— Товарищ… Товарищ!

Потапову всегда казалось, что это слово должно вызывать у людей положительные эмоции. Но тут он, видимо, напоролся на исключение. Человек в такси открыл глаза и несколько секунд смотрел на Потапова через лобовое стекло. Затем губы его начали медленно двигаться и сложились наконец в абсолютно непечатное пожелание, после чего глаза опять закрылись.

Потапов вздрогнул, но не отступил. Набравшись гражданской принципиальности, он открыл дверцу и спросил:

— Вы работаете?

Шофёр — костлявый детина со спутанными волосами — внимательно и с нескрываемым отвращением поглядел на Потапова.

— Куда? — глухим, с присвистом голосом спросил он.

— В гостиницу, — бодро ответил Потапов, обрадовавшись такому счастливому началу разговора.

— Пятёрка, — отрезал шофёр.

— Почему пятёрка? — бестактно спросил Потапов. В оправдание его можно сказать только, что он плохо спал ночью.

— Свободен, — отворачиваясь, бросил шофёр, добавляя к общедоступным свободам ещё одну, персонально для Потапова, — идти до гостиницы пешком.

— То есть как это? — обалдело проговорил Потапов.

— Поломка. Еду в парк, — всё тем же странным, глухим голосом объявил шофёр и включил зажигание. Потапову показалось, что сейчас ему плюнут в лицо. — Дверь закрой! Дверь, говорю…

Детина протянул жилистую руку, и бедняга мэнээс едва успел убрать голову. Такси, вихляя, понеслось от него по горбатой дороге.

Через час мокрый рассвет вставал над Козявинском. Под истошные крики петухов, мечтая одновременно о яичнице, горячем чае и сухой постели, мэнээс Потапов остервенело рвал на себя ручку входной двери районной гостиницы «Заря»…

Самое странное в этой истории то, что потом ей никто не верил, хотя Потапов давал честное слово, божился, стучал себя кулаками в грудь, а однажды, непонятно что вспомнив, сказал даже: «гадом буду». Напрасно призывал он в свидетели и Измайлова: всё отрицал Измайлов, нет, говорил, ничего я такого там не заметил…

Так вот, дверь Потапову открыла замотанная в платок женщина со шваброй и ведром. Что-то сразу кольнуло его в сердце, какая-то мысль постучалась в сознание, но час Потапова ещё не пробил. Открывая, замотанная бурчала, что едут ни свет ни заря, что администратор всё равно с девяти, только зря холл пачкать, а ей потом за всеми мыть. Потапов начал по привычке извиняться, но вдруг вытаращил глаза, словно пытаясь что-то понять, а может, наоборот, забыть. Когда ни того, ни другого у Потапова не получилось, он уронил чемодан и тяжело прислонился к металлическому косяку.

Нечто похожее произошло в своё время с Германном, увидевшим старуху в усмехнувшейся даме пик, но тот был наказан за пристрастие к азартным играм, а вот за что потерпел Потапов — совершенно непонятно. Человек он был положительный, семейный и профвзносы сдавал без задержки.

Полчаса спустя Потапов сидел на мокрой скамейке в каком-то чахлом скверике, нервно жевал потемневший с Москвы бутерброд, стучал зубами и вспоминал, ещё больше холодея на утреннем холодке, тяжёлые черты переодевшейся зачем-то проводницы за дверным гостиничным стеклом.

Большая стрелка часов давно уже клонилась к половине десятого, а он всё никак не мог решиться. При одной мысли о возвращении в «Зарю» у Потапова слабели ноги. «О господи, — вздрогнул мэнээс, как будто снова услышав визгливое бурчание за стеклом, — и голос тот же!»

Он закурил и постарался взять себя в руки, что немедленно принесло результаты: Потапов вспомнил, как однажды в метро встретил своего двойника — до того был похож, что они как прилипли друг к другу взглядами, так и простояли остановку. Потом нервы у Потапова не выдержали, и он вышел.

Воспоминание приободрило. «Бывает же, — подумал мэнээс. — А потом, может, они близнецы, бабы эти? Очень даже возможно. Такой вот козявинский феномен».

— А голос? — тут же тревожно спросил кто-то внутри Потапова.

