— Некоторые, — перейдя на шёпот, рассказывал Степан Афанасьевич, приблизив своё круглое с бисеринками пота лицо к бледному потаповскому, — некоторые ещё держатся, не превращаются, но отдельные особи достигли уже центнера и так похожи друг на друга, что в народе поговаривают, будто это вроде как вообще один человек. Сам же Степан Афанасьевич полагает причиной сего бедствия некую неизвестную науке бациллу — бациллус жлобус нивеляри, но добыть её никак не может; для этого надо взять у разносчиков анализ мочи, а они не дают! И что интересно: раньше заболевали только работники сферы обслуживания, теперь уже есть случаи и в руководящем звене, и даже среди людей интеллигентных профессий, включая одного милиционера. У людей меняется голос, начинаются осложнения на психику. Вот такая бацилла.

Впрочем (Степан Афанасьевич потёр переносицу), кое-что совсем непонятно. Например, паук.

Ну да, брошь. Броши такой — это доктор выяснил — ни в Козявинске, ни в области не выпускается. Брошь завозная. Откуда — неизвестно. Не исключены происки империализма. И главное, неясно, что это. Награда? От кого, за что? А может, и не награда вовсе, а знак отличия.

Помолчали.

— Но ведь это ужасно, — тихо сказал Потапов.

— Жуть, — согласился доктор.

— Но ведь надо же что-то делать! — неуверенно предположил Потапов.

— Надо, — неуверенно согласился доктор. — Но не советую. — Старичок подался вперёд. — Понимаете, они и вправду как один человек. Не дашь одному на чай, другой тебе нагадит. И как они узнают…

Степан Афанасьевич закряхтел смущённо. — Я, впрочем, написал в один медицинский журнал, вот жду ответа… Помолчали ещё.

— Вы надолго к нам? — спросил старичок.

— На два дня.

— Ну, два дня — это ничего, — задумчиво проговорил Степан Афанасьевич.

Поселился Потапов всё-таки в «Заре»; что он чувствовал, в третий раз подходя к проклятым дверям, не знаю. Скажу только: деваться-то ему было некуда! Не возвращаться же в Москву — извините, мол, товарищи, я администраторши испугался, она на проводницу похожа. Не поймут.

Номер Потапову дали на втором этаже. Забирая ключ, он очень старался, чтобы не дрожали руки.

Номерок не выделялся декоративными излишествами. Кровать, стул, стол, на столе пыльный графин. Из предметов роскоши в комнате имелся умывальник. Между немытыми оконными стёклами Потапов обнаружил мушиное кладбище, а за ним — вид на Козявинск.

Работы по командировке было немного: все вопросы решились, неувязки увязались. Могли бы они увязаться и ещё быстрее, если бы не каменел Потапов, теряя нить разговора, не застывал, к удивлению козявинских коллег, с открытым ртом, не мрачнел, вспоминая шёпот Степана Афанасьевича.

Тайна томила, и ближе к вечеру ноги сами повели его по Козявинску. Городишко был как городишко: прямые короткие улицы с обычными названиями, магазины, забитые консервами, парикмахерская с красавцем блондином на витрине. Ничего не было особенного в этих коробках-пятиэтажках, полупустых рыночных рядах под серым клочковатым небом, усталых людях в плащах и с зонтами — люди как люди, все разные. Зажигались окна; перейдя через небольшую площадь, Потапов увидел шляпное ателье, клуб с колоннами, а на колонне…

Тут Потапова затрясло. На афише была изображена известная актриса, но то ли художник оказался так плох, то ли ещё что, только лицо было… словом, то самое: мощная челюсть, жёсткий взгляд, губы поджаты презрительно. У колонн толпился народ — на фильм шли.

Еле вырвавшись из скопища прущих в чёрную пасть кинозала, он отправился восвояси. Как-то сразу, удивительно быстро даже для октября, навалились сумерки, и за ужином, чувствуя, что заболевает, Потапов не мог оторвать взгляда от официанта — одет тот был опрятно и причёсан хорошо, но костляв — и глаза… Глаза были те, таксистские, злые, будто все вокруг должны по червонцу и не отдают.

Поднявшись в номер, издёрганный, вымотанный и совсем больной уже, Потапов погасил свет, забрался в постель и попытался уснуть. Сон не шёл к нему, всё плыли в темноте лица: женское, надменное, и мужское, запавшее. Потом пришло забытьё, но тут же проснулся Потапов с колотящимся сердцем, не понимая, где он и зачем.

А потом вспомнил и почти сразу услышал за стенкой голоса. Надо ли уточнять, что женский звучал резко и визгливо, а мужской — глухо, с присвистом?

Бедный Потапов сглотнул и прислушался.

— …За отчётный период выросло вдвое, — негромко произнёс за стенкой мужчина и отчётливо усмехнулся. — Скандалов, истерик и склок — на сорок процентов. Сердечных приступов и инсультов — восемьдесят два против пятидесяти трёх за тот же период прошлого года. Буфеты и ресторан захвачены полностью…

Мужчина закашлялся, и Потапов замер во тьме своего номера: так близко раздался этот кашель.

— Ну вот, взяты, значит, повышенные обязательства: прекратить совсем уборку улиц и мусора из контейнеров, — голос звучал глухо и монотонно, но очень внятно, — дополнительно ухудшить снабжение товарами и увеличить очереди, к зиме отключить горячую воду ещё в трёх кварталах, прекратить подачу чая в поездах, книги печатать одни и те же, чтоб не брал никто; пишущих жалобы взять под персональный контроль… Шефство над милицией продолжить.

— Всё?

— Ну в общем, всё, остальное так, по мелочам: чаевых меньше трёшки решили не брать, в такси оплату за два конца плюс ночные, в кино обрывы ленты и самое интересное вырезать, у продавщиц чтоб меди не было…

— Понятно. Новенькие есть?

— Превращаются помаленьку. — Мужчина глухо хохотнул. — Сергачёв-терапевт совсем наш стал, Люська из отдела снабжения, кажись, пухнуть начала. Превращается… За этим следим. Среди подростков работу ведём. Старшеклассниц из английской спецшколы на практике в столовой учат не доливать компот. Есть способные девочки. Худенькие ещё, но глаза наши.

Потапов, вытянувшись на постели, глядел в чёрный потолок. Его знобило.

— Как с другими городами? — спросила женщина.

— Готовим симпозиум. Пускай опыт перенимают… Наступило молчание, и несчастный мэнээс понял вдруг, что молчание это имеет к нему прямое отношение.

— Да, — вспомнила наконец женщина за переборкой, — приезжий. Не нравится он мне. Нервный какой-то. Внимание привлекает.

— Видел его, — сказал мужчина. — Доходяга очкастый. В машину ко мне лез утром, потом в кафе пялился. К паучкам бы его…

— Ты тихо у меня, — сказала женщина.

— Ладно. — За стенкой чиркнула спичка, и Потапову, давно уже бросившему курить, вдруг очень захотелось затянуться. — Надолго он?

— Завтра уезжает. — Кто такой?

— Инженеришка из Москвы.

— Не из этих?

— Говорю ж тебе — инженеришка, — ответила женщина.

— У, шляпа, в машину ко мне лез…

Тут, наконец, Потапова проняло. Вскочив, он схватил брюки и принялся совать ногу в штанину. Один тапок залетел под кровать, но лезть за ним Потапов не стал — махая руками во тьме, добрался до выключателя, щёлкнул, увидел прямо над собой жирного, с пол-ладони, паука и заорал. Следует признать, что крик у мэнээса получился на славу. Смертельно напуганный паук упал на потаповское плечо, Потапов взвизгнул и смахнул его на пол, оторвав пауку одну ногу, после чего животное захромало к щели у плинтуса, а человек начал кругами носиться по комнате.

Побросать вещи в чемодан было минутным делом. Зубная щётка, мыло и тапок так и остались в проклятом номере, а их владелец, слетев, спотыкаясь, по тёмной лестнице, уже тряс входную дверь. Мозаичные молодые люди с одинаковыми лицами радушно смотрели ему в спину, мозаичное солнце чернело на стене, расставив лапки-лучи. Дверь не поддавалась.

— Куда это вы? — услышал Потапов нежное контральто и, обернувшись, прижался к стеклу. — Вы разве уезжаете?

Перед ним в полутьме пустынного холла стояла администраторша. На жакете её сидел паук-брошка без одной ноги.

— Пустите меня! Откройте дверь! — закричал Потапов. Голос эхом вернулся к нему. Только тут бедолага понял, что гостиница совершенно пуста.