Вот он и пошёл вместе со всеми в Новый Двор, чтобы посмотреть, не сыщется ли там картофелинка-другая или вяленая рыбина. Он не знает, кто из них выломал дверь в погреб, но зато ни один из них не поднимал шума, не кричал, они не разбудили детей, не заходили в хлев и не прихватили ни одной животины...

— А что вам сказал Ездра? — полюбопытствовал Йоаким.

— Ну что он мог сказать? Он всё твердил про свои права! Я его могу понять. Мы-то думали, что у него полным-полно еды от подземных духов, но ничего там не было, нас, грешных людей, ввели в обман. Ну что нам теперь делать, Йоаким?

Староста Йоаким покачал головой:

— Да, плохо сейчас быть полленцем.

— Благослови тебя Господь, мы просто не можем больше так жить, мы ходим и жуём щепки, мы забыли вкус настоящей еды. Самое время всем нам ложиться в землю.

Они беседовали приветливо и разумно, ни единого грубого слова сказано не было.

Поулине спросила, стоя у дверей:

— А ты, Теодор, ты тоже пришёл из Нового Двора?

Теодор слегка отпрянул, ведь Поулине некоторым образом его начальство, она над ним главная.

— Я заглянул туда лишь на минутку, — отвечает он, — видишь, ни топора, ни лопаты у меня нет.

— А зачем почтарю вообще нужен топор или лопата? Ему положено быть честным и уважаемым человеком, вот как ты у нас.

— Чего ты хочешь от меня, Поулине? — вдруг истерически взвизгивает Теодор. — Ты, может, хочешь выгнать меня и лишить куска хлеба? Валяй, действуй, желаю успеха.

Но тут один из полленцев пробивается вперёд и заявляет, что не намерен больше слушать пустые разговоры. Не затем он сюда пришёл. И с этими словами он бросается на дверь лавки, поддевает её лопатой, стараясь выломать, снова разбегается и снова начинает ломать. Крепкая дверь, чёртова дверь, окованная железом, новые железные петли, филёнки из двухдюймовых планок.

— А ну, тащите сюда топор! — командует этот человек.

Шум и грохот разносятся по всему двору, Поулине тащит за руку Эдеварта, чтобы тот вмешался, однако тот мешкает. «Йоаким!» — кричит она, но Йоаким не отвечает.

Вот-вот, Йоаким, который отнюдь не славится своим долготерпением, теперь не спешит действовать. Подобно старшему брату, он стоит неподвижно, лицо у него бледное, но он улыбается.

— Зачем ты так надрываешься, Кристофер? — спокойно спрашивает Йоаким. — Дверь ведь не заперта.

— Не заперта? — переспрашивает Кристофер и хватается за ручку. Дверь открывается.

— Она была открыта! Дверь была открыта! — проходит по толпе гомон.

Кристофер на мгновение застывает и собирается с мыслями. В другое время не миновать бы ему насмешек, но теперь людям не до смеха, слишком горестный настал час, один лишь Йоаким улыбался бледными губами. Кристофер широко распахнул дверь, надеясь, быть может, что вся толпа сразу ринется за ним, но, поскольку ничего подобного не произошло, ему ничего не оставалось, как самому войти первым, что он и сделал. Однако, войдя, Кристофер остановился, так, чтоб все его видели.

Такой возможности Теодор упустить не мог, он спешно зашёл следом, бормоча в оправдание, что ничего, как есть ничегошеньки там не тронет. За Теодором кто-то третий сунул туда нос, не преминув сообщить: «Я только посмотрю, что там есть». После чего вся лавка заполнилась людьми.

— Ну, Эдеварт, — молвила Поулине, — ты только погляди, сколько сыскалось покупателей на твой товар.

— На мой товар? — переспросил старший брат. — Нет у меня никаких товаров.

— Не могу понять, с чего это дверь была открыта. Я ж заперла её.

— А я открыл, — вмешался Йоаким.

— Ты-ы? Хорош староста! Будь я мужчиной, я б их вышвырнула оттуда.

Эдеварт, конечно, был мужчиной, но он равнодушно глядел на происходящее.

— Всё равно они не найдут там ничего съестного.

— Съестного? Да не больше, чем у меня на ладони.

Йоаким окликает:

— Николаи, а ты что остался, почему ж и ты не зайдёшь?

— Да ну, — отвечает Николаи, — я ведь слышу, что там никакой нет еды.

