Глубоко затянувшись, пускаю струю дыма в потолок и наблюдаю за тем, как она расползается по потолку. Запах, которым пропитан вагончик, не в состоянии перебить даже дым нескольких сигарет. Тут царит смесь несовместимых друг с другом ароматов. Преобладающим является запах мазута. Особый изыск ему придает запашок плесени и прокисшей тушенки. Общая вонь так тяжела и назойлива, что порой мне чудится, что тусклая лампочка под потолком вагончика освещает ее формы. Идеальное место для размышлений о былом и вечном.

Чуть потрескивая, горят дрова в печурке-буржуйке. Я все забываю спросить Пискунова, где он ее взял. Обычная ветродуйка со спиралью обошлась бы куда дешевле. Да и лучше бы грела, если судить не о цене, а о качестве. Но у «буржуйки» есть одно бесспорное преимущество. Она незаменима, когда я размышляю о прошлом. Я смотрю на эту цилиндрической формы, ужасно тяжелую печурку, и мне кажется, что она помнит лица бойцов ударного женского батальона, охранявших Зимний, и номера всех винтовок Мосина, стоявших рядом с нею. Ветродуйка, она легкомысленна. Рядом с ней хорошо мечтать о горячем песке западного побережья Португалии, где я никогда не был и вряд ли побываю. Но стоит только выйти из вагончика, как вопрос о том, зачем существует этот обогреватель, теряет смысл. Печь прокаливает до костей, и в этом ее достоинство.

Дверь распахнулась, и, по-человечески расчетливо дорожа внутренним теплом, в вагончик ввалился Голев. Это единственный в бригаде человек, который не разговаривает варваризмами. Поздоровавшись, он начинает медленно раздеваться, храня натужное молчание. Это свидетельствует о том, что Роман принес предмет разговора и теперь не желает распыляться, разговаривая на ходу. Этому человеку нужна опора. Он, как борец сумо, не начнет дело, пока не убедится, что все его конечности намертво прижаты к полу. Когда на нем появляется старый, но чистый комбинезон и когда оба сапога на меху заползают на ноги – он надевает их так медленно, словно не натягивает их, а предоставляет им возможность заглотить ноги, – Роман закуривает и ложится параллельно мне на лежаке у другой стены.

– Существование любого, пусть даже самого разрушительного оружия, сходит на нет, когда человек сталкивается лицом к лицу с бушующей стихией, – говорит он.

Мне не хочется с этим спорить, ибо сказанное не противоречит моему представлению о природе бытия.

– Неразумное использование природных ресурсов, загрязнение окружающей среды, все это рано или поздно вернется к человеку бумерангом, и не факт, что люди смогут пережить этот удар, ответный удар природы.

– Это что, урок природоведения?

Голев рисует дымящейся сигаретой круг и артистично подносит ее к губам.

– Экологи давно уже забили тревогу, и это хорошо, что хоть сейчас стали прислушиваться к их советам. Уже давно ведутся разговоры о том, что на планете развивается кислородный кризис, вследствие которого человечество может погибнуть не от глобального потепления.

– Немного странно слышать это от человека, который наполняет вагончик табачным дымом.

Голева просто так не пробьешь. У него свой сценарий. Начинает он всегда издалека, чувствуется в нем пропавший учитель русского языка. Завязка и кульминация события в его разговоре никогда не происходят без пролога соответствующей тематики. И часто случается так, что в повествовании Голева вполне безобидное вступление является предтечей сенсационной новости. Однако наоборот случается все-таки чаще.

В вагончик заходит третий член команды – Гера Мокин. Ему тридцать три года, однако в этом пиковом для мужчине возрасте он по-прежнему туповат и бесшабашен, как в шестнадцать.

– Причиной нашей гибели могут стать лишь всего-навсего какие-нибудь обыкновенные сине-зеленые водоросли, – говорит Голев и с осуждением во взгляде наблюдает за тем, как Гера сбрасывает зимние ботинки и придвигает их к печке. Голев – человек строгого порядка. Ему известен факт порчи обуви от близкого присутствия источника тепла, и он не может скрыть раздражения от незнания этого факта другими людьми. Голев убежден, что обществу гарантирован успех только в том случае, когда каждый его член возьмет за труд вооружиться хотя бы простыми истинами. Мокин постоянно вступает в противоречия с убеждением Голева, и это укрепляет в последнем уверенность в том, что общество обречено.

– Мы находимся в двух километрах от МКАД, правее Ленинградского проспекта. На твоем месте я бы не боялся угроз водорослей, – говорю я, чтобы отвлечь Романа от констатации очередного неприятного доказательства обреченности общества людей.

