Одессит Витя – человек удивительного чутья. Если в городе начинался какой-то новый вид бизнеса, то с вероятностью 50:50 можно было сказать, что за этим стоит именно Витя.

Красота ситуации в том, что Витя не столько бизнесмен, сколько поэт этого дела. Он торопился успеть много, он хотел лично выходить на сцену и чтобы было ярко и красиво, вместо того чтобы сидеть и думать, как развить ситуацию, кого привлечь, чтобы в итоге цинично отпилить кусок от пирога, который побольше. Кусок у него в руках всегда был, но не сказать, что самый большой в городе.

Отчего так? Может, оттого, что Витя, хотя и русский (а это многое объясняет), но малопьющий, в принципе можно сказать, что и непьющий. Ну, если надо, может махнуть, а так чтобы стремиться к пьянке, получать от водки укол счастья – нет, такого не было