Со временем он изобрел свою, почти неповторимую, систему быстрого чтения, при которой его внимание фиксировало прочи­танный текст не строчками или абзацами, а целой страницей — по диагонали. Дар точной памяти и быстрота ориентации позволяли ему усваивать значительно больше знаний, чем другим людям. Его постоянно бодрствовавшему уму неизменно требовалась инфор­мация.

Биографы оправданно отмечают важное влияние на формиро­вание его мировоззрения «чтения большого количества запрещен­ной литературы»: «Он куда глубже, — подчеркивает Чарльз Сноу, — чем любой западник, постиг роль писателей в XIX веке как неофициальной оппозиции». Впрочем, к разряду «запрещенной» в семинарии относилась вся литература, не входившая в программу богослужебной и несущая антирелигиозный заряд.

Для знакомства с ней семинаристы даже организовали кружок. Вступить в него Иосифу предложил учившийся на класс старше Сеид Девдориани. Это произошло, когда Сосо в числе некоторых учеников, ввиду слабого здоровья, перевели из общежития на от­дельную квартиру. Он согласился на предложение не раздумывая. Теперь сочинение стихов прекратилось. Кружок был нелегальный, и первоначально в нем состояло десять человек.

Чем же занимались молодые «нелегалы»? Какие заповеди нару­шали они? Что преследовалось церберами семинарии?

На скамье церковной обители оказывалось под запретом то, что в жизни являлось образцом новейшей литературы и отраслей науки. «В первом и втором классах, — рассказывал Симон Натрошвили, — мы читали главным образом художественную литерату­ру и книги по естествознанию — геологии, биологии, физиологии, физике, химии и т.д. В третьем и четвертом классах (в 1896— 1898 гг.), кроме естествознания, главное внимание обращали на изучение истории культуры и политэкономии».

И все-таки это было тайное общество. Для своих секретных встреч семинаристы сняли комнату на Мамадавидской площади. На свои тайные занятия они собирались после обеда или в воскрес­ные дни. Книги для чтения брали в обществе распространения гра­мотности, называемом «Дешевой библиотекой», или у «книжни­ка». На чтении книг тифлисского букиниста Захара Чичинадзе вы­росло целое поколение грузинских социал-демократов. Но то, что первые понятия о пафосе народного восстания они черпали из ху­дожественных произведений о Великой французской революции, было естественно для своего времени.

Круг чтения семинаристов был весьма широк. И существует множество свидетельств, указывающих на обстоятельность и раз­нообразие аспектов этого чтения. Г. Глурджидзе вспоминал: «Ио­сиф увлекся чтением «посторонних» книг. Вокруг него собирались товарищи. Чтобы лучше разбираться в интересовавших нас вопро­сах, мы читали «Историю культуры» Липперта, «Войну и мир», «Хозяин и работник», «Крейцерову сонату», «Воскресение» Льва Толстого, а также Писарева, Достоевского, Шекспира, Шиллера и др. Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с ней не расста­вался даже во время еды».

По сведениям Конквеста, он «ознакомился с Фейербахом, Бок-лем, Спинозой, жизнеописаниями Коперника и Галилея, «Хими­ей» Менделеева». В это время он прочел книги «Происхождение человека» Дарвина и «Древность человека» Чарльза Лайеля. Вели­колепная память Иосифа позволяла надолго фиксировать прочи­танное, и А.С. Аллилуева рассказывала, что, когда в 1917 году Ста­лин жил в Петрограде в квартире ее отца, он часто декламировал стихи Пушкина, Поэзия Пушкина почиталась в семинарии, отме­чает Е. Громов: «В преподавании подчеркивались патриотические державно-государственнические тенденции в его творчестве. Вни­мание концентрировалось на таких пушкинских произведениях, как «Клеветникам России», «Бородинская годовщина».

Конечно, Иосифа не обошло и увлечение шедеврами общепри­знанной мировой классики. Авиаконструктор А.С. Яковлев указы­вал, что в беседе с ним И.В. Сталин с удовольствием вспоминал при­ключенческие книги Жюля Верна, Майн Рида, Густава Эмара и других писателей Западной Европы XIX века, которыми зачитывал­ся в детстве, в семинарии. Очевидцы свидетельствовали: в семина­рии он читал произведения Шиллера, Теккерея, Эркмана-Шат-риада, Альфонса Доде. «Судя по моим некоторым наблюдениям, — свидетельствовал Громыко, — Сталин был знаком с книгами Шек­спира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопассана — и последнего очень хвалил, — а также с произведениями многих других западно­европейских писателей».

