– Вот и развеешь, ее грусть, тоску. – заявила на этот раз я ему. – Ты мужик здоровый, справишься как-нибудь с двумя женщинами. Не стала я ему говорить, что женщина у него будет теперь одна – Клавдия. Зачем человека расстраивать раньше времени. Я же сама, решила уйти в виртуальный монастырь.

Ты, знаешь, я подумала, что он начнет брыкаться, а он сразу согласился. Меня даже покоробило. И еще пошутил наглец:

– Ты, – говорит, – в моем гареме будешь старшей женой!

– Старшей, так старшей! – я ему отвечаю.

Он плотоядно облизал губы и начал подбивать бабки:

– Ты права. Клавдия, роскошная женщина. Такую одну оставлять нельзя. Моментально найдется объездчик. А когда я могу… это….

То есть когда у него будет открытая позиция, спросил, когда я ему даю карт-бланш на твою Клавдию?

Тебя не коробит, то, что я говорю? Ты подумай, Кирюшке нужна твердая мужская рука.

Мы договорились так, хочет, пусть уже сейчас начинает искать подходы. Но без рук и всего остального… Может, я поторопилась? Она ведь сейчас, практически брошенная женщина. А у тебя, я – есть!

Чего уж там скрывать? С моей стороны была, конечно, крапинка расчета, почти невидимая, но ты положи на чашу весов все остальное, что перевесит? Прости, ты сам меня поставил в такие невыносимые условия.

Не считай любимый, меня за сводню. Я из своего понимания жизни поступила таким образом. Лешка ведь каждый день мне, докладывал, как дела продвигаются. Тебе хочется знать, как у них там сладилось? Или нет? Я ему сказала, что он может к ней подойти как к женщине, лишь тогда, когда узнает, что ты находишься в дальнем путешествии в вечность. Тот же самый месяц сроку дала. Пока можете ходить в кино, театры, рестораны, но касаться ее руками не моги.

А чтобы он не соврал, я каждый день требовала с него отчета. Лешка каждый день тщательно брился и душился. Встретились они так».

О…о. – Взвыл Скударь и дернул себя за волосы, – У этого проходимца не осталось ничего святого. Он сейчас клинья под мою жену подбивает. Помереть спокойно не дадут. Отброшенное в ярости, в сторону письмо, через минуту вновь оказалось в его руках.

«Женщина должна быть немного глуповата. Красива и глуповата. Роскошна и глуповата, сексапильна, как сейчас говорят, и глуповата. Мне кажется у тебя такая Клавдия. А я рядом с тобою всегда любила окунуться в абстрактные категории. Сейчас же, пожалуй, начинаю понимать, что преимущество мышления, над телесной красотой, относительно. Вы мужчины никогда не ценили женский ум и предпочитали иметь дело с божественным сосудом наполненным вином, или женской лаской. Такие люди, как твоя роскошная жена Клавдия, имеют изначала по жизни больше возможностей и прав. (Ой, я тоже, как тот профессор говорю «прав»).

Непосредственное чувство, плотское желание часто постигает жизнь и ее простые истины лучше сухого ума. А я всегда шла от обратного. Ты улыбнешься. Что толку, мол, что ты знаешь, законы термодинамики или теорию относительности, если не можешь достичь звезд?

Неважно, я пытаюсь понять!

Сравнивая себя с Клавдией, я могу сказать, почему тебе с нею было хорошо, она со своей роскошью форм и божественной красотой тела могла тебе дать то, что на бессознательном уровне будит в вас, в мужчинах, ненасытного зверя и самца. Вас пытают прекрасным. Вы ненасытны как звери. С нею ты был таким.

У моего же изголовья журчал прозрачным родником, пел сладкоголосым соловьем. Я могла дремать часами, утопая в неге твоих славословий мне и моей красоте. Ты был неистощим на ласковые слова. Много ли женщине надо? Нет! Только знать и чувствовать, что ты одна, что ты единственная. Женщина только тогда может открыться душой, когда чувствует, что она всегда, постоянно желанна, что ею не пресытились, не собираются уходить. Когда весь мир желаний сужается и фокусируется на ней одной, женщина счастлива и горда.

