И глядя на ее утопающее в красных, желтых и черных складках ярких покрывал золотистое тело, Дэн начал тихо рассказывать, поглаживая ее тяжелые, как лианы, густые, как джунгли, и ароматные, как плоды маракуйи, волосы. А она слушала – и знойный африканский сон продолжался.

«В старые времена демоны как-то устроили свиной праздник. Об этом услыхал крокодил-демон и вместе с женой отправился туда, чтобы получить свою долю свинины и заодно с другими мужчинами принять участие в пляске.

Возле самой деревни им встретилась девушка в возрасте цветка. Она оглядела крокодила и нашла его кожу слишком шероховатой. Поэтому она предложила демону, прежде чем идти на праздник, смазать кожу маслом и сделать ее помягче. Тогда, сказала она, он тоже станет красивым.

Пока девушка со своими подругами натирала крокодила маслом и разминала ему кожу, змей-демон увидел его красавицу-жену и соблазнил ее.

Но затем, испугавшись, что крокодил-демон будет ему мстить, змей решил опередить его. Он взял свою палицу, подобрался к крокодилу сзади и убил его мощным ударом. А сам сбежал.

Убитого завернули в мягкую кору эвкалипта и с громким плачем похоронили. На следующее утро на могиле выросло какое-то неизвестное пальмовое дерево со странными корявыми плодами, напоминающими кожу крокодила. Это была первая бетелевая пальма.

Люди попробовали ее плоды и нашли, что они приятно возбуждают. Только зубы у всех сделались черными, а слюна – кроваво-красной. Все больше народу подходило к пальме, и каждому хотелось поесть вкусных орехов. Наконец на дереве остался один-единственный маленький орешек.

Вдруг откуда-то появился никому не знакомый безобразный мальчик с кожной болезнью. Он отобрал у людей последний бетелевый орех, что-то прошептал над ним и колдовством вогнал в него червей, сделавших орех несъедобным. И хорошо, что он так поступил. Теперь этот последний орех, который еще сохранил всхожесть, можно было только посадить.

Потом из него выросли новые бетелевые пальмы, и сейчас их вполне достаточно, чтобы все люди могли жевать бетель.

Гадкий мальчик был крокодилом-демоном. Он очень беспокоился, чтобы не уничтожили все плоды, и потому вышел из могилы. Никто не узнал его. Но если бы люди были более внимательны, они бы заметили, что кожа у него шершавая, как у крокодила».

Убаюканная легендой, Арабелла уснула и проснулась от того, что Дэн поцеловал ее.

Она лениво потянулась – здесь, в хижине, было очень приятно: москитов отгонял пряный запах какой-то травы, свисающей с потолка. Вода, принесенная из реки в большом сосуде-калебасе, сильно нагрелась за день – Арабелла, не одеваясь, поднялась и, встав в небольшое углубление, вырытое в земляном полу недалеко от входа, вылила на себя несколько пригоршней, а потом взяла в руки наполненную водой тыкву, присела на банановые листья, лежавшие в ямке, и облила себя с головы до ног.

– Дабау, иди ко мне, – Дэн подошел к ней незаметно, и теперь губами собирал с ее кожи капли теплой воды.

Ей снова стало жарко, и ее тело задрожало от наслаждения. Ей хотелось кричать, отвечая на его ласки. Будто сегодня в хижине Тин-Тин она действительно переродилась, и теперь в ней есть капля африканской крови.

– Хочешь, я покажу тебе, как любят женщину покомо? – прошептал Дэн. – Ложись.

Она вернулась на смятые покрывала. Дэн поднял лежавший на земле цветок банана, сорванный Арабеллой по пути в хижину, и положил его между ее ног. А потом стал медленно опускаться над ней, упираясь в землю вытянутыми руками – до тех пор, пока его плоть, напрягшись еще сильнее, не коснулась ярких тяжелых лепестков. Тогда он потянулся вверх и чуть сдвинул цветок на вздрагивающий от желания живот Арабеллы. Потом повторил это еще и еще раз – и опускался к цветку до тех пор, пока ее лоно не оказалось прикрытым лишь единственным лепестком, и тогда он смял его собой и вошел в горячую бездну, которая тут же сомкнулась вокруг него, как обруч, а потом на мгновение отпустила – чтобы сжать с новой силой.

