, как воровство – обратная сторона частной собственности. Я хочу подвести под нее основательный фундамент.

Я страстно желаю, мой милый, чтобы не только у нас с тобой была великая любовь, но и ее логическое продолжение. Пусть та, которую ты любил, получает ласки не от неведомого кого, а от мужа твоей любимой.»

Скударь, схватился обеими руками за голову и замычал. Сосед по палате участливо спросил:

– Может тебе таблетку дать от головной боли?

– Мне голову надо отрезать и выкинуть!

– А тебе клизму уже сделали?

– О…о! Большую, пребольшую!

Он стал читать дальше.

«Мусульмане живут и ничего. Они как раз, так и живут. Каждая жена имеет свой дом. Конечно, кому ни расскажешь, будут смеяться, и завидовать Лешке. Вот, гад, мол, устроился. Жена сама ему разрешила вторую, иметь.

Мне самой интересно, как сложится дальше наша жизнь, как поведем мы себя, две женщины, когда на взаимном согласии, отойдем от моногамных отношений. Я ведь не собираюсь это делать тайно. Надо только будет немного мне выждать. Чтобы пламя страсти у них разгорелось, и после этого появиться на сцене. Твоя Клавдия, естественно, морально не подготовлена к таким раскрепощенным и мнимопрогрессивным взглядам. Мне бы сейчас посоветоваться с тобою, как лучше ей объяснить, что моногамный брак это условность и атрибут современных экономических условий, и что у человечества существовало множество форм половой жизни.

Не было у меня такого опыта, но я постараюсь подвести научную основу, под опыт добровольного жития двух женщин с одним мужчиной. Она ведь у тебя из академической семьи, а они верят в разную научную абракадабру, лишь бы она была изложена наукообразным языком.

Я думаю, мне удастся это сделать, раз ты говоришь, и Лешка подтверждает, что она легко внушаемая женщина. Честно, говоря, я бы предпочла, чтобы одним мужчиной среди нас обеих был ты, а не мой Лешка, но видишь жизнь, как поворачивается».

Бред. О какой бред! Ревность волной душила Скударя. Он готов был встать и бежать обратно в Москву, но неимоверная боль приковывала его к кровати. Боже мой, что за уродливые формы может принять человеческая фантазия, если поставить ее в иные поведенческие рамки. Бред, фантазии, идеи, как хочешь их называй, рождаются в голове у человека под влиянием жесткой необходимости. И чем жестче эти условия, тем быстрее человек отбрасывает в сторону отжившие правила и создает вместо них новые.

Но какими уродливыми они кажутся на первый взгляд. Какой-то Лешка будет пудрить на арабской кровати мозги его Клавдии. Что он может ей рассказать? На какую ступень ее поднять? Опустить на свой уровень, это пожалуйста! Вот мент поганый. Скударь обратил внимание, что он переходит на ненормативную лекцию, как тот профессор за рулем Волги. Жена того чудака правильно, сказала, пока за руль не сел, не знал, что такое бранное, площадное слово. О кретинос, выругал себя Скударь и стал читать дальше.

«Я представлю дорогой, как ты сейчас взвыл. Не думай, я не предлагаю, перейти от моногамных отношений, к полигамным, к полигинии (многоженству). Это не реванш, не реакция на мое – зависимое положение. Я предлагаю Лешке пожинать не сомнительные плоды сексуальной революции, сексуального переворота, который я собралась сделать, нет, я предлагаю вполне нравственную моногинию, одноженство, с ответственностью за обе семьи. Он будет жить только с нею. А это уже два разных овоща.