— Нет, — говорит Поулине, — не откажу. Ступайте домой и принесите посуду под молоко.

— Сейчас пойдём, как же, дожидайся! — снова вылезает Кристофер. Он держит себя очень нагло, полагая, будто у него есть право на это. — Ишь ты, словно мы собаки какие перед хозяйской дверью!

Поулине:

— А ты ведёшь себя как баран!

— Да ну? А разве у тебя нет новёхоньких жестяных фляг? Вон они развешаны под потолком в лавке, на кой они тебе, спрашивается, нужны? Ты разве не знаешь, что в Поллене голод и что мы помираем?

Эдеварт делает движение, он больше не стоит в дверях, он спускается с крыльца и направляется к Кристоферу. В этом нет ничего странного и ничего такого уж особенного, но почему-то все это замечают.

Но тут вмешивается Йоаким, он что-то шепчет на ухо старшему брату, после чего говорит громко и раздумчиво:

— Слушай, Поулине, а пусть они нальют молоко в бутылки! У нас ведь много пустых бутылок.

— Да-да, давайте разольём его по бутылкам, — подхватывают женщины.

Нелегко остановить старшего брата, коль скоро он пришёл в движение, но тут он вдруг замедлил шаги. Кристофер отступает назад и даже чуть улыбается.

— Я так и знал, что можно найти выход, — говорит он, кивая. — Понимаешь, Эдеварт, дела-то хуже некуда, мы ходим-ходим, а сами еле на ногах держимся. Вот какие у нас дела. Но Йоаким правильно говорит: для молока нет ничего лучше бутылок, в жестянках оно теряет вкус. Ума не приложу, с чего это вдруг я помянул фляги!

Возбуждение Эдеварта мало-помалу проходит. Чего ради он проделал долгий путь от дверей? Что эти люди про него подумают? И он отвечает Кристоферу:

— Так я то же самое хотел сказать, но не мог же я кричать на весь двор, что с бутылками-то оно лучше.

Короче, объяснились.

Тут Кристофер снова почувствовал себя настоящим мужчиной. Он сказал:

— Меня вот что интересует: получат женщины полные бутылки или уйдут домой с половинкой? Я не очень-то доверяю Поулине.

Эдеварт, уже вознамерившийся вернуться к лавке, круто разворачивается:

— Тебе что, Поулине задолжала молока?

Кристофер, недовольно:

— На такой вопрос я даже отвечать не желаю!

Эдеварт снова подходит к нему. К нему вернулся былой кураж, лицо побелело, и он произнёс дрожащими от гнева губами:

— Я спросил: тебе Поулине задолжала молока?

— Нет, — отвечал Кристофер.

Мужество покинуло его. Уступать было, конечно, очень трудно: столько народу стояло кругом и все слушали. Кроме того, Кристофер не имел привычки сразу же идти на попятную, он был человек наглый и привык действовать напролом. Но тут он сдался, он и намыкался в последнее время больше, чем Эдеварт, который и голодать-то ещё толком не голодал. Словом, Кристофер больше не чувствовал себя героем.

— Да нет, Поулине ничего мне не задолжала, — в конце концов выдавил он из себя. — Я ничего подобного и не говорил. Тут даже и спрашивать незачем.

— Господи, кто б мог подумать!.. — в один голос вскричали люди, стоявшие вокруг, и подняли глаза на кофейню. — Да кто ж это такой идёт? Уж не сам ли?..

Это походило на чудо. Хотя это было отнюдь не землетрясение и не явление Христа народу, а было это, так сказать, явление человека, уже стоявшего одной ногой в могиле, — явление Августа.

Теперь всё внимание переместилось на него, люди обступили Августа. Эдеварт хотел немедля отвести его в постель, но Август не пожелал, он отмахивался обеими руками и спрашивал, что здесь происходит, что за страшный грохот раздавался во дворе сегодня утром и зачем сюда пришли все эти господа. Ему тут же объяснили что к чему, и Эдеварт снова попытался отвести его в комнату и уложить, но Август снова этому воспротивился; он прошёл к крыльцу и встал на ступеньку, чтобы не стоять в снегу.

— Август! — говорили люди друг другу. — Точно Август! Но до чего ж он худой и бородатый!