Подчеркивая любовь Сталина к литературе, Ч.П. Сноу делает вывод, что у него «были глубокие познания в русской литературе и русской литературной истории... Подозреваю, он чувствовал, как никто на Западе чувствовать не способен, волшебную силу художе­ственной литературы... он был куда более образован в литератур­ном смысле, чем любой из современных ему государственных дея­телей. В сравнении с ним Ллойд Джордж и Черчилль — на диво плохо начитанные люди. Как, впрочем, и Рузвельт. ..Личные вкусы Сталина были основательны и серьезны, хотя на то, к чему он стре­мился в политических целях, его личные вкусы не влияли».

Стивенсон утверждал, что основная цель искусства — помочь человеку забыться, отвлечься от действительности, уйдя в мир во­ображения, причудливых судеб и захватывающих приключений, но Иосифа литература не сделала праздным эстетом, хотя он и пронес интерес к ней через всю жизнь.

Говоря о Сталине как великом государственнике, Сноу пишет: «До сих пор выглядит несколько фантастичным, что — в дополне­ние к своим заботам и постам — Сталин возложил на себя обязан­ности верховного литературного критика Но он на самом деле чи­тал рукописи большинства известных писателей еще до их публи­кации, частью по соображениям политическим, но, очевидно, и из чистого интереса тоже. Удивительно, где он время находил?»

Пожалуй, весь секрет в том, что он никогда не проводил время праздно; а в юности ради чтения даже отказывал себе в сне, прово­дя за книгой бессонные ночи. Когда надзиравшие за воспитанника­ми монахи, потушив в семинарии лампы, удалялись, Иосиф доста­вал свечку и читал при ее слабом свете. Порой приятели отбирали у ненасытного чтеца книгу и тушили свечу.

Не имея возможности покупать много книг, он прибегнул к простодушной уловке, занимаясь чтением прямо в букинистиче­ских магазинах. Он подолгу простаивал у прилавка погруженным в чтение якобы «рассматриваемой» книги». Когда эта уловка была обнаружена и продавцы стали торопить его с выбором, он стал брать книги напрокат, платя по 10 копеек за сутки.

Но и эту меру он довел почти до невозможного совершенства Он уговорил товарищей переписывать книги. «Переписывали сра­зу два человека — каждый по странице, сидя по обе стороны рас­крытой на столе книги». Довольно толстый том, ценой в 3 рубля, переписывали за три-четыре дня. И книга обходилась в 30—40 ко­пеек для троих. Рукописи переплетались, и со временем у Иосифа собралась библиотечка Когда хозяину одного из книжных магази­нов понравился нарисованный подростком портрет Шота Руста­вели и букинист попросил продать его, Иосиф продавать отказал­ся. Он отдал рисунок «просто так»; в качестве ответного дара он по­лучил две книги.

Для Сосо не возникало сомнений — вступать или не вступать в «запретное общество». Присоединение к узкому кругу «еретиков» давало общение с единомышленниками. Впрочем, уже сама форма тайной солидарности «посвященных» не только несла в себе ро­мантический оттенок тайны, но и являлась реальным выражением протеста против порядков, унижающих человеческие права Поз­же Сталин отмечал: «Меня сделало марксистом мое социальное положение... но прежде всего жестокая нетерпимость и иезуит­ская дисциплина, так беспощадно давившая на меня в семина­рии».

В общении со сверстниками, разделявшими обуревающие его сомнения в правильности устройства этого мира сословного деле­ния, основанного на иерархических порядках и жестких правилах регламентации материальной и духовной жизни, — он утверждал­ся в необходимости революционного преобразования общества. Мир был несовершенен — на этом сходились все. И принадлежав­шие «к беспокойному племени неудовлетворенных», они подвер­гали все сомнению, осуждали и критиковали социальные отноше­ния, законы, право, мораль.