Думаю, что Оля из этих женщин, из тех, у кого любовь куда выше физиологии. В тот момент, когда мы с ней встретились, ей было 37 лет, она страдала, страдала из-за измены мужа, причем это была история пятилетней давности, – глубоко женский взгляд на это дело! Мне не улыбалось, чтобы она все побросала и к моим проблемам с женой, сыном, с деньгами еще прибавилась и эта девушка с детьми, бесхозная, без квартиры, без крыши, без всех дел… И потому мне даже выгодно было говорить ей про это правду, я ей сказал:

– Послушай, если у твоего мужа была одна левая баба в жизни, в чем ты уверена, то вообще ему надо поставить памятник! Вся эта драма – из-за его искренности и неопытности. То есть он объявил, что та женщина, модель, стала вроде как главной в его судьбе… Ну, у меня тоже такое было в молодости, я на Зейской ГЭС в 25 лет имел роман такой, что вынужден был уехать со стройки, ты должна тут меня понять. Тем более что он пришел к тебе, признался, повинился и относится к тебе так, что ты сама не могла предположить, что можно так к тебе относиться… Она не слушала меня.

Лотреамон был, кажется, голубым, но у него есть очень сильная фраза, моя у него любимая, которая больше про женщин, чем про нас: «Целым морем крови нельзя смыть одно пятно интеллектуальной обиды». В аспирантуре я познакомился с чудной девушкой, из Риги, она сказала: «Я могу простить ему увлечение, но никогда ему не прощу, что он привел эту бабу в мой дом и спал с ней в той постели, где я с ним спала». Ну понятно, что это неприлично, но нам-то что, приперло, так давай хоть на кухне, хоть в постели. А у девушек другая фенька, и нам трудно судить!

Есть еще вещь чрезвычайно опасная: мы забываем о том, что все женщины, которые выведены как идеалы, с безумной любовью – их всех мужчины написали! И Флобер, и Булгаков, и Лесков были мужчинами, они придумывали идеал, вымышленную женщину, какую они хотели лелеять..

Когда мы познакомились с Олей, это все было не очень серьезно, но очень быстро стало серьезным. Я сразу понял нутром, что она девка очень порядочная, в смысле там просто так снять трусы – это было для нее проблемой. Вела она себя очень странно. С одной стороны, я с ней познакомился в «Петровиче», пьяный, ночью, и мы поехали с ней не куда-то, а на «Брюсов». С другой стороны, когда я узнал, что у нее двое детей, я огласил свой вывод: «Значит, у тебя грудь – дрова». И тогда она мне прям в «Петровиче» показала свою грудь, которая у нее небольшая, но сумасшедше красивая… Почти сразу разделась передо мной, но в ней не было пошлости, а была разве только какая-то херня ведьминская. И потом странно: она не пьет алкоголя, она очень цепкая, очень организованная внутри. Представь себе, как тяжело с такими бабами! Которые не пьют. Практически не пьют. Ту фразу, которую я знаю с детства пьяная баба своей пизде не хозяйка, – я считаю очень правильной, она к 85 процентам случаев применима. Ольга не пьет, это точно, но она не выпивая влезла во всю эту историю! В этом мне виделась какая-то обманка. Она вела себя настороженно, но она осталась и легла со мной в постель, совершенно трезвая. Когда я увидел, как она раздевается, мне стало смешно: бабе-то лет 35 уже есть, а она покраснела всеми сиськами. И все это было так сделано: «Ну, раз тебе надо, то да, но в принципе мне страшно дискомфортно оттого, что этот ритуал входит в любовь». Вот это вся главная фишка с ней. Шутки типа: «Какая любовь, Раиса Захаровна! У нас же это по пьянке приключилось!» – тут решительно неуместны. У меня есть своя мерка, о людях я сужу по мелочам, по нюансам, так-то все знают, что не надо сморкаться в занавеску, но прокалываются в мелочах, которые говорят обо всем. Увижу, как девушка бретельку снимает, и уже знаю, как она трахается. Тут я понимал, что ебля ей не доставляет никакого удовольствия, nothing. Она изображала мелкую радость, но не пыталась оргазм имитировать, и это было честно.

