– Это понятно. Так что будет, если мы их не наскребем?
– В этом случае, – вкрадчиво сказал коротышка, – мы, то есть «Космос», мой брат и я, готовы, чтобы спасти фильм, уплатить Иверсену также и остающуюся сумму. Само собой разумеется, господа, что вы оба перестаете быть продюсерами и дальнейшее использование фильма переходит в наши руки.
После этого заявления я выпил еще стакан виски. И сказал:
– К сожалению, в начале разговора вы меня перебили, Косташ.
– Я перебил? Вас? Когда?
– Мистер Уилсон знает когда.
Коротышка метнул на меня быстрый взгляд и опять полуприкрыл глаза. Я сказал:
– Вы перебили меня на слове «странно», Косташ. Я сказал, что считаю эту историю более чем странной: Иверсен вдруг угрожает выпустить старый фильм. Успокойтесь, Джером, на этот раз я никому не позволю меня перебить! Я действительно считаю это чрезвычайно странным. Представьте себе, Косташ: мы отсняли примерно треть фильма. Причем ежедневно отсылали нашим милым партнерам – братьям Уилсон – отснятые накануне кадры. И милые партнеры, братья Уилсон, прислали нам поздравительную телеграмму, так как кадры эти им очень понравились. – В эту минуту я был уже совершенно уверен, что подозрения мои попали в точку. Джером опять попытался меня прервать, но я как ни в чем не бывало продолжал: – Милые братья и «Космос» видят, что фильм обещает им удачное вложение денег, то есть огромную прибыль. Но этой прибылью им придется делиться с нами. Разве не обидно? А что, если кто-то явится к мистеру Иверсену и наведет его на мысль пригрозить выпуском копий старого фильма!
– Это наглая инсинуация! – взвизгнул Джером и побагровел до корней волос. Тут наконец и до Косташа дошло. Он сжал кулаки и набычился, как боксер перед атакой. Надеюсь, он не разорвет коротышку на куски, подумал я. И тут же: а почему бы и нет? Вот и пусть, и пусть!
Я добавил:
– Разумеется, ни мистер Джером Уилсон, ни его бедный больной брат не ходили сами к мистеру Иверсену. В Голливуде так много опытных адвокатов. Главные действующие лица остаются за кадром. Адвокаты улаживают это дело в два счета. Помните ведь из «Трехгрошовой оперы»: «Только ножик скрыт от глаз…»
Косташ подступил вплотную к Джерому и прошипел:
– Так вот в чем состояла ваша «идея»! Вы знали, что мы не сможем уплатить. И решили выставить нас за дверь. А барыши загрести себе!
– Если вы сию же минуту не прекратите… – начал было коротышка, но прикусил язык и уставился на огромные, занесенные над ним кулачищи Счастливчика.
Я ввернул:
– Теперь вы опять можете называть его Джеромом! Счастливчик едва слышно прошипел:
– Ах ты, свинья!
– Вон! – так же тихо прошипел Джером.
Оба они вдруг перешли на шелестящий шепот – ни дать ни взять гномики у постели спящей Белоснежки. Я поинтересовался:
– Сколько же получит от вас Иверсен? Двадцать процентов?
– Какая наглость!
– Значит, пятнадцать? Скупердяи вы. За такое прикрытие!
– Я запрещаю вам…
– Косташ, мыслимое ли дело? Братья и впрямь согласились дать Иверсену только десять процентов!
Коротышка выпрямился перед экс-боксером, чем только подчеркнул свой жалкий рост, и сказал:
– Конец дебатам. Уходите из моего номера.
Косташ ткнул его указательным пальцем в грудь, и Джером рухнул в кресло. Косташ только процедил:
– Цыц!
– Ну, слава Богу, – вздохнул я. – Наконец-то вижу вас прежним.
Джером завопил:
– Я не позволю меня оскорблять! Мне нельзя волноваться! У меня больное сердце…
– Мне казалось, больное сердце у вашего брата? – уточнил я.
– Я принимаю к сведению, что вы не в состоянии уплатить по сто пятьдесят тысяч.
Когда он это сказал, комната и все, что в ней находилось, поплыло у меня перед глазами; я слышал, что Косташ и Джером продолжали пререкаться и осыпать друг друга ругательствами, но вдруг перестал понимать, что они говорят.
3
Я принимаю к сведению, что вы не в состоянии уплатить по 150 000 долларов.
