В утро вторжения береговая оборона противника — прославленный Атлантический вал — давала ему возможность нанести атакующим тяжелый ущерб. Командующий неприятельскими войсками легко мог подтянуть достаточное количество вооруженных сил из своих резервов, чтобы получить над нами численный перевес. Головной эшелон вторжения состоял из семи дивизий, не считая авиадесантных, — но для того, чтобы высадить на берег хотя бы все элементы штурмовых дивизий, понадобилось бы не менее двух дней. В состязании на скорость между десантными баржами союзников и немецкими железнодорожными эшелонами шансы были явно неравны. В течение первых шести дней немцы в любую минуту могли ввести дюжину свежих дивизий в бой против союзных войск, располагавших только теми боеприпасами, которые они могли захватить с собой, сражавшихся без общего командования, без контроля, без коммуникаций, без возможности маневрировать. Намерения противника были довольно ясны: сбросить нас всех в море — если только удастся.

И все же передовые части англо-американского вторжения не были ни уничтожены, ни сброшены в море — вопреки ликующим утверждениям берлинского радио в утро вторжения. Только под утесами в секторе «Омаха» произошла кратковременная заминка: первые штурмовые эшелоны егерей, саперов и пехотинцев американской 1-й пехотной дивизии были в течение шести часов прижаты огнем противника к берегу, покуда не подошли эсминцы охранения и не обстреляли прямой наводкой устроенные в обрывах доты, — после этого солдаты бросились вверх по песчаному склону под личным водительством полковников и бригадных генералов. Боевой клич гласил:

— Черт побери, умереть мы и наверху успеем! Вперед!

И одолев обрыв, десантная партия «Омахи» прорвала, линию обороны противника и на второй день вторжения остановилась уже только по приказу самого Монтгомери.

Англичане на участке «Золото» и американцы на участке «Юта» сразу же прорвали довольно узкий пояс береговых укреплений и к полудню продвинулись на несколько миль в глубину. Предварительная воздушная бомбардировка и артиллерийский обстрел с моря не причинили большого вреда бетонным оборонительным сооружениям, но посеяли панику и беспорядок в немецких войсках, подтянутых к побережью. Ударных частей там не было, и гарнизоны состояли главным образом из солдат старших возрастов, слишком долго прослуживших в оккупационной армии; кроме того, в рядах немцев большой процент составляли мобилизованные жители завоеванных Германией стран Восточной Европы, которые не проявляли особого боевого пыла.

Еще большую роль сыграло то поразительное обстоятельство, что союзникам удалось добиться эффекта полной внезапности, как стратегической. так и тактической. Элемент стратегической внезапности определялся тем, что немцы все время ожидали вторжения со стороны узкого пролива Па-де-Кале, обеспечивающего самые благоприятные подходы, и нормандскому побережью придавали лишь второстепенное значение. Кроме того, они были убеждены, что вторжение может осуществиться не раньше, чем через месяц. А потому они отдали все свое внимание укреплению обороны Па-де-Кале и на том успокоились, тем более что наши беспрерывные маневры убеждали их в том, что мы еще не готовы.

Что касается тактической стороны, то немцы вправе были рассчитывать, что по тем или иным признакам узнают о вторжении хотя бы за два дня до первого десанта. Но даже в этом судьба им отказала: по счастливому стечению обстоятельств, последние два дня перед высадкой, когда наша флотилия уже шла к французскому берегу, небо над Ла-Маншем было покрыто сплошным слоем облаков. Правда, облачность была не такая уж низкая, чтобы самолет не мог пролететь под нею, но немецкая воздушная разведка в зоне Ла-Манша давно уже свелась к формальному выполнению высотных полетов. А с высоты в тридцать тысяч футов 4 и 5 июня весь Ла-Манш был скрыт сплошной облачной пеленой. Таким образом, союзная армада приближалась к побережью Франции незамеченной.

