Народ начал испытывать беспокойство. Вот и Поулине накинула две кроны на мешок муки. Как это прикажете понимать? Что ж она, подлая баба такая, хочет пить из людей соки как раз в самое трудное время, когда все только и знают, что дожидаться сельди? Люди роптали и говорили, что это не по-христиански.

Поулине предъявила им накладные: мука — столько-то, тара — столько-то.

— Что такое тара?

— Да мешки же.

— Это с каких пор надо платить и за мешки?

— Если вы пойдёте в город и купите там горсть муки, вам не понадобится мешок и платить не придётся.

— Ну и сколько же надо платить?

— Две кроны.

— Вот они, ваши две кроны.

Поулине продолжала: за фрахт столько-то и столько-то, в её доход — столько-то и столько-то, доход пустячный, если подсчитать стоимость доставки от пароходного причала, плюс деньги за хранение всей партии плюс аренда лодочного сарая да время, которое уходит на поездку в оба конца и розничную продажу муки.

Народ слушал и призадумывался. Но почему, собственно, мука ни с того ни с сего так вздорожала и у купца в городе?

К беседе присоединился Йоаким. Во-первых, он был старостой, а во-вторых, вообще голова у него ясная. Он досконально и вдумчиво изучал свою газету. Оказывается, в России неурожай, четырёхмесячная засуха повысушила все казацкие земли. Для закупок хлеба осталась одна Венгрия, и она тотчас же взвинтила цены. Можно было надеяться, что Канада и Соединённые Штаты уступят часть урожая по сходной цене. Ещё оставались Индия и Австралия, если, конечно, Англия получит с них достаточно, чтобы помогать и другим странам. Вполне может быть. Вот так обстоят дела. А в Южной Америке, в Аргентине, земледелие поставлено на широкую ногу, но никаких особых успехов у них пока ещё нет.

Вообще-то глупо и бесполезно было со стороны Йоакима вдаваться в такие высокие материи, ведь не пшеница считалась в Поллене главным злаком, а ячмень, из ячменя варили кашу, пекли лепёшки, иногда к нему примешивали малую толику ржи, а все остальные виды злаков полленцы знали только по названию. Ходили, правда, слухи, что некоторые важные персоны, как, например, хозяин невода Габриэльсен или директор банка Роландсен, отвезли прямо с пароходного причала по мешку пшеничной муки каждый, но оба они были люди пришлые, и коренные жители позволяли себе подсмеиваться над тем, как важничают эти богатеи.

А цены на муку продолжали расти, и, когда Поулине должна была принять очередную поставку, она отказалась от неё. Это была рожь. Она даже не пожелала везти её с пристани домой, а просто отбила телеграмму, где писала, что не берётся распродать муку по такой цене. Оптовик ответил на её телеграмму, посоветовав Поулине сохранить муку, для чего хорошенько её запрятать. По всем признакам и приметам цена и дальше будет расти. В Америке они придумали что-то такое, что называется corner. Йоаким тоже советовал взять муку. Поулине была не прочь посоветоваться с Августом, он и впрямь человек особенный и много чего повидал в жизни, но только Август куда-то исчез.

Да-да, Август исчез; порасспросив жителей, удалось выяснить, что он направился просёлком к пароходному причалу, где сел на идущий к югу рейсовый пароход.

Хотите верьте, хотите нет, но он оставил после себя зияющую пустоту. Поулине хотела с ним поговорить, а полленцы желали посоветоваться, узнать, не поздно ли прямо в этом году ещё что-нибудь посеять, чтоб урожай вызрел до заморозков. Почти у всех оставалось по клочку земли, может, не поздно посадить что-нибудь для пропитания? Ведь Август, помнится, толковал про ранние и поздние посадки — в Японии это было или ещё где? Уж он-то знает все семена, какие есть на белом свете. Пришлось спрашивать Эдеварта. Нет и нет, Эдеварт знает только пшеницу да маис в прериях, а эти зерновые требуют как минимум ста дней тёплой погоды.

Август вернулся в почтовой лодке вместе с Теодором и Родериком.

При нём был большой тюк, зашитый в брезент, обходился он с этим тюком крайне бережно и сам вынес его на берег.

А народ поджидал его у лодочных сараев и тотчас начал жаловаться и причитать, что положение безнадёжное, что цены на муку выросли, скоро к ней и вовсе будет не подступиться, вот такие дела, а сельди нет как нет...

— Не садитесь на тюк, — отвечал Август, чтобы потянуть время, — не садитесь на тюк, очень вас прошу.

— У тебя там что, стекло? — спрашивали они.

— Дороже стекла, там растения.

Люди переглянулись удивлённо. Растения? Неужто этот Богом взысканный Август придумал выход?

— А не поздно ли сейчас сажать? — осторожно полюбопытствовали они.

— Как раз самое время, — отвечал он.

— Вот это да! — воскликнули все разом и воспряли духом. Вот что значит всё понимать, во всём разбираться, как Август! А наш брат в своём убожестве только и знает, что сеять по весне ячмень да репу, ну и ещё кидать в землю пару-другую картошек.

Полленцы прибеднялись что есть мочи, они подвергали себя безмерному уничижению, они походили на детишек, которые рассчитывают на сюрприз и лопаются от нетерпения. Они были готовы взвалить себе на плечи его груз, но этого им не дозволили.

— Ну ещё бы, — тараторили они, — мы ж ровным счётом ничего не понимаем, чистая правда, ничего как есть. Но вот что это за растения такие? Очень любопытно.

— В своё время всё узнаете, — ответил Август и, подняв тюк, понёс его как спеленатого младенца.

— Это ж надо, чтоб что-то выросло прямо на пороге зимы! — стрекотали наиболее разговорчивые, изнемогая от любопытства. — Так бывает у всех, кого Бог наделил разумом и сообразительностью. А скажи-ка, Кристофер, какие у него, по-твоему, травы и злаки в этом тюке?

Кристофер:

— Да я не больше твоего знаю.

Августу, судя по всему, нравилось напускать на себя таинственность и загадочность, право же, имело смысл проучить полленцев, этот сброд так и не оценил его великие труды на их же благо.

— Нет, люди добрые, я вовсе не зерно привёз, — вдруг сказал он, — и вообще это несъедобные растения.

— Ах! — воскликнули все в один голос.

— И коли вы другого ждали, значит, вы просто дурни, не стану же я тратить время на дорогую поездку за двумя пригоршнями зерна для вас.

— Не станешь, ох не станешь, — пробормотали они.

— Само собой, не стану. А теперь расходитесь по домам, у меня и без вас полно забот. Теперь дело у нас пойдёт всерьёз.

— Но, дорогой, благословенный Август, — загомонили они в полном отчаянии, — ты скажи только, как нам теперь быть. У нас нет рыбы, у нас нет еды, мука дорожает чуть не каждый день. Теперь она на семь крон дороже, чем была весной. И откуда нам брать просо? Мы получили лишь рожь, да такую дорогую, что для крещёного народа она и на похлебку не годится. А теперь даже и той ржи не осталось.

Август только головой качал на все их причитания.

— Мы хотели тебя спросить, благо ты знаешь куда больше нас, горемычных, нельзя ли что сделать, чтобы не помереть нам с голоду? И то сказать, ноябрь на дворе, вот-вот нагрянет зима...

Август размышляет. Он делает вид, будто глубоко задумался, он не смеётся над людьми, он снова стал обходительным и отзывчивым, мысль его работает лихорадочно, он призывает на выручку весь свой богатый опыт, ах, как бы придумать ему такое съедобное растение, которое вызрело бы в полленском климате за оставшиеся несколько недель.

— Ладно, я подумаю, — говорит он.

— Только бы ты помог нам!

— Идите домой, я ж вам сказал!

Но всё бесполезно, полленцы так и плелись за ним. И при этом толковали между собой:

— Вот ведь какое дело: некоторым из нас совсем плохо приходится, нам нечего есть, пошли в лавку к Поулине, но она ответила, что распродалась подчистую.

— Значит, надо отправить телеграмму! — сказал Август.

Словно искра прошла сквозь толпу — Август отправит телеграмму! Полленцы были потрясены, их глаза наполнились слезами, и сквозь слёзы они бормотали: мы так и знали, мы так и знали, мы только ждали, когда ты вернёшься. Кристофер, слышишь: он отправит телеграмму!