Ах ты, подлюга! «Не в состоянии». Свинья собачья. Я-то в состоянии. Можешь подавиться этими полутора сотнями тысяч. Ах ты, мошенник! Да возьми хоть все триста. Ах ты, сволочь! А то и миллиончик. Наличными. Деньги на бочку. А не угодно ли чеками, акциями, драгоценностями, небоскребами?
Пожалуйста, могу дать.
Могу отдать все.
Мог бы.
Перед моими глазами мерцает и вспыхивает текст. ЗАЯВЛЕНИЕ ПОД ПРИСЯГОЙ… Я, Джоан Эстрелла Мануэла Джордан, в первом браке Бромфилд, урожденная Рамингес… желаю… с момента подписания этого документа… перешла в собственность моего супруга Питера Джордана…
Моя жена, миллионерша.
Половину своего состояния она переписала на меня. Прими это к сведению, акулья рожа, похотливый хорек-заморыш, Траляля.
Перед моими глазами смутно проплывает танцующая пара: Джоан и я, я и Джоан. Джазовая музыка. Небольшой оркестрик. Пианист, напевающий: «О сколько, сколько это будет длиться…» И мой голос: «Это твои деньги. Я не хочу. И никогда ничего не возьму. Ни цента!»
Ее голос: «Не хочешь – не надо! Не бери. Возьми и выбрось! Раздай бедным! Ах, Господи, ты просто очарователен, мой большой, мой маленький мальчик…»
Раздай бедным. Почему именно бедным? Раздай богатым! Например, мистеру Иверсену! Это мой фильм. Я должен его сделать. Речь идет о моем будущем, о моем существовании. Я подлец. И знаю это. Было бы идиотством не вести себя теперь соответственно, то есть подло.
«Я не возьму ни гроша…»
А почему, собственно?
«Заснуть рядом с тобой… только заснуть… После всех этих лет. Только подумай, после стольких лет…» Нет, нет и нет.
Так нельзя. Я так не могу. Не позже чем через месяц мне придется сказать Джоан, что я хочу ее бросить и что я люблю Шерли. Я не могу взять эти деньги. Я, конечно, подлец. Пусть. Но и в подлости мне не хватает размаха. Не хватает размаха даже на обычное, нормальное жульничество. Я ничтожество. Полное ничтожество, Нам конец. Нас просто взяли и выставили. Теперь все будет решать Джером. Ловко он все это провернул. И мне остается только…
Кто это там говорит?
Джером?
Чего он хочет? Почему он протягивает мне телефонную трубку?
– Что… Что случилось?
– Вы что, оглохли?
– Я… Я задумался…
– Задумался! Я вам уже дважды сказал, что вас просят к телефону, а вы сидите и таращитесь на меня как полоумный! Это все от пьянки, я ведь говорил!
Я сразу пришел в себя. Одну руку протянул к третьему стакану виски, другую – к трубке.
– Алло…
– Мистер Питер Джордан?
– Да.
– Говорят с телефонной станции. Мы получили заказ на разговор с вами из Лос-Анджелеса. Пытались найти вас в вашем отеле. Там сказали, что вы у мистера Уилсона в «Карлтоне». Можно соединить?
– Да.
В трубке раздался треск и писк. Телефонистки по ту и эту сторону Атлантики переговаривались друг с другом. И вдруг:
– This is relais New York. Hamburg, Mister Jordan?
– Yeah.
– Here comes Los Angeles 43 24 35 for you. Mister Gregory Bates is calling.[27]
Мой друг Грегори. Наверное, что-то случилось. Американская полиция? Арестованный доктор Эрроухэд? Они уже вызывали Грегори? Ищут ли Шерли? Что-то случилось. Конечно, что-то серьезное. Иначе Грегори не стал бы звонить.
– Питер?
– Грегори! – Я вцепился в трубку и судорожно сжал в руке стакан. Меня разом прошиб пот. – Подожди секунду… – Верзила Косташ и коротышка Джером уставились на меня как на привидение. Я сказал им: – Это частный разговор. Можно мне…
– Пройдите в спальню, – разрешил Джером.
Я перенес аппарат в спальню и включил его в розетку рядом с кроватью. Потом сел на нее. Кровать стояла у окна. Окно выходило на темноватый двор. Видна была только грязная каменная стена.
– Теперь я один, можно говорить. Что случилось?
Голос Грегори звучал чрезвычайно встревоженно:
– Из-за того дела… Ты понимаешь?..
