Это была сибирская глушь. И знакомство с тремя проживав­шими в Новой Уде евреями-ссыльными не обещало для него при­ятного общения и окрашивания однообразности предстоявшей захолустной жизни. Ссыльные, регулярно ходившие отмечаться в волостном правлении, жили мелкими заботами деревенского быта и старыми воспоминаниями о прошлом, как об ином, надолго ут­раченном и далеком мире. В этом уединившемся среди лесов и бо­лот селении ему предстояло провести три долгих года.

Конечно, такое будущее не могло его устраивать. Едва переведя дыхание и еще не успев освоиться с местными условиями, он сразу же предпринял побег. До станции его подрядился довезти крестья­нин-чалдон. То была своеобразная импровизация, действие, вы­званное скорее нетерпением, чем осмыслением, и он чуть не по­платился за свою поспешность. Он осознал это, когда укачиваемый мерной трусцой лошадей почувствовал, что замерзает в санях, скользящих по плохо проторенной дороге, тянущейся среди бело­го безмолвия погруженного в зимнюю спячку леса. Тонкая кавказ­ская бурка не сохраняла тепло, от дыхания на усах и бороде насты­вали сосульки, и от встречного ветра мерзли лицо и пальцы. К вечеру мороз усилился; в Балаганск он приехал обледеневшим и обморо­зившимся. Ехать дальше было безумием.

«Ночью зимой 1903 г., — вспоминал бывший ссыльный Абрам Гусинский, — в трескучий мороз, больше 30 градусов по Реомюру... стук в дверь. «Кто?» ...К моему удивлению, я услышал в ответ хоро­шо знакомый голос: «Отопри, Абрам, это я, Сосо». Вошел озябший, обледеневший Сосо. Для сибирской зимы он был одет весьма лег­комысленно: бурка, легкая папаха и щеголеватый кавказский баш­лык. Особенно бросалось в глаза несоответствие с суровым холо­дом его легкой кавказской шапки на сафьяновой подкладке и бело­го башлыка (этот самый башлык, понравившийся моей жене и маленькой дочке, т. Сталин по кавказскому обычаю подарил им). Несколько дней отдыхал и отогревался т. Сталин, пока был подго­товлен надежный ямщик для дальнейшего пути к станции желез­ной дороги не то Черемхово, не то Тыреть — километров 80 от Балаганска».

Видимо, другим человеком, причастным к этому побегу, оказа­лась Мария Беркова, отбывавшая в это время ссылку в селении Малышевка, расположенном рядом с Балаганском, на другой стороне Ангары. Она свидетельствовала, что, проходя однажды по улице, встретила знакомого, попросившего ее укрыть бежавшего ссыль­ного. Незнакомец провел у нее более суток, а на следующий день его перевезли на другой берег Ангары и отправили из Балаганска к железнодорожной станции Зима; Марию поразило, что в разгар сибирских морозов он был «не в валенках, а в ботинках с галошами».

Однако в этих свидетельствах есть несовпадение с воспомина­ниями СЛ. Аллилуева. Он утверждал, что Сталин, сделав «первую попытку бежать в средних числах ноября 1903 г., прибыл из Новой Уды в Балаганск с отмороженными ушами и носом, потому что в это время стояли лютые морозы, одет он был по-кавказски. Поэто­му бежать дальше не смог и вернулся в Новую Уду». То есть первая попытка побега оказалась неудачной.

Конечно, его план был несовершенен, и его непродуманность объяснялась не только горячностью и остротой желания обрести свободу после долгого пребывания в застенках, но и неопытностью. Сибирь была не похожа на землю его детства и юности; и прави­тельство не случайно сделало ее местом «захоронения» своих про­тивников. Непредвиденная задержка означала, что он упустил дра­гоценное время и это грозило арестом в дальнейшем пути. Поэто­му беглец вернулся в Новую Уду. Вернувшись, Иосиф Джугашвили, видимо, поселился в доме Митрофана Кунгурова.

Неудача не разочаровала и не «образумила» его. Иосиф не толь­ко пересматривает план побега, он имеет желание и волю к дейст­вию. Наступило 5 января 1904 года. На следующий день праздно­валось Крещение, и это обещало, что его исчезновение не будет об­наружено сразу. Но жизнь с ходу отмела такую «фору». Отсутствие ссыльного было замечено немедленно, и беглецу предстояла игра на равных условиях с его преследователями.

