— Чего же ты хочешь от меня? — спросил Баффо нетерпеливо.
— Позволь мне войти в гондолу синьора, — отвечал с иностранным выговором дребезжащий старушечий голос.
Синьор вздохнул свободнее. При совершенном сознании своей правоты пред правительством, при всей приязни к нему сановников республики, при всем своем мужестве Баффо не менее всякого простого венецианца опасался пьомб, колодцев, инквизиционных камер и плахи подвального этажа дожского дворца.
— А потом? — спросил он свою спутницу, улыбаясь под маскою.
— Потом синьор позволит мне выйти на набережной у церкви Георгия Великого, — отвечала старуха.
— Другими словами, ты хочешь, чтобы я довез тебя? Но мне не по дороге…
— Дорога в палаццо Баффо ведет мимо церкви Георгия Великого.
— Так ты знаешь меня?
— Если бы не знала, осмелилась ли бы я беспокоить синьора? — отвечала маска вопросом же.
«Просительница!» — подумал Баффо и небрежным знаком пригласил попутчицу следовать за собою под покрышку гондолы. Вместо того чтобы сесть на скамью, старуха смиренно опустилась на колени перед синьором.
— Я не терплю раболепства, — сухо сказал Баффо. — Сядь!
— Нет! Я выбрала самое приличное положение, потому что говорю с отцом будущей царицы! — твердо проговорила маска.
Баффо засмеялся.
— Да, царицы! — убедительно продолжала старуха. — Союз патрицианки светлейшей республики с одним из европейских царственных домов не диво; синьора Баффо ничем не ниже Гримальди, Марини, Рецзониго. Прадед синьора был…
— Я твердо помню мою родословную, — прервал Баффо странную вещунью, — но на чем ты основываешь свое предсказание о будущности моей дочери?
— Я прочитала о ней в той лазурной книге, в которой звездами пишет рука Божия. Дочь твоя будет царицей.
— А я? Не попаду ли я в дожи? Старуха покачала головой.
— Дож обручается с морем, бросая в него перстень, — произнесла она глухо, — а дочь твоя обручится с царем, когда ты будешь брошен в море.
Баффо невольно вздрогнул. Не чуждый суеверия, он был неприятно поражен странными речами старухи.
— Не выкупайся сама прежде в Большом канале! — сорвалось у него с языка.
— Нет, я не погибну в воде…
— Так попадешь на костер!
— И того менее… Несмотря на дряхлую мою старость, мне еще останется очень долго жить, очень долго!
— От души желаю, но советую быть осторожнее на язык, иначе желания мои не исполнятся. Ну, Георгиевская набережная близко… Чем наградить тебя за твое предсказание?
— Синьор ничем не может вознаградить меня.
— Будто бы?
— Я ни в чем не имею нужды, а в милостях или щедротах синьора всего менее. Если бы даже любопытства ради синьор приказал сбирам арестовать меня… синьор это хотел сделать, не правда ли?.. даже и тогда я не стала бы просить милости. Пристань близко, и я считаю нужным сказать синьору, что мы увидимся опять через три года, когда его дочери исполнится девять лет, а потом через шесть, когда ей исполнится пятнадцать…
— О, как ты далеко загадываешь.
— Увидишь сам…
В это время гондола по приказанию Баффо причалила к Георгиевской набережной; старуха, выскочив на пристань, кивнула синьору головой и исчезла в толпе. Ее предсказание запало в память Баффо, как зерно, брошенное на восприимчивую почву. Он возвратился домой точно чем озабоченный и задумчивый. Первый его вопрос жене, по обыкновению, был о дочери.
— Наша маленькая царица, — отвечала супруга Баффо, — резвится и играет, веселенькая, как птичка…
— Что это тебе вздумалось назвать ее царицей? — живо спросил Баффо.
— Вероятно, потому, что я не приберу больше и слов, как бы приласкать ее… Королева, царица, догаресса… Почем знать, может быть, она будет чем-нибудь из трех?
— Ты думаешь?