Их объятия были похожи на жаркий танец и на отчаянное сражение. Едва очнувшись от наслаждения, они снова прижимались друг к другу горячими бедрами, судорожно катаясь по покрывалам, как демоны страсти.

Огонь, который она зажгла в нем, казалось, выжжет ее дотла. Словно змей, разоривший гнездо, он сосал по капле ее новую, еще не рожденную страсть. Раскинувшись, чтобы хоть немного унять жар, пылающий внутри, Арабелла лежала на земле. Он колдовал над нею, не оставляя в ней ни одной капли ее и своего наслаждения, и эта невыносимая сухость внутри, которая несколько мгновений, казавшихся ей долгим знойным летом без дождя, мучила ее тело, вновь превращалась в благодатную влагу, которая поднималась из глубины, словно подземная река, нашедшая выход. И Арабелла снова стонала и содрогалась, отдавая себя без остатка. А в висках у нее стучал глухой африканский барабан, постепенно затихая и превращаясь в шелест трепещущих листьев.

Этот вечер принадлежал только им, и он был огромным – таким огромным, чтобы никогда больше не повториться.

Когда у них не осталось сил даже на слова, Арабелла осталась лежать на еще вздрагивающем теле Дэна, потому что вечер закончился, и ее проглотила огромная черная ночь – сон.

Так сладко она спала только в детстве. К утру в ее жизни не осталось ничего, кроме счастья.

Ощущение радости было даже больше, чем любовь. Всей своей кожей Арабелла почувствовала, что такое жизнь. Она едва не задохнулась от этого чувства, проснувшись, и впервые за последний месяц ей захотелось, чтобы ее воображение наполнилось длинными вереницами слов, пальцы заплясали по компьютерным клавишам, а голову затуманило ощущение еще не рожденных и не записанных страниц. Все-таки счастье у нее всегда ассоциировалось с творчеством.

Она тихонько встала и, закутавшись в одно из покрывал, достала ноутбук.

Было очень рано. Даже птицы, которые в джунглях почти постоянно напоминают о себе переливистыми криками и хлопаньем крыльев, еще молчали.

Она зажгла перламутровое зеркало экрана. То, что Арабелла написала в это утро, ничего общего не имело с тем, что она оставила в Труро.

…Когда Дэн проснулся, она спросила:

– Что это было – вчера?

– Бетель и наша любовь. В Африке ярче звезды, ярче и любовь.

Она обняла его и прижалась к нему всем телом. Вчерашняя страсть уступила место безграничной нежности.

– Дэн, тебе хорошо со мной? Ты не жалеешь, что взял меня сюда?

– Почему ты спрашиваешь? Разве ты не знаешь этого сама?

Он зарылся лицом в ее густые волосы, спрятав в них глаза.

– Дэн, не бойся, мы сможем сделать то, что ты задумал. Ты ведь видел вчера – я неплохая помощница!

– Хочешь, я расскажу тебе, почему Тин-Тин так приняла тебя вчера?

– Я уже догадалась. Все дело в том крокодильчике, которого я нарисовала на земле.

– Да. Ты сделала то, чего здесь не решился бы сделать ни один смертный – ты нарисовала демо. Покомо уверены, что это позволено только колдуну или святому. А святые для них – это воплощенные демо.

– Господи, как все просто! Рисуешь крокодильчика – и тебя считают божеством!

– Это и просто, и очень сложно. Теперь Тин-Тин и, думаю, не только она, будет следить за каждым нашим шагом. Но я вчера не сказал тебе главного… Мы не сможем уйти отсюда просто так. Еще тогда, когда Пантелеон вел нас через джунгли, я понял: если бы мы испугались в пути и захотели вернуться, он мог бы убить нас. Помнишь баобаб, в котором мы прятались от слонов?

– Да. – Лицо Арабеллы стало серьезным.

– Так вот. Пантелеон привел нас туда, чтобы познакомить с предыдущей жертвой, которую они принесли в дар крокодилу. Там, внутри ствола, мы видели тело белого человека. Они потемнело от действия паров баобаба.

– Откуда ты знаешь? Ведь Пантелеон сказал, что это вор, которого наказало племя.