— Напрасно, напрасно! — покачав головой, сказала она своим спутницам. — Было бы гораздо лучше рубить голову мечом, как во Франции…

Фрейлины и прислужницы зарыдали, но королева, приложив палец к устам, прошептала им:

— А данное мною за вас слово? Умейте владеть собой до времени. После можно!

Флетчер, подошедший к ней, начал ее уговаривать отступиться от католицизма, от имени королевы обещая за это помилование… «Напрасная трата слов, — перебила его Мария, — я родилась, выросла и умру верной католической церкви!» Сказав это, она опустилась на колени и горячо стала молиться. По окончании молитвы, к ней подошел палач со своими помощниками и предложил ей раздеться.

— Благодарю за предложение услуг, — сказала им королева, — но я, во-первых, не намерена обнажаться при таком множестве зрителей, а во-вторых, мне помогут мои женщины.

С их помощью она отстегнула высокий лиф платья и обнажила шею и плечи; потом сама завязала себе глаза нарочно для этого приготовленным платком, отшпилила вуаль, подобрала волосы, не снимая гребенки, и села на кресла. Палач, бесшумно сняв топор с плахи, взвалил его себе на плечо. Медленно опустилась Мария Стюарт на скамью и, положив голову на плаху, произнесла пресекающимся, замирающим голосом: In manus tias, Domine, commendo spiritum meum! /Господи, в руки твои предаю дух мой!/

Этих слов не слыхали ее верные подруги, которые, закрыв глаза и зажав уши, отбежали в угол залы; но до слуха их достиг первый удар топора и раздирающий душу вопль Марии. Вместо того, чтобы направить удар по шее, неловкий палач опустил топор на затылочную часть головы, причем удар был ослаблен косою и гребенкой… Только после двух следующих ударов голова королевы шотландской скатилась на помост.

— Так да погибнут все враги ее величества королевы Елизаветы! — крикнул граф Кент, ожидая от присутствовавших в ответ оглушительного «виват»! но присутствовавшие молчали, и только Флетчер отозвался монотонно:

— Аминь!

Продолжая морочить честных людей своим притворным милосердием и поддельным великодушием, Елизавета в самый день казни послала нарочного с приказом помедлить исполнением приговора. Посланный, разумеется, опоздал, и когда королева английская по его возвращении в Лондон узнала о совершении казни, она с неподражаемым искусством притворилась удивленной и огорченной.

— Разве я приказывала вам казнить Марию Стюарт! — накинулась она на Дэвисона.

Он напомнил королеве о собственноручной ее подписи приговора.

— Я это знаю, — отвечала Елизавета, — но разве я приказывала вам немедленно приложить государственную печать и скрепить мою подпись, без моего ведома? Помните же, — продолжала она грозно, — что вы оба, вы и Уолсингэм, виновны в смерти Марии, а я в этом кровавом деле чиста и невинна, хотя по вашей милости стала теперь тиранкой в глазах всей Европы!..

И как бы желая доказать свое сожаление об убиенной ею Марии Стюарт, английская королева облачилась в траур и в течение нескольких дней сказывалась больной. Дэвисон был удален от двора.

Катерина Медичи и Генрих III в своих злодействах были откровеннее; они не надевали траура ни по адмиралу Колиньи, ни по братьям Гизам. Можно сказать, что Елизавета перещеголяла их своим траурным нарядом.

Труп казненной Марии Стюарт, покрытый лоскутом сукна, содранным со старого бильярда, перенесенный с эшафота в зал нижнего этажа замка, в особую комнату, не взирая на все просьбы приближенных покойной королевы, отдан им не был. Брантом, игривое воображение которого не щадило ни живых, ни мертвых, говорит в своих записках, будто мертвое тело Марии Стюарт, отданное во власть палачу, подверглось самому гнусному поруганию. Это бесстыдная ложь бесстыдного любителя скандалов; ничего подобного не было! Труп Марии был набальзамирован доктором и двумя хирургами, призванными из Стамфорда, потом обложенный ароматными смолами и душистыми травами в свинцовом гробу был перевезен в Питерборо и поставлен в тамошней католической капелле, напротив гробницы королевы Катерины Арагонской. Приличные украшения, гербы и надписи означали место успокоения последней королевы шотландской. Все они были уничтожены во время мятежей пресвитериан в 1649 году; но тело Марии Стюарт еще за тридцать семь лет перед этим /в 1612 году/, по повелению короля Иакова I, из капеллы Питерборо было перенесено в Уэстминстерское аббатство.