Когда союзники нанесли удар, растерявшиеся защитники Атлантического вала, оглушенные и захваченные врасплох, стали откатываться в еще большем беспорядке, чем тот, который царил в десантных частях в первые дни высадки. Но самый большой конфуз произошел в штабе высшего немецкого командования. Наконец-то жертвы Дьеппа окупились хотя бы отчасти. Дьепп на несколько часов серьезно напугал немцев, решивших, что началось развернутое наступление, и по всему побережью дан был сигнал тревоги. Потом, когда выяснилось, что дьеппская операция была всего лишь местным рейдом союзных войск, — у многих долго горели уши. В июне, когда первые донесения о приближении союзной эскадры дошли до главной квартиры генерал-полковника фон Клюге, главнокомандующего Западным фронтом, ни диспетчеры у карт, ни, вслед за ними, младшие офицеры не решались поднять тревогу и разбудить своих начальников, пока сообщения не подтвердились. Почти шесть часов прошло, прежде чем была снята хотя бы одна телефонная трубка. Немецкими войсками в Нормандии командовал непосредственно подчиненный фон Клюге фельдмаршал Роммель; 5 июня он развлекался в Берлине.

Даже когда немецкое командование, наконец, опомнилось, оно не могло преодолеть своей первой психологической реакции, этакого ощущения "не может быть!" А к тому времени, как это ощущение прошло, возможность ударить по отдельным войсковым группам союзников прежде, чем они соединятся, была упущена безвозвратно. Такова участь всякой армии: она зависит от быстроты реакции своих командиров. Без приказа сверху ничто не может совершиться, как бы талантливы, энергичны и мужественны ни были младшие командиры и их подчиненные.

Спохватившись, что одну лошадь увели из стойла, немцы бросились навешивать замок на ворота конюшни, чтобы спасти остальных. Первым мероприятием вражеского командования, с которым пришлось столкнуться Монтгомери, был отнюдь не приказ о контратаке предмостного укрепления, чего все ожидали, а решение сковать наши силы на этом плацдарме — локализовать район боевых действий, пока не выяснятся дальнейшие намерения союзников.

Чтобы блокировать предмостное укрепление, противник начал со всей возможной быстротой подтягивать тактические резервы, но вместо того, чтобы предпринимать хотя бы местные контратаки, ограничился образованием непрерывной линии фронта, вдоль которой войскам было приказано окапываться. Скоро стало ясно, что немцы не хотят двигать силы, сосредоточенные в районе Па-де-Кале. Кто знает, окажется ли высадка в Нормандии единственной или хотя бы основной попыткой вторжения? Снимать войска с русского фронта и везти их через всю Германию противник тоже явно не собирался.

Характер местности заставил противника сосредоточить большую часть своих танков вокруг восточного фланга предмостного укрепления, перед городов Кан, так как в этом районе союзники высадились неподалеку от равнины, спускающейся к реке Сене. Если бы Монтгомери удалось прорвать здесь фронт, форсировать Сену, взять Гавр и двинуться дальше на восток, вся немецкая армия во Франции оказалась бы под угрозой. Продвижение союзников по течению Сены могло отрезать большую часть немецких дивизий.

Другие участки фронта внушали немцам меньше беспокойства. Американцы имели перед собой не гостеприимную равнину, а тянущуюся на много миль холмистую местность, которую французы называют Бокаж. Эта местность настолько удобна для обороны, что даже по специальному заданию лучше не придумаешь

В использовании местных условий Бокажа кроется секрет стратагемы, которая освободила Францию.

Нужно ясно представить себе, что пункты, выбранные для высадки десанта, расположены вдоль узкой прибрежной полосы, к которой с юга примыкает идущая полукругом территория, очень своеобразная, не похожая на остальную Францию. Бокаж начинается восточное Кана и сразу уклоняется к югу, вдаваясь в глубь страны в виде плоской дуги, миль на шестьдесят семьдесят от берега. Затем он поворачивает к западу и заканчивается на побережье, в устье Ла-Манша у города Авранш в самом изгибе, от которого начинается Брестский полуостров.