Говоря короче, то, что Сталин впоследствии добился положе­ния, при котором его авторитет стал непререкаем, являлось след­ствием широты его ума, исключительной работоспособности, тяги к труду.

Пленум отверг его просьбу об отставке, и спустя три года, рас­сказывая об этом событии, Сталин имел полное право утверждать: «Съезд обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каме­нев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать?

Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством. Человек я... подневольный, и когда партия обязывает, я должен подчинить­ся. Через год после этого я снова подал заявление в пленум об осво­бождении, но меня вновь обязали остаться. Что же я мог еще сде­лать?»

Это признание сделано им уже после окончательного разгрома оппозиции. Но летом 1924 года все еще было впереди. Круг про­блем, которыми занимается он в это время, широк и многообра­зен. В июне он пишет статью «Еще раз к национальному вопросу»; проводит несколько совещаний с учеными о возможности сохра­нения тела Ленина; выступает по проблемам состояния Красной Армии, внутренней торговли и потребительской кооперации.

Он обращает внимание и на политико-воспитательную работу. Выступая 4 августа на Оргбюро, он говорит о развитии пионерско­го движения. Там же он произнес речь «О комсомольском активе в деревне» и сделал доклад «О воспитании ленинского призыва».

Конечно, Сталин понимал важность воспитания молодого по­коления. Но он не разделял популистских постулатов и, полемизи­руя с заявлением Троцкого о молодежи как о барометре партии, трезво подчеркивает: «Барометр нужно искать не в рядах учащей­ся молодежи, а в рядах пролетариата... 200 тысяч новых членов пар­тии — вот барометр».

Его деловая активность казалась неисчерпаемой. Но в его заня­тиях, в круге обступавших его вопросов нет даже потенции для об­винения в борьбе за власть. Наоборот, трудно представить более прозаические дела, которые занимают в 1924 году внимание Гене­рального секретаря.

Обязанности, постоянно прибывавшие в повседневной его «груде дел», можно далее назвать далекими от политики. 12 июня его избирают членом комиссии Пленума ЦК по работе в деревне, а через две недели — в комиссию по работе среди работниц и кре­стьянок. Он неоднократно выступает о задачах партии в деревне, беседует с представителями Тамбовской, Орловской, Воронеж­ской, Курской губерний по вопросам черноземной полосы.

V съезд Коминтерна прошел в Москве с 17 июня во 8 июля, уже в его ходе, 20 июня, Сталина избрали председателем польской ко­миссии Коминтерна. 3 июля он выступил на заседании этой ко­миссии с речью. На самом съезде Сталин не выступал и был пред­ставлен делегатам неофициально.

Рут Фишер писала о своих впечатлениях: «Покуривая трубку, облаченный в характерный китель и веллингтоновские сапоги, он мягко и вежливо беседовал с небольшими группами, являя собой новый тип русского вождя. На молодых делегатов произвел впечат­ление этот революционер, высказывающий отвращение к револю­ционной риторике, этот твердо стоящий на земле практик, чьи бы­стрые действия и современные методы помогут решить все про­блемы в изменившемся мире. А вокруг Зиновьева люди были какие-то старые, нервные, старомодные».

В ходе откровенных бесед Сталин убедился в незначительном влиянии иностранных компартий на политические события в сво­их странах. И 22 марта 1925 года в статье «К международному по­ложению и задачам компартий», опубликованной в «Правде», он писал: «Нельзя овладеть массами пролетариата, не овладев проф­союзами... не работая в них и не приобретая там доверия рабочих масс. Без этого нечего и думать о завоевании диктатуры пролета­риата».

Было бы, конечно, неправильно утверждать, что, приняв слож­ное ленинское наследие, Сталин сразу пошел дорогами побед и славы, не испытывая затруднений и неудач. Так быть и не могло. На дальнейшем пути его подстерегали самые неожиданные препятст­вия и трудности, враждебность и предательство.