– Ремарка глупца, – бросает Голев, указывая в меня окурком. – Водоросли – это низшие споровые растения, содержащие в своих клетках хлорофилл и живущие преимущественно в воде. Водоросли, даже простейшие из них сине-зеленые, являются первыми организмами, у которых в процессе эволюции появилась способность осуществлять фотосинтез. Из этого следует, что именно эти водоросли и создали нам нашу нынешнюю атмосферу. Отметим также, что комфортная для них концентрация кислорода в атмосфере составляет двадцать процентов. При увеличении концентрации кислорода водоросли перестают осуществлять процесс фотосинтеза, а при ее уменьшении они используют данный им метод биологической защиты – выделяют специфические органические молекулы, действующие подобно биологической радиации, разрушая иммунную систему всего живого. То есть они действуют по принципу «всех убьем, а сами живы останемся». Недооценка опасности водорослей – признак необразованности взрослого человека.

Чтобы не выглядеть сраженным этой теорией, я дотягиваюсь до видавшего виды аппарата, который для нас и магнитофон, и радиоприемник одновременно, и нажимаю кнопку.

– …в семнадцать часов передача Крыси Канташевской с участием генерала Ююкина, специалиста «Автодора» Грызлова и одного из тех, кого именуют «таксистами» – людьми, провоцирующими на МКАД дэтэпэ с целью вымогательства. Тема передачи: «Криминальная МКАД». Не пропустите сегодня в семнадцать часов на Третьем канале и в прямом эфире радиостанции «Маяк»…

Найдя легкую оркестровую музыку, я снова откидываюсь на спину и говорю:

– Я, к примеру, не вижу никакой связи между предстоящим выездом и сине-зелеными водорослями.

– Сине-зеленые водоросли присутствуют в водопроводных системах всех городов. Они обнаружены даже в стерильных вакцинах от СПИДа. Получается, что никакие известные системы фильтров не могут от них защитить. Помимо жидкой среды, сине-зеленые водоросли содержатся и в твердых телах. В мясе, например.

– Фигасе, – говорит Гера, натягивая рабочую обувь. – С чего это мясо твердое? Оно не всегда твердое. Я понимаю, когда из морозильника, но если на столе постоит – какое же оно твердое? Оно мягкое.

– Мясо стоять не может, – тихо, но уверенно замечает Голев. При всей его образованности и мудрости странствующего философа есть у него одно слабое место. Он вступает в спор немедленно, едва возникнет к тому повод. – Мясо может лежать. Однако даже несмотря на это, мясо – предмет твердый.

– Ну, это уже просто смешно, – без иронии заступается за свой разум Гера. – Ты еще скажи, что ртуть железная.

Голев делает длинную, как смерть висельника, затяжку и смотрит на меня долгим взглядом.

– Сине-зеленые водоросли жили, когда динозавры гуляли по суше, – невозмутимо продолжает он. – Они были и тогда, когда все динозавры передохли. И если человечество не будет предпринимать серьезных действий для нормализации обстановки, то водоросли проведут тотальную зачистку на поверхности Земли и докажут людям, что мы лишь ошибочно считаем себя хозяевами планеты.

– К чему, хотелось бы знать, ты говоришь все это, Рома, – вздыхаю я, чувствуя приближение бригадира.

– К тому, что человеческий мозг устроен таким образом, что просто не в состоянии осознать надвигающуюся беду. Мы рядом с трагедией, но продолжаем вести себя так, словно участвуем в массовке клоунов.

Для справки, чтобы стало сразу понятно, с кем имеем дело. Мама Романа Голева тридцать лет проработала бухгалтером в банке. Ее заработка хватило бы на то, чтобы обеспечить машинами и квартирами не только Рому, но и меня с Мокиным. С малых лет дорожный рабочий Голев слышал вокруг себя термины, которые нормальному человеческому уху противны и непонятны. Если ему верить на слово, то летние каникулы он, домосед, проводил дома, и куда большее удовольствие, чем от футбола, он получал от того, что помогал маме составлять отчеты и приводить в ажур бухгалтерию банка. Уже лет в шесть, наверное, он знал все о кредитах, в десять неплохо разбирался в револьверных кредитах, а в двадцать мог без труда стать главбухом, даже не заканчивая вуза. Я, конечно, утрирую, но познания Голева в банковских документах глубоки и бесспорны. Что он не раз доказывал нашему боссу Пискунову, выводя его на чистую воду и помогая стряпать липу, когда тот соглашался делиться. Казалось бы, дорога в будущее финансисту Голеву была открыта с малых лет. Но его противоречивая сыновья натура, которую я назвал бы не противоречивой, а мерзопакостно-въедливой, начала революционировать. Он запротестовал, как это принято в семьях со сверхдостатком. Им было заявлено, что все великие люди начинали с земли, на вопрос, считает ли он себя действительно великим или это просто вода в заднице кипит, им был дан родителям ответ, что пока не великий, но скоро им станет, в результате чего он был предан анафеме и послан на все четыре стороны, проще говоря – в задницу.