Завидую ли Клавдии? Представь, нет! Как я ликовала, как нос задирала, как смотрела свысока на всех остальных женщин, в том числе и на твою Клавдию! По сравнению со мной, боготворимой, они были нищими. Но сейчас я не хочу просто подать ей милостыню, а хочу равной усадить за стол.

Пусть чужие руки не коснутся твоей женщины. Я не хочу, чтобы она тебя сравнивала с кем-то еще. Пусть ее лучше Лешка топчет. А мой Лешка всегда проиграет тебе. Ну не мазохистка ли я после этого?

Я ставлю себя рядом с нею, и вижу, что выгляжу бедной золушкой.

Можешь сжечь это письмо, а мои думы, что же, запретить мне думать никто не может, даже ты любимый.

Стихия моего чувства к тебе выносит меня в такую стремнину, из которой я боюсь не смогу и выбраться. Каждая женщина есть сосуд не только добродетелей, но и огромной мнительности, манерности, желаний, тщеславия. Ты был мой верховный жрец. Тебе я исповедуюсь. Давила я в себе эти чувства на корню и хотела исповедовать только одну религию, религию на двоих, религию любви.

Трудно говорить о предметах общеизвестных. Мои суждения могут показаться тебе скучными, не вызвать у тебя доверия.

А чтобы этого не случилось, тебе придется выслушать меня до конца. Да, я беру твою Клавдию, и Кирюшку под свою дальнейшую опеку. С Лешкой, считай, я договорилась. Он, во-первых, не может мне перечить изначально, а во вторых, я ему ничего плохого не предлагаю. С плохой женщиной ты бы не прожил пятнадцать лет.

По-моему Клавдия ему пришлась по сердцу своей трогательной покорностью. Это не я, которая на каждый чих имеет свое мнение, и только свое считает окончательным, не подлежащим обжалованию.

– Полный отпад! Я от нее тащуся! Такая женщина! Хоть сейчас из нее сок дави, и не напьешься! Однако пугливая кобылка. Цену себе еще не знает. Под одним седоком только и ходила. – заявил он один раз.

И вот можешь теперь представить, с таким отношением к женщине, ему приказано установить с нею контакт, свое седло примостить ей на спину.

Если ты был рядом с Клавдией сладкозвучным соловьем, то она Лешку никак не воспримет. Или не было у вас этого? Ну, не учить же мне его, как искать подходы к даме сердца. А он, по-моему, загорелся. Я его давно таким не видела. Вообще-то он немного хитрец, как и все те, кто имеет хоть каплю хохляцкой крови.

Я разрешаю ему. Пусть живет с нею, тем более ты мой дорогой, создал ей все условия. С обеспеченным жильем. А твою комнату на Тишинке она не продала. Вот пусть там с моим Лешкой и милуются. Это Лешка ей отсоветовал продавать. Надеюсь, немного времени у них уйдет, переделать ее из нашей комнаты, в комнату для них, всего лишь, снять мой портрет и поставить широкую кровать. Пусть живут, милуются, не завидуй им, и не ревнуй. До того пьедестала, на котором мы стоим, им никогда не дотянуться. Или я не права?

Как у твоей Клавдии на фотографии распирает лифчик, так, по-моему, сейчас их распирает страсть.

Познакомились они уже.

Он мне все докладывает. После того, как я приказала ему начать ухаживать за твоей Клавдией, он составил план. Ему это просто, он ведь оперативник.

У моего Лешки есть крутой мотоцикл, Харлей. Он говорит, что она шла домой, а он ее три дня преследовал, пока она согласилась с ним заговорить.

И еще скажу тебе, Клавдия очень похожа на меня. Не обессудь, если у тебя, кроме нас с Клавдией, когда-либо мимолетно была еще женщина, то я уверена на все сто процентов, что по складу характера, по формам, она была похожа на нас с Клавдией.

Я столько думала о тебе и о ней, что сейчас ни о чем другом писать не могу. Если переступила грань приличий, отложи письмо в сторону. Одно я знаю точно, мне выпало, на долю счастье, которое редко достается женщинам моего круга.

О, я святая и наивная простота. Я представляю, как сейчас посыпаю солью твою рану, как проворачиваю кинжал в твоем сердце, и ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, я несу охапку дров, чтобы подбросить полено в костер нашей любви, а может получиться, что подбрасываю его в костер твоей ревности.