Она повернулась спиной к Сан-Стефену и к разбившимся вдребезги мечтам о том, какой могла бы стать ее жизнь.

Фостер в лакейской заваривал чай, а Эдвард просто сидел на табурете с высокими ножками и нервно тер колени ладонями.

– Это хуже, чем я мог себе представить, – наконец произнес Фостер.

Продолжая болтать, он аккуратно выкладывал нарезанные ломтики лимона на тарелочку. Удовлетворенный своей работой, Фостер поставил ее на большой поднос рядом с чайником, чашками и блюдцами из того же сервиза и блюдом с ананасовым пирогом.

– Он пьян уже два с половиной дня. – Эдвард удрученно покачал головой и издал глубокий печальный вздох. – Что с ним будет? Он переживает это куда сильнее, чем смерть Алекса.

– Конечно! На Алексе он не был женат. Можешь отнести поднос в гостиную? Мисс Ада и мистер Уэллс ждут чай. – Фостер принялся ловко сворачивать салфетки.

Эдвард вздохнул:

– Я не могу. Я слишком расстроен и не могу ничем заниматься – только переживать. К тому же, если я увижу, как плачет мисс Ада, я и сам разрыдаюсь. Ты ведь, Фостер, знаешь, какой я. Я не могу ничего с собой поделать.

Фостер пристроил салфетки и подхватил поднос за ручки, но потом снова поставил на стол. Больше всего его удручала мысль о том, что они с Эдвардом старательно способствовали свадьбе Корда.

– Мы должны были поверить мисс Селин в первый же вечер, когда она говорила нам, что она не Джемма О’Харли. Ничего подобного не произошло бы, если бы Кордеро женился на той женщине, на которой должен был, – сказал Фостер.

– Мы должны были догадаться, что что-то не так, когда ей не подошло ни одно из привезенных платьев, ни одни туфли из сундука.

– Никогда бы не поверил, что она – убийца. Ее внешность совершенно не подходит для этого, – сказал Фостер.

– Хотел бы я, чтобы у нас была возможность что-нибудь сделать. Хотел бы я, чтобы Кордеро взял себя в руки.

– Если бы желания были лошадьми, попрошайки ездили бы верхом, Эдди, – философски заключил Фостер, снова поднимая поднос.

Эдвард шустро вскочил с высокого табурета, придержал двери и последовал за приятелем в гостиную.

Фостер прошел через всю комнату и поставил поднос на маленький столик.

– Глоток чая вам не повредит, мисс Ада, – сказал слуга и, не дожидаясь ее согласия, налил в чашку ароматный напиток.

Ада целыми днями сидела на диванчике в углу гостиной и никто, даже Говард Уэллс, не мог улучшить ее настроения. Глаза ее покраснели и распухли от слез, лицо покрылось красными пятнами. Фостера так и подмывало сказать ей, что ее природный румянец не нуждается в подобном дополнении.

Ада потянулась за чашкой. Руки ее так дрожали, что она непременно пролила бы чай на блюдце, если бы Фостер не помог ей. Поведение домашних грозило вот-вот вывести его из равновесия.

– Что мы будем делать, Фостер? – жалобно подняла на него глаза Ада, с трудом разлепив опухшие от слез веки. Даже Элис ужасно огорчена.

– Если вас интересует мое мнение, мисс Ада, я думаю, мы все должны взять себя в руки. – Он многозначительно посмотрел на Эдварда. – От нас ни для кого нет никакой пользы, пока мы в таком состоянии.

Уэллс тоже взял чашку дымящегося чая и добавил в него столько молока, что напиток совершенно побелел.

– Каждый раз, когда я думаю о бедняжке Селин, представляю, как она в полном одиночестве сидит сейчас в какой-нибудь каютке на корабле, или, того хуже, что произойдет, если вдруг ее осудят…

Ада запричитала. Фостер бросился вперед, чтобы подхватить ее чашку и не дать разлить горячий чай прямо на колени.

– Всегда остается надежда, – сказал он.

– Мы никогда ее больше не увидим! – Эдвард бросился прочь из комнаты и столкнулся в дверях с Огюстом Моро.

– Проклятье, Лэнг! – воскликнул Огюст, хватая слугу за плечи, отставляя его в сторону и широкими шагами направляясь к присутствующим через всю комнату. Посмотрев на Аду и Говарда Уэллса, он обратился прямо к Фостеру: – Где мой сын?