— Подобная дума весьма естественна в голове матери. Нам, женщинам, трон доступнее, нежели мужчинам, и разве не было примеров…
Баффо, пораженный словами жены, не мог удержаться и рассказал ей о своей встрече с таинственной старухой. Чудесное предсказание об участи, готовящейся дочери, не могло не порадовать супругу синьора, и радости этой он не хотел омрачить воспоминанием о пророчестве старухи насчет его смерти. День за днем, месяц за месяцем прошел год, другой; наступил и третий. Воспоминание о пророчестве, может быть, и изгладилось бы из памяти Баффо, если бы в течение этого времени жена не напоминала ему о таинственной маске… Эпоха, назначенная ею для вторичной встречи с Баффо, была самая скорбная для республики Венецианской: в ее областях свирепствовала чума, в числе жертв которой погибла и супруга благородного синьора. В самый день погребения жены Баффо, возвращаясь с дочерью из церкви, где происходило отпевание и похороны, на набережной был остановлен какой-то другой похоронной процессией. Прикрывая лицо дочери платком, опрысканным уксусом, и по возможности оберегая ее от прикосновения встречных и поперечных, Баффо в толпе провожавших покойника заметил бедно одетую старуху с ястребиным носом и острым выдавшимся подбородком. Он видел ее в первый раз, но лицо ее, будто когда-то пригрезившееся ему во сне, показалось синьору знакомым, и мысль о таинственной маске промелькнула в его памяти. g свою очередь, старуха, не спуская глаз с Баффо и его дочери, протеснилась сквозь толпу и, остановясь перед ними в двух шагах, произнесла хриплым голосом, показывая на девочку костлявым пальцем:
— Будет царицей (sara regina)!
На этот раз предсказание старухи показалось насмешкою синьору, удрученному скорбию; он обернулся к сопровождавшим его слугам, чтобы приказать схватить колдунью, но она исчезла так быстро, что Баффо не в состоянии был дать себе точного отчета, видел ли он старуху действительно или это был призрак, порожденный расстроенным его воображением. Прошел тяжелый чумный год; мало-помалу Венеция позабыла о постигшем ее бедствии: вдовцы и вдовы переженились, повышли замуж; отцов и матерей за детей, сраженных чумою, Бог вознаградил новыми потомками; сироты, похоронившие родителей, сами в свою очередь обзавелись семьями… Все вошло в обычную колею. Люди — как листья на дереве, осыпавшиеся осенью, уступили свои места на ветвях новой молодой листве: всякое моровое поветрие будто ураган обрывает блеклые листья гуртом, не давая им осыпаться постепенно, по мелочам… И человечество, подобно дереву, непрерывно сменяет свою листву. Через шесть лет после чумного года Баффо получил назначение отправиться губернатором на остров Корфу, и день его отплытия вместе с дочерью и всем имуществом из родной Венеции был ознаменован третичной встречею с колдуньей. На самой пристани, всходя на трап, соединявший фрегат с набережной, Баффо заметил в толпе народа старуху: в шесть лет она нимало не изменилась; на лице ее не прибавилось ни одной лишней морщинки, даже на рубище ни одной лишней заплаты… Низко кланяясь проходившему мимо ее синьору, она прошамкала тем же голосом, как и шесть лет тому назад:
— Будет царицей (sara regina)!
Фрегат снялся с якоря, попутный ветер надул паруса; Венеция постепенно скрылась в тумане, будто погрузилась в море… А два слова, произнесенные старухою, все еще звучали в ушах Баффо и во весь дальнейший путь не выходили у него из памяти. Плавание было спокойно; погода все время стояла благоприятная, наконец, по расчетам капитана, до Корфу оставалось плыть не более двух суток. Теперь возвращаемся к началу рассказа.
Часу во втором пополудни губернатор с дочерью вышел из каюты на палубу подышать свежим воздухом и полюбоваться великолепной картиной взморья. Рядом со старым отцом дочь, опиравшаяся на его Руку, казалась прелестнее обыкновенного. Личико девушки дышало Детской веселостью, серебристым колокольчиком заливался ее звонкий смех, и щебетала она, как весенняя птичка. Отец, глядя на нее, улыбался, чо улыбался как-то отрывисто… Безотвязная дума ежеминутно хмурила ему лицо.
— Меня радует, — сказал он дочери, — что ты, по-видимому, не слишком огорчена разлукой с родным городом…
— Не огорчена, батюшка, потому, — отвечала красавица, — что нет никакой разлуки. Наша Венеция, плавучий город, царица морей, и мы на корабле под ее флагом находимся в ее владениях… Корфу принадлежит ей же! Наконец, родина моя там, где мой родитель!