Скорбь осиротевших фрейлин, прислужниц и всех приближенных Марии была невыразима; она свела в могилу Сару Леуистон-Флеминг и мужа Марии Ламбрюн /Lambrun/. Последняя, через несколько дней после смерти мужа, обезумев от горя, покусилась на убиение Елизаветы, но, схваченная, была ею помилована и избавлена от всякого преследования. Справедливость требует упомянуть о собачке Марии Стюарт, не отходившей от ее гроба до самого отвоза в Питерборо и после того вскоре околевшей с тоски. Сделав заметку об этой четвероногой безгрешной фаворитке последней королевы шотландской, мы прибавим, что подобного примера бескорыстной привязанности читатель не отыщет ни в одном из последующих биографических очерков двуногих фавориток и небессловесных временщиков.

Для Англии век Елизаветы по громадному своему значению для этой страны был тем же, чем был для Франции век Людовика XIV; для России — век нашего Петра I; для Пруссии — век Фридриха Великого. Елизавете Великобритания обязана своим политическим единством; началом могущества на морях, славой на суше; почетным своим местом в сфере европейских государств; развитием внешней торговли и внутренней промышленности; наконец, блестящими успехами наук и искусств. Как королева, Елизавета вполне достойна удивления потомства, лавры ее неувядаемы, и вечная слава венчает ее светлым, ничем не затмеваемым ореолом. Смотреть на нее с этой точки зрения нам не под силу, «глазам больно» и высота недосягаемая, доступная Юму, Робертсону, Боклю, Маколею. Избрав предметом нашего посильного труда эпизодические события жизни и те фазисы бытия великих властителей и властительниц земли, когда они или оне являлись данниками слабости человеческой, мы посмотрим на Елизавету, не вознесенную на высоту своего величия, но низведенную на степень простой, обыкновенной смертной, с ее слабостями, недостатками и характером, с некоторыми чертами которого мы уже познакомились. Не в короне и порфире, окруженную великими сподвижниками, с миллионами раболепствующих подданных у ее ног мы увидим Елизавету. Нет! Мы вызовем ее тень в миртовом венке, в наряде светской кокетки, в объятиях фаворитов, смиренно преклоняющуюся перед могуществом любви; не повелевающую, но повинующуюся. Елизавета в тронной зале, в парламенте, окончательно избавляющая Англию от папского ига, побеждающая с помощью Божией Непобедимую Армаду Филиппа II — одно лицо; мы увидим другое. Нас интересует страстная, как львица, и подобно львице ужасная в своей страстности женщина — из любви к своему Лейчестеру отказывающая сватающимся за нее и принцам, и королям; женщина, которую скорбь по казненному ею графу Эссексу сводит в могилу; мечтательница в тенистых рощах Вудстока, кокетливо резвая в чертогах Кенильуорфса или в парках Ричмонда и Виндзора.

Здесь к слову заметим, что Елизавета, подобно многим другим историческим личностям, вдохновляла великое множество поэтов, романистов, композиторов, живописцев, и каждый из них более или менее погрешил против исторической правды, воспевая Елизавету или избирая ее в героини трагедии, романа или в натурщицы картины… Последние, то есть живописцы, пожалуй, еще менее всех прочих художников представляли королеву английскую в искаженном виде; зато поэты и романисты не стеснялись и наплели на Елизавету небылицы, о которых ей при жизни и во сне не снилось. Так между прочим в ее фавориты пожаловали славного Шекспира! Он прославил ее царствование, а романисты вместо того бесславят и его, и Елизавету небывалой между ними, вымышленной связью… Только один романист действительно воскресил для потомства королеву английскую в бессмертном своем произведении, вероятно знакомом нашим читателям хоть в переводе, так как они, без сомнения, читали «Замок Кенильуорфо», роман славного Вальтера Скотта.