Это зависело как от конкретных людей, так и от внешних и внутренних обстоятельств. Словно опровергая обвинения Сталина Лениным в «пересаливании» проблем по национальному вопросу и незаслуженность критики им Орджоникидзе и Дзержинского, в конце августа 1924 года было подавлено меньшевистское восста­ние в Грузии. Не все оказалось так ясно и просто в этом вопросе, как виделось Ленину из «больничной» комнаты, не все было про­сто и во взаимоотношениях Сталина с коллегами по руководству.

Расклад сил в руководстве партии оставался многовариантным, и Ленин был прав, опасаясь за будущность своего детища. Больше­вистская партия никогда не представляла собой чего-то единого. И хотя Ленин благоразумно не назвал прямо официального своего преемника и умелой «критикой» Сталина создал благоприятную ситуацию для его поддержки, формально «наследником Ильича номер один» рассчитывал стать Зиновьев.

Он являлся «самым старым членом ЦК» по партстажу, а став председателем Коминтерна, получил реальную базу для формиро­вания собственного культа. Его именем называли предприятия и учреждения, а украинский город Елисаветполь в 1924 году стал Зиновьевском. Однако любитель политических полемик Григорий Зиновьев, называемый в общественных кругах по аналогии с оди­озным Распутиным — «Гришкой Вторым», по характеру был тру­соват и, претендуя на звание идеолога партии, оставался всего лишь «недалеким начетчиком»

Зиновьев не вызывал симпатий не только своим паникерством. «Внешне неприятный, толстый, визгливый, с бабским лицом и ис­теричным характером», слабый человек, он не был самостоятель­ной фигурой. Все прекрасно знали, что за его спиной стоит интел­лектуал Каменев, который сам не рвался вперед — в силу таких же организаторских и человеческих слабостей, — он использовал в своих целях Зиновьева, имевшего серьезную поддержку в ленин­градской парторганизации.

Каменев жил в течение 10 лет рядом с Лениным в эмиграции, скрывался вместе с ним в Разливе и, говоря словами А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «был как бы вроде российским Энгельсом при российском Марксе, вот только другого калибра».

Правда, он постоянно председательствовал на заседаниях По­литбюро и стал председателем СТО, но один раз, в Октябрьскую революцию, Каменев «ошибся». И еще как ошибся... Раскрыв в га­зете «Новая жизнь» план вооруженного восстания, вместе с Зи­новьевым он на всю жизнь получил ярлык «штрейкбрехера».

Другая группировка в партии — «московские большевики» — объединилась вокруг «любимца» Бухарина. Состоявшая в основ­ном из людей непролетарского происхождения: из семей купцов, чиновников, «русской интеллигенции» — «юдофилов и русофо­бов», она представляла радикально настроенную часть партии. Но Бухарин тоже не относился к решительным лидерам Он все время состоял при ком-то, но, начиная в случае опасности метаться, он неизменно поступал предательски по отношению к соратникам В отличие от Зиновьева Бухарин достаточно долго пребывал в оп­позиции к Ленину. Видимо, сознание своей трусости заставляло его демонстрировать внешний радикализм, что компенсировало для него чувство собственной неполноценности.

Троцкий шел своим путем, как и уральская группировка: Белобородов, Войков, Сосновский... оставшаяся в «сиротстве» после смерти Свердлова и в конце концов примкнувшая к Троцкому.

Сталин в свой аппарат подбирал людей иного склада Это были люди выдержанные, степенные, без истеричных комплексов, и, кроме надежного Молотова, работоспособного Кагановича, упор­ного Ворошилова, после смерти Ленина он стал близок с Дзержин­ским, отошедшим от «дружбы» с троцкистами.

В отличие от сложившегося стереотипа, представляющего «же­лезного Феликса» как бы «отцом террора», глава ВЧК больше зани­мался хозяйственными проблемами. Он являлся руководителем Всероссийского Совета народного хозяйства и наркомом путей со­общения. Человек исключительной храбрости, даже в самые страшные дни мятежей и Гражданской войны Дзержинский хо­дил по Москве без охраны. А. Колпакиди и Е. Прудникова подчер­кивают, что, когда его «воспитывали» за это на Политбюро, он от­махнулся: «Не посмеют, пся крев!» — и не посмели...