Третья наша с ней встреча должна была стать последней, мы оба это понимали, и потому у обоих был такой бунинский настрой. Мы расставались, я улетал в Америку, а она – в Италию, все это в один день. Мы не трахались – целовались, обнимались, в нашем-то возрасте. Ей пора было уходить, но она просто не могла от меня уйти, мы не могли расстаться. Я знал, во сколько у нее самолет, и понимал, что она не успевает. Но потом оказалось, что она доехала от центра до второго Шереметьева за 30 минут, – по чистым пустым улицам, ранним утром. Она уехала, я думал: все закончилось и для нее, и для меня…

А дальше уже неинтересно, это уже как у всех – ну, ушла от мужа к другому, ко мне. Она осталась ни с чем, не потому что она такая гордая и благородная и потому ничего не взяла; дали бы – взяла бы. А что, 18 лет замужем, двое детей…

Когда я один, достаю пачку ее старых фотографий. Там ей под 30. Девушка лучше всего, когда ей тридцатка, не 18 и не 20 и не 25 точно, в 25 хороша разве аристократка, а прочие должны еще вызреть. Так там она такая красавица, что дыхание останавливается! Тонкая щиколотка, морда хорошая, с формами…

Я долго один рассматриваю эти картинки. Я понимаю, что и без Интернета, без порносайтов мы все-таки жили и чувствовали замечательно и получали и получаем свою порцию глубоких и острых эмоций.

Больше в этой истории я ничего не вижу. Все. Я все про нее рассказал – из того, что позволено рассказывать…

Однажды в меня влюбилась итальянка – грустная история. Это было давно, еще при советской власти…

Я был в молодости доцентом в Одесском строительном институте – нищий, конечно. У меня с одним приятелем, тоже совершенно безденежным, на двоих была одна машина, ржавые «Жигули»-копейка, из самых первых. Мы вдвоем барражировали на ней по улицам, снимали каких-то телок, залетняк в основном. Из них лучшими считались московские девушки. Хорошие были, культурные, очень приличные. Они славились тем, что давали сразу. И вот мы с приятелем едем по Одессе, по Аркадии, там старый пляж, где снимали «Полосатый рейс», – ну, когда плыла группа в полосатых купальниках. И вдруг видим двух совершенно шикарных девушек. Одна была известная одесситка по кличке Вера Цыцка, девушка за деньги, и я к ней даже не подъезжал; не то чтобы экономил, а не было просто денег, я в день мог потратить два-три рубля от силы… Вторая, новенькая, с роскошными волосами, была подруга Цыцки по имени Лида, как раз из Москвы. А раз из Москвы, то я решил ее трахнуть. Она была совершенно шикарная по фактуре: ноги тугие, сама вся литая, волосы длинные, прекрасные, – морда, правда, страшная. Я заговорил с Лидой, стал с ней трепаться; потрепались, и я пригласил ее на вечер к себе домой, чтобы поговорить о Шукшине. Она приехала… Короче, я снимаю с нее трусы – и вперед. Ничего особенного, просто эпизод. Для меня. Но она после начала меня клеить по-взрослому. В следующий приезд в Одессу она пришла ко мне с подарками: виски из «Березки» хорошее, книжки какие-то, очень дорогой свитер Valentino. Оказалось, что девушка, которую я снял в Одессе на улице, была одной из самых крутых фарцовщиц Москвы, самой там главной по итальянским шмоткам. У нее в любовниках состоял директор московского представительства «FIAT». Она так работала: приезжала в гостиницу «Космос» и скупала у итальянцев шмотье оптом. Очень интересный персонаж… Лида сказала мне однажды:

– Ты знаешь, я понимаю, что ты меня хочешь раскрутить, но тебе за меня звездочку лишнюю не кинут…

– Ах ты, пидораска, за кого ты меня держишь! Иди на хуй!

Мы поссорились. Я был уверен, что навсегда. Я послал ее и ушел. Это выглядело красиво: я иду по Одессе пешком, а она едет на такси за мной, высунув голову из открытого окна, и говорит:

– Давай помиримся. Я стоял на своем: