Проснувшись назавтра после полудня, Арабелла отключила телефон, чтобы никто не мешал работать, и, сварив кофе, с надеждой заглянула в холодильник. Но там, кроме сухой соевой пасты и пары пакетиков печенья, которое она не доела в самолете, ничего не было. Садиться на несколько дней в месяц на соевую диету ее приучила мама, поклонница естественного питания, которая, не очень-то надеясь, что Арабелла сама позаботится о себе, посылала ей время от времени увесистые посылки, набитые пакетиками, банками и коробочками с соевыми деликатесами. Арабелла отправляла их на кухонные полки и в холодильник, вспоминая о них лишь тогда, когда, поглощенная работой, не могла думать ни о чем другом. В такие дни она иногда вообще не вставала с постели, а уж о том, чтобы привести себя в порядок и пойти куда-нибудь перекусить, не было и речи.

Уставив стол соевыми запасами, она принялась за дело. Через четверть часа она уже катила в спальню столик с ароматным соевым творогом тофу, а еще там были пирамидки тарталеток из сухого печенья, приправленного всевозможными соевыми пастами, и пара соевых котлет, просто ненавидимых ею в детстве. Уже в спальне ей пришло в голову приправить их чем-нибудь острым. Она вернулась в кухню и, встав на цыпочки, отыскала на верхней полке баночку чатни. Когда шайбочки котлет запахли манго и перцем, Арабелла окончательно проснулась и спохватилась – кофе, забытый на кухне, видимо, совсем уже остыл.

«Ну и пусть! Поработаю хорошо – приготовлю себе кофейный коктейль…» – Держа в одной руке хрустящую тарталетку, другой она уже включала компьютер, захваченная предвкушением счастливого наслаждения, которое дарила ей ее работа.

«Алина несколько раз встряхнула в дуршлаге и принялась укладывать в вазу янтарный виноград, кое-где украшая его тяжелые россыпи желтыми абрикосами и лиловыми сливами.

– Когда знакомишься с новым человеком, – сказала она, – и он еще не знает твоего имени, кажется, что стоит назваться иначе – и можно все изменить… В себе и в своей судьбе… Вы никогда не пробовали?

– Нет, не приходилось, – отозвался он.

– Так попробуйте сейчас – не говорите мне своего настоящего имени, назовитесь как-нибудь иначе…

– Зовите меня Нарциссом, – предложил он. – Я и есть Нарцисс: только тем и занимаюсь, что любуюсь своим отражением, изучаю себя и вынуждаю других заниматься тем же…

Алина закончила составлять натюрморт и понесла его к столу. Слушая незнакомца, она остановилась напротив него, держа вазу с фруктами в руках, и солнце разбросало по ее белому платью теплые тени.

Залюбовавшись ею, он не сразу ответил. И когда она наклонилась вперед, ставя вазу на стол, он осторожно взял ее за руку чуть выше запястья и, глядя ей прямо в глаза, вновь заговорил:

– Я пишу книги… Не знаю, почему их читают… Мне кажется, что я сам не осилил бы и страницы такого чтения. Если я когда-нибудь угожу в ад – лучшего наказания не сыскать: пусть черти без остановки читают мне мои книги! Я вам завидую, Алина, вы не читали их никогда.

– Да, вы угадали, я вообще мало читаю – только книги о цветах. Знаете, всякие садовые премудрости…

Не отнимая руки, она присела с ним рядом, и он с трудом удержался, чтобы не пересадить ее к себе на колени. А в следующее мгновение он увидел ее большие глаза у своего лица и услышал шепот:

– А так я поступаю с нарциссами… Я глажу губами их золотистые хоботки… и касаюсь кончиком языка их сладкой сердцевинки.

Алина поймала его губы своими, а потом языком приоткрыла их, заставив его задохнуться. Через некоторое время, поймав его выдох, она коснулась его языка своим.

– И цветок сам начинает тянуться ко мне, и тогда я снимаю одежду и разрешаю ему смотреть на меня…

Он увидел ее маленькую круглую грудь, а потом Алина скинула туфли и сама легко забралась ему на колени.

Но только он успел потянуться руками к ее соблазнам, как она вскочила. Еще через несколько секунд она уже сидела по другую сторону стола.

А он смотрел на нее, угадывая под одеждой то, что только что промелькнуло перед его глазами…

Вдруг он поднялся и вышел. А когда вернулся назад, с мокрыми от росы отворотами светлых брюк, с букетом ярких махровых нарциссов в руках, столовая была пуста.

На столе все было готово для завтрака».

Арабелла позвонила Эммелине на следующее утро. Всю ночь ей снилось такое, что теперь она, забыв обо всем на свете, хотела единственного – поскорее вновь встретиться с подругой.

И та, отложив дела, приехала к ней по пути на выставку.

Это было похоже на безумие. Куда девалась вчерашняя размеренность их движений и неторопливое приближение удовольствия! Их тела бились друг о друга, пытаясь высечь искры наслаждения, потом катались по широкой кровати, на которой им вскоре стало тесно – и тогда они спустились на ковер и, упираясь о пол руками, выгибались навстречу друг другу, как изголодавшиеся без любви кошки.

Все закончилось в ванной, куда они вбежали одновременно. Арабелла, смеясь, пустила воду и улеглась в ванну, а Эммелина принялась посыпать ее крупной разноцветной солью, от которой вода стала опаловой. Потом Эммелина присоединилась к Арабелле, и они резвились под водой, словно танцующие рыбы.

Но и потом им не хотелось расставаться… Было решено, что Арабелла, тщательно загримировавшись, отправится с Эммелиной на торжественный фуршет, устраиваемый организаторами выставки в честь ее победителей.

– Я рада, что ты пойдешь со мной, но не понимаю, к чему такая таинственность…

Эммелина подавала Арабелле шиньоны и парики, с любопытством наблюдая за ее преображениями.

Арабелла остановилась на светлом парике, имитирующем стрижку «под итонца»,[41] и с трудом спрятала под ним свои густые волосы.

Она не знала, что сказать Эммелине, но та и не торопила ее… Наконец Арабелла придумала:

– Знаешь, там, наверное, будет один мой приятель, и я не хотела бы, чтобы он… Было время, когда мы избегали встречаться. И сейчас я не хочу, чтобы он видел нас вместе.

Если бы Арабелла знала, к чему приведет эта ложь, она, наверное, просто рассказала бы Эммелине о том, что пишет романы и за последние несколько месяцев устала от внимания журналистов и публики; что сейчас она, по мнению многих, вообще отдыхает в Фолмуте, и только поэтому ей не звонят многочисленные поклонники, которые всеми правдами и неправдами узнают номер ее телефона.

Популярность обрушилась на нее так стремительно… И Арабелла, обрадованная незнанием Эммелины, боялась, что кто-нибудь из знакомых, которые могли оказаться на фуршете, узнает и рассекретит ее. Положим, Клэр она могла и предупредить. Но надеяться, что там не окажется других знакомых, было нельзя. Поэтому Арабелла решилась на маскарад.

Фуршет был назначен на вторую половину дня. Эммелина, хорошо знавшая лондонские нравы, была в традиционном платье для коктейлей – коротком, нарядном, с прозрачными вставками, добавлявшими к нежно-желтому тону ткани теплую белизну тела, мерцавшую, как драгоценный камень в умело подобранной оправе.

Арабелла же решила, что ее новое платье – подарок Клэр – будет сегодня как никогда кстати, тем более, что никто из знакомых ее в нем не видел.

Наскоро перекусив свежими слойками, подруги, безобидно щебеча, вышли из дома и направились в сторону парка.

Приглушенный приличием гам фуршета, деланные восторги, дежурные чествования были так далеки от гармонии садов, оставшейся за стенами банкетного зала!

По рекомендации Эммелины Арабелла попробовала «волшебный пудинг», памятный еще с Труро. «Моя мама никогда так безбожно не сдабривала его сахаром», – подумала она. Потом она пригубила немного дайкири, в который вместо лимонного оказался добавлен нелюбимый ею лаймовый сок. Пришлось закусить все это сэндвичем с отличным «дорсет блю»: острый вкус сыра и правильный венозный рисунок прожилок на его поверхности немного примирили ее с происходящим. Дожидаясь, пока Эммелина вежливо ответит на поощрительные отзывы коллег, Арабелла, уединившись в дальнем углу полутемного зала, раздумывала, как бы им получше сбежать отсюда. И тут она увидела стоявшую к ней спиной Клэр.