Уже утром 6 января уездному исправнику в Балаганск было со­общено о его побеге. А днем в 12.10 в жандармское управление Иркутска полетела телеграмма исправника Киренского: «Ново-удинское волостное правление донесло, что административный Иосиф Джугашвили 5 января бежал. Приметы: 24 лет, 38 вершков, рябой, глаза карие, волосы голове, бороде — черные, движение ле­вой руки ограничено. Розыску приняты меры. Телеграфировано Красноярскому начальнику железнодорожной полиции». На сле­дующий день Иркутское жандармское управление информирова­ло о его побеге Департамент полиции.

У властей не могло быть сомнения, что поимка беглеца не со­ставит труда. Однако предпринятые поиски результатов не дали. Беглеца не удалось обнаружить ни сразу после исчезновения, ни схватить позже. Он затерялся среди кажущихся бесконечными хо­лодных российских верст. Сбившись с ног, агенты полиции напрас­но обшаривали вагоны поездов, уходящих в глубь России. И 5 мар­та 1904 года начальник Иркутского ГЖУ полковник Левицкий подписал розыскную ведомость, а через неполный месяц, 1 мая, его фамилия была включена в розыскной циркуляр полицейского Де­партамента.

Версию Аллилуева о двойном побеге подтверждает еще один документ. В 1947 году М. Кунгуров писал на имя Генералиссимуса Советского Союза: «В 1903 г., когда Вы были в ссылке, село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, то в то время жили у меня на квартире. В 1904 году я увез Вас лично в село Жарково по направлению (к) станции Тырет(ь) Сибирской железной дороги, а когда стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в г. Балаганск. За неправильное показание ме­ня посадили в каталажку и дали мне наказание — 10 ударов, лиши­ли меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на ст. Зима...»

Вероятно, это и способствовало успешности побега. А также то, что, добравшись до железной дороги, Иосиф Джугашвили выехал не на запад, как предполагали его преследователи, а на восток — в Иркутск. В «столице Сибири» он остановился на квартире «Колотова, раздобыл документы и только после этого пустился в обрат­ный путь на Кавказ».

Но пока «по высочайшему повелению» Иосиф Джугашвили со­вершал одиссею в замерзшую зимнюю Сибирь, на Кавказе про­изошли серьезные изменения. Многие из его товарищей оказались в царских застенках или выехали за пределы региона Школьный друг Иосифа Миха Давиташвили перебрался в заграничный Лейп­циг. Большие аресты политических состоялись в Тифлисе с 5 по 20 января. Н.К. Крупская сообщала в письме Л. Книпович: «На Кав­казе взято около 150 человек». Среди немногих знакомых, кото­рых Иосиф застал в Тифлисе, был Миха Бочоридзе. В эти же дни он встретился и с рабочим С.Я. Аллилуевым, значительно позднее, в 1918 году ставшим его тестем.

Дочь Сергея Аллилуева Александра пишет: «В Баку налаживали подпольную типографию. Тифлисские железнодорожники сдела­ли для типографии печатный станок. Шрифты тоже достали тиф­лисцы. Перевезти это имущество в Баку поручили отцу и В.А. Шелгунову... А накануне отец зашел к одному из товарищей. К Михе Бочаридзе, — в его квартире, в домике у Верийского моста, хранился шрифт. Бабе, родственница Бочеридзе, встретила отца. ...Худоща­вый молодой человек показался из соседней комнаты. Бледное ли­цо с резким изломом бровей, карие испытующе-внимательные глаза кажутся отцу знакомыми. «Познакомьтесь, — говорит Ба­бе. — Это Сосо...» Скупо и коротко Сосо рассказал о том, как из тюрьмы, где он просидел много месяцев, его выслали в Иркутскую губернию, в село Уда. Оттуда решил бежать, сначала не удалось...»

Добравшись до Кавказа и мгновенно оценив обстановку, Иосиф Джугашвили ясно осознал, что оставаться в Тифлисе сразу после побега было небезопасно и единственным приемлемым вариан­том в его положении было возвращение в Батум. «Мы получили письмо, — вспоминал рабочий Федор Гогоберидзе, — нам сообща­ли, что Сталину удалось сбежать из ссылки и что ему необходимы деньги на дорогу. Мы, все рабочие, с радостью собрали нужную сумму и отослали их, а через некоторое время Сталин приехал к нам».