— А чёрт с ним, с голосом! — запальчиво ответил ему Потапов и встал: не сидеть же, ей-богу, все два дня на мокрой скамейке! — Вперёд! — воскликнул он, тряхнув образованной головой. — Что я, в самом-то деле…

И, бормоча, как заклинание: «Чудес не бывает», — отправился в «Зарю».

Что сказать на это? Чудес, конечно, не бывает, но странные вещи ещё случаются.

Дверь в гостиницу была уже открыта, пространство же за стойкой пустовало. Потянув носом хлорный запах, притерпевшийся к ожиданиям Потапов присел на банкетку и принялся изучать мозаику на стене. Мозаика эта изображала взявшихся за руки молодых людей — судя по одежде, юношу и девушку, — которые шли по козявинским просторам навстречу восходящему солнцу. Лица у молодых людей были совершенно одинаковые, толстые мозаичные лучи солнца упирались юноше в грудь.

Потапов хмыкнул, но поразмышлять о прихотливой фантазии козявинских монументалистов не успел: послышались шаги, и навстречу вставшему с банкетки мэнээсу вышла из коридорной тьмы мощная шатенка.

Как выяснилось, встал Потапов совершенно напрасно.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что ничего нового он здесь не увидит. На жакете вошедшей, вцепившись лапками в огромный бюст, застыл изящный паучок-брошка.

Стальные глаза администраторши-проводницы со знакомой непреклонностью смотрели на Потапова.

— Слушаю вас, — сказала она наконец, но говорить Потапов уже не мог.

Врач был лысоват, невысок ростом, глядел сквозь стёкла очков внимательно и строго.

— В первый раз у нас, — не то чтобы спросил, а скорее утвердительно сказал старичок.

— В первый, — эхом отозвался Потапов.

— Угу, угу… — Старичок снова погрузился в записи.

— Скажите, — подождав, осторожно произнёс Потапов, — что это было?

— Точно вам сказать не могу, — бросив острый взгляд из-за очков, ответил доктор и забарабанил пальцами. — Может, просто голодный обморок, переутомление… Н-да.

За окнами варился серый осенний день, орали с деревьев вороны, козявинцы спешили по своим козявинским делам.

— Прошу вас, доктор, — упрямо попросил Потапов, — ничего не скрывать. Понимаете, у меня здесь начались галлюцинации. Мне всё время кажется…

— Знаю, — раздражённо перебил старичок, снял очки и потёр ладонью глаза. Потом очки отложил, посмотрел устало за переплёт окна и сказал: — Вам не кажется.

Первые случаи психического травматизма в Козявинске были отмечены Степаном Афанасьевичем — так звали врача — примерно год назад. Старушка Еголкина, привезённая тогда к невропатологу прямо из отделения милиции, кричала всякую всячину про буфетчицу Петракову, что, мол, та прямо на её, старушки Еголкиной, глазах изменилась лицом, пухнуть принялась, как-то вдруг помрачнела и начала хамить не своим голосом. Ну, Еголкина была личностью в Козявинске известной, особо слушать её не стали, повезли прямиком в поликлинику, там отпоили валерьянкой да и отправили домой.

А месяц спустя поползли по городу тёмные слухи.

Говорили, будто в магазине этом, где Петракова, происходит что-то неладное. Будто продавщицы все стали на одно лицо, жирные, не различить их, а мясник Коля, наоборот за одну ночь вдруг осунулся, жилистым стал, что его мясо, и злым ужасно.

…А потом пошло-поехало, и начали приходить к Степану Афанасьевичу козявинцы с жалобами на головную боль, ухудшение зрения и галлюцинации. Одного приёмщица в химчистке не узнала, да и он её тоже не совсем, другому везде начал чудиться костлявый мясник Коля — и на вокзале носильщиком, и в такси (Потапов побледнел); третья ни на что не жаловалась, а просто просила послать её для поправки здоровья на курорт. Когда же Степан Афанасьевич спросил, на какой, отвечала, что это неважно, лишь бы подальше от Козявинска…

Слухи слухами, а весной из области приехал доцент Светониев, неделю ходил по городу, потом уехал и написал докторскую, в которой обосновал наличие крови римских упадочных императоров в работницах козявинского сервиса.