Фостер даже вздохнул с облегчением:

– Он в библиотеке. Случилось самое ужасное…

– Знаю. Весь остров знает. – Огюст уже выходил из гостиной, направляясь в коридор. – Я приехал, как только узнал. Что Корд думает делать?

– Боюсь, ничего, – с недовольным вздохом сказал Фостер.

Огюст остановился и резко повернулся к Фостеру, который даже отступил на шаг.

– Как это «ничего»?

– Кордеро мертвецки пьян. И пребывает в таком состоянии с того самого момента, как забрали мисс Селин.

Лучше смерть, чем такое количество рома.

В голове у Корда гудело так, что он едва мог открыть глаза. Ему казалось, что язык его распух и уже не умещается во рту, в котором был такой привкус, словно он жевал овечью шерсть. Он развалился в кресле, не желая двигаться, потому что, как только пытался сесть, сердце начинало стучать словно молот о наковальню.

Заплетающимся языком Корд попытался выругаться, обращаясь к тому, кто стучал в запертую дверь библиотеки. Он ведь не даром закрылся на ключ – будь они все прокляты! – сразу после того, как Фостер первый раз попытался его накормить.

– Убирайтесь, – слабо пробормотал он, но в ту же секунду дверная рама вылетела и дверь с треском распахнулась.

Корд приоткрыл один глаз. В дверном проеме стоял отец – настоящий благородный пират в отставке: белоснежная рубашка, черные брюки и черная повязка на одному глазу.

– Я сказал: убирайся, – буркнул Корд. Не обратив ни малейшего внимания на это требование, Огюст прошел через всю комнату и схватил цветочную вазу, стоящую на столе рядом с Кордом.

– Что ты делаешь? – Корд попытался сесть чуточку поровнее, и комната поплыла у него перед глазами. Молодой человек закрыл глаза и сдавил пальцами виски.

– Я собираюсь сделать то, что должны были сделать со мной много лет назад. Если бы кто-то так поступил, я не отослал бы тебя из дома и не совершил бы величайшей ошибки в моей жизни, – ответил Огюст.

В следующий момент Корд понял, что на него валятся вялые цветы на длинных стеблях, а заодно льется застоявшаяся тепловатая вода.

– Черт! – Протирая глаза, он вскочил на ноги и бросился на отца. Огюст легко уклонился от нападения, чем еще больше вывел Корда из себя. – Ты не имеешь права вторгаться в этот дом!

– Я имею полное право удержать тебя, чтобы ты не пустил свою жизнь под откос. Что ты собираешься предпринять ради спасения своей жены? – спросил отец.

– Ничего. – Пахнущая подгнившими стеблями вода стекала с волос Корда.

Огюст со всей силы ударил ладонью по столу:

– Черт тебя побери, Кордеро! Почему?

– А почему я должен что-то делать?

– Потому что ты ее любишь.

– Она обманывала меня с того самого дня, когда мы встретились впервые.

– Ты злишься, потому что считаешь, что тебя снова бросили. Ты думаешь не о Селин, Кордеро, а о себе.

– Я думал, что могу ей верить. – Корд, казалось, пытался снова погрузиться в пьяную дремоту. Все что угодно было бы лучше, чем эта медленная пытка.

– Верить в то, что она будет с тобой?

– Верить, что она доверяет мне настолько, что могла бы рассказать мне всю правду, но она этого не сделала…

– Ты ожидал, что она скажет тебе, что виновата в убийстве, и рискнет потерять тебя? Если бы ты ее не любил, то не делал бы сейчас с собой того, что делаешь. Ты занимался бы делами, словно ничего не произошло. Но кое-что произошло, а ты не можешь или не хочешь посмотреть правде в глаза. Я знаю. Я пережил это. Прими это, как есть. Ты любишь ее так сильно, что эта любовь тебя убивает.

Корд сел, уперся локтями в колени и обхватил голову руками. Внутри у него все переворачивалось.

– Я так старался, – прошептал он. – Я давал себе клятвы, что больше никогда в жизни никого не полюблю.

Из противоположного угла библиотеки до его слуха долетел вопрос Огюста:

– Почему?

От переизбытка чувств горло Корда сжалось, ему не удавалось вымолвить ни слова.