– Твой отец, наверное, умел рассказывать.

– Да, – почему-то замялся Дэн, – он много рассказывал маме… и мне тоже. Но, если честно, я больше читал, чем слушал. Мама ужасно боялась, что рассказы отца очаруют меня и я пойду по его стопам. Худшего она и представить себе не могла. А когда отца не стало, она спрятала от меня его письма и все остальное, что могло бы напомнить о его путешествиях…

Дэн замолчал. Почувствовав, что ему больно вспоминать, Арабелла решила отвлечь его – она знала, что рассказывая об Африке, Дэн способен увлечься так, словно они уже перенеслись в другую часть земли и бредут по этой самой ньике.

– Вчера ты обещал, что я увижу, как цветет баобаб. А теперь я узнаю, что там одни колючки и змеи!

– Ну что ты! – Дэн рассмеялся. – Мы не поедем в ньику. Мы будем в северной Кении. Там все иначе – саванна и тропический лес. А в ньике, представляешь, даже в короткие сезоны дождей стоит нестерпимый зной. Но когда высохшие песчаные русла на короткое время превращаются в бурные потоки, уносящие с собой деревья, мертвых животных и глину, вся ньика покрывается зеленой листвой и пестрыми цветами.

…Наблюдая за тем, как стремительно падает солнце, Арабелла вспоминала этот разговор и то, как всего лишь день назад они бродили по Лондону, запасаясь специальной экипировкой, которую придумали европейцы, мечтающие покорить неприступную Африку. Она слушала нескончаемые рассказы Дэна о нравах и обычаях мудро-наивных туземцев, о колдунах и диких животных красной саванны, о страшной и прекрасной африканской душе, ритм древности в жизни которой неотличим от ритма современности. Но время слушать закончилось – пришло время увидеть все это самой.

Африканские города оживают по-настоящему после захода солнца. Люди покидают раскаленные за день дома и ныряют в ночь, словно в темное прохладное море.

Дэн уснул на низком деревянном топчане с двумя красно-черными масками в изголовье, и она принялась расталкивать его: кажется, он собрался проспать до утра! А ведь он обещал показать ей «рынок при свечах».

Полчаса спустя они вышли в черную африканскую ночь, одетые в хаки, словно охотники. Они бесшумно ступали по изменившемуся ночному миру – и Арабелле казалось, что этот мир в любой момент готов превратиться в какую-нибудь тропическую змею и метнуться ей под ноги. Никогда еще ночь так не манила и одновременно не страшила ее… Она думала, что здесь, в Африке, ночь похожа на драгоценный агат, который природа приносит в дар всем жителям этой древней земли: днем они чувствуют себя черными пятнами на белой странице, а ночью растворяются в прохладном ритме утоленных желаний и читают по звездной книге небес.

Занятая своими мыслями, она даже остановилась от неожиданности, оказавшись на площади. Непонятный звук, который уже давно сопровождал их, нарастая, обернулся рыночным гомоном. Словно отрезанная частоколом свечей, ночь отступила. Сначала ослепленная Арабелла видела только свечи, целое море свечей вокруг. Но глаза постепенно привыкали к свету, и она стала различать силуэты сидящих, скрестив ноги, торговцев; снующих между тесными базарными рядами женщин с привязанными к спине младенцами и корзинами, полными покупок, на головах; полуголых веселых мальчишек с вязанками сахарного тростника. Торговцы сушеными змеями, скрученными в кольца и нанизанными на длинные бамбуковые шесты, были похожи на древних колдунов.

Дэн взял ее за руку – они шли, осторожно ступая, над разложенными на циновках и прямо на красноватой земле гроздьями бананов, огненными шарами апельсинов, желтыми, сочными гуайявами. В медных мисках шуршали орехи, перебираемые ловкими черными пальцами в блестящих кольцах, скалили красные зубы гирлянды острого перца, горки луковиц были похожи на огромные муравейники. На подстилках из пальмовых листьев лежали знакомые и незнакомые ей чудеса этой плодородной земли. Время от времени Дэн останавливался и, приседая на корточки, указывал ей на что-то, лежащее между бобами и земляными орехами: «Посмотри, это кассава, это симсим, а дальше – видишь? красно-коричневое? – сорго. А это маис, здесь он белый, а вон там – желтый». Потом они оказались в рыбных рядах, где на Арабеллу большими перламутровыми глазами глядели сверкающие чешуйками всевозможные «омены» и «телапии», жирные и тощие, огромные и совсем маленькие.

Засмотревшись, Арабелла не заметила, как выпустила из своей руки пальцы Дэна – теперь она стояла одна посреди сверкающей, шумно дышащей площади и растерянно оглядывалась по сторонам, надеясь, что Дэн, оттесненный от нее толпой, сам увидит ее. И вдруг сидевший у самых ее ног огромный негр раскрыл свои пухлые, похожие на розовый цветок губы и запел что-то, видимо, на суахили, отбивая пальцами ритм на черном, похожем на барабан, животе. Арабелла улыбнулась ему и, ища глазами Дэна, хотела пойти дальше, но вдруг негр сжал ее запястье своими огромными пальцами и запел по-английски, ритмично раздувая то щеки, то живот и непристойно двигая бедрами:

Двигаясь все быстрей и быстрей, толстый негр, не отпуская руки Арабеллы, которая уже начинала сердито отдергивать ее, беспомощно оглядываясь по сторонам, удивительно легко вскочил на ноги. Их уже успела окружить толпа темнокожих зевак, которые, позвякивая кольцами на шеях, запястьях и щиколотках, ритмично переступали, подпевая тому, кто держал ее за руку. «Ойо, хе, ле, ле, о-цо!» – выкрикивали они, а толстяк продолжал:

Пропев это, негр повернулся к ней спиной и сделал какое-то непристойное движение, отчего стоящая к нему лицом публика еще громче закричала свое «Ойе! Ойе!» и восторженно заулюлюкала. Воспользовавшись тем, что негр выпустил ее руку, Арабелла с трудом вырвалась из плотного круга зевак и побежала вдоль рядов. А вслед ей неслось:

Дэн разыскал ее спустя полчаса: Арабелла сидела под навесом из дранки и пила что-то, рекомендованное ей хозяином, маленьким высохшим старичком, как «змеиная настойка» – ничего другого у старичка не было. На закуску ей были предложены жареные водяные клопы и связка сушеных жаб, но Арабелла решила, что и змеиной настойки для начала достаточно.