Август надел много штанов — одни поверх других, — и высокие сапоги с голенищами, и тёплую байковую куртку, которую он собирался подарить, даже трость, которую он тоже собирался подарить, прихватил с собой, а поверх всего — серое одеяло, накинутое на плечи бахромой вниз. Престранное это было зрелище, ещё совсем недавно — скорая добыча смерти, а теперь — прежний Август. Август в маскарадном обличье, но всем так хорошо знакомый. Воистину это был Август, благодарение Богу, до чего ж хорошо и отрадно снова его видеть...

— А может, это он в бреду? — спросил Йоаким.

— Ничего не в бреду, — ответил Август. Конечно, он ещё худой и слабый, но зато выносливый, за всё время болезни он по-настоящему ни разу не был близок к смерти, а теперь и вовсе возвращался к жизни! Вот чёртов Август! — Нет, — добавил он, — никакого бреда у меня нет. — Судя по всему, это были слова, исполненные весьма глубокого смысла, потому что, сказав их, он закрыл глаза и призадумался.

— Так или иначе, — промолвил Эдеварт, — а тебе надо вернуться в постель.

— Подожди маленько! Стоп, на одну минуточку стоп! Если человек встаёт с постели и тратит всё утро и все силы, чтобы самостоятельно одеться, — а ты-то, ты-то, Эдеварт, всё не приходил и не приходил...

— Знай я про такое дело, я бы привязал тебя к кровати!

— Вот и слава Богу, что не знал! Хорошо, что я смог к вам выйти!

Конечно, Август ещё только возвращался к своему нормальному состоянию, где есть место вранью, и бурной деятельности, и блестящим выдумкам, и бесшабашным глупостям. Возможно, его выманило из кровати обычное любопытство, а возможно, его встревожил грохот, который он слышал, когда Кристофер выламывал дверь лавки. Но, оказавшись в окружении дружелюбных и удивлённых односельчан, он исполнился былой удали и завёл речь о том, что услышал мистический голос, призывавший его восстать с одра болезни. Больной, закутанный в одеяло, он говорил именно так, как теперь говорили в Поллене. Если Август и впрямь услышал голос, призывавший его восстать с одра, то уж теперь он постарался рассказать об этом в красках, хотя, скорей всего, этот голос воззвал к нему, когда он уже спускался по ступеням крыльца. Он ощутил словно бы дуновение ветра. У Августа не было привычки строить подробные планы на будущее, все его поступки, все его россказни были неожиданными, он был находчив и проворен, свободен от чувства ответственности, он почти не ведал стыда, но всегда был деятельный и во всём превосходил односельчан. До чего ж это хорошо — на какое-то время забыть о болезни и смерти, стоять и нести всякую околесину и полгать с полленцами совсем как в былые дни! Кто мог сравниться с ним в умении будоражить умы, веселить парод и находить спасительный выход? Хорошо всё-таки, что он встал с постели.

Во дворе собралась толпа его друзей, а также известных жителей Поллена, собралась и не знала, как ей быть. Если верить объяснению, которое было тотчас дано Августу, они занялись грабежом из-за недостатка еды. Подумать только, голод в христианской стране, в таком крупном селении, каким является Поллен. И, как на грех, он именно в это время заболел и был лишён возможности вовремя вмешаться, надо немедленно что-то предпринять.

— А где Поулине? — спросил он, обводя взглядом двор.

Она раздаёт молоко. Ну что ж, это добрый, это благословенный поступок с её стороны! Но особого смысла в том нет, потому что, когда молоко будет выпито, его больше не станет.

— Правду говоришь, — откликнулся народ.

— А ты можешь предложить что-то другое, получше? — спросил Йоаким чуть высокомерно. Он не всегда принимал всерьёз рацеи Августа.

И Август отвечал:

— Не моё это дело давать советы старосте, но неужели ты считаешь, что ничего не случилось? Что-то я не припомню, чтобы приличные люди в Поллене, крещёные, конфирмованные люди с голодухи занимались насилием и разбоем. А ты, Йоаким, можешь такое припомнить?

— Ну а как же тут быть? — спросил Йоаким.

— Ну, — сказал Август, — уж кто-кто, а ты-то знаешь, как быть.

— Я?

Август:

— Мы должны помочь горю. — И, обратясь к слушателям, спросил: — Тут никто не хочет отправить телеграмму от моего имени?