— Тогда почему же ты не уходишь домой? — спрашивает Поулине.

Николаи:

— Почему, спрашивается, не ухожу? А что мне делать? Когда я вернусь, всё семейство будет глядеть на меня. Оно каждый раз так на меня глядит. Вот будь у меня в кармане несколько картошек либо какой другой пустяк... Вот как они на меня смотрят. А у тебя не найдётся несколько картошек, Йоаким?

— Разве что самая малость.

Оба спускаются в подвал. Поулине кричит им вслед:

— Не забывайте, что у нас есть больной, которого тоже надо кормить!

В самом углу подвала и впрямь лежала кучка картошки, примерно несколько мерок; Йоакиму, как и всем остальным, пришлось делиться с теми, у кого и вовсе ничего не было... «Благослови тебя Бог», — пробормотал Николаи, рассовывая картошку по карманам. Затем Йоаким направил его в кладовую, там, по его словам, висит кусок баранины. Дверь открыта. «Нет, только не здесь, не то нас увидит Поулине, выйди сзади, за дровяницей».

— Благослови тебя Бог! — бормочет Николаи в ответ.

А как же три женщины, которые всё стоят и мерзнут? Йоаким подходит к ним и спрашивает, зачем они здесь стоят. «Да просто стоим, и всё», — слышит он в ответ. Йоаким продолжает, что лучше бы им идти домой, к своим детишкам. Они отвечают, что ждут своих мужей.

Из лавки доносятся голоса и шум. Оттуда выходит какой-то человек и высоко поднимает палочку лакрицы. Это Кристофер.

— Я её взял и хочу, чтоб ты видела, Поулине, я не желаю воровать.

— А что ты сделал со своим носом? — говорит в ответ Поулине.

— Ничего я с ним не делал.

— А он у тебя распух. Дошло до меня, что тебя крепко вздули, когда ты ходил воровать овец.

— Подлая ложь! — взрывается Кристофер. — Это не меня вздули!

— А как ты вообще ходишь воровать, если ты прозрел и обратился к Богу?

— А я ходил до того, как прозрел, это ещё когда было!

— Не на прошлой ли неделе?

— Ну и что? Плевать мне на то, что ты говоришь, — мрачно отвечает Кристофер и подходит к трём женщинам, что стоят во дворе.

— Вы только поглядите! — говорит он и делит между ними лакричную палочку.

Из лавки, порыскав в ней, выходят и другие.

И добыча плоха, и весь поход дурацкий, просто детские игры какие-то. Никто не срывал со стен полки, не разбивал стёкла, они просто выдвигали ящики, да и те потом задвинули обратно, ох, размякли мужчины, совсем размякли. Один вышел, жуя кусочек корицы, который он нашёл в одном из ящиков, другой нёс стручок перца, Теодор и ещё парочка вышли из лавки с новыми трубками, а один так и вовсе грыз стеариновую свечку.

— Ты никак без табака куришь? — ехидно спросила Поулине.

— Да не нашёл я его.

— Ясное дело, табак вы получили к Рождеству, всё до последнего листочка.

— А у тебя, Поулине, не найдётся чуток молока? — напрямую спрашивает он.

— Найдётся, — отвечает она. — Пришли за ним Рагну.

Теодор:

— Я и сам могу его взять.

— Нет, ты его выпьешь по дороге.

— Так Рагна-то лежит.

— Она что, заболела?

— Рагна совсем обессилела и решила лечь.

— Ладно, я пошлю ей молока, — говорит Поулине. — Эдеварт, ты ведь не откажешься отнести ей кружечку молока?

— Кто-кто? — кричит Теодор. — Нашла кого посылать к женщине, которая лежит в постели.

Никто не смеётся, а Эдеварт так даже не улыбается.

— Здесь, выходит, нельзя получить даже капли молока! — шумит Кристофер. — А почему это бабы стоят посреди двора? Чего бы им не сходить и не подоить коров?

Поулине:

— Коровы уже подоены.

— Отыщите-ка в хлеву подойник или какую другую посудину! — говорит Кристофер приказным тоном.

Три женщины зашевелились, они словно советуются о чём-то.

И тут Поулине приходит в ярость и кричит:

— Только попробуйте! Я подоила коров сегодня в семь утра, а вы хотите снова их тревожить.

Одна из женщин спрашивает:

— Господи, Боже ты мой, Поулине, ведь ты не откажешь нам в капельке молока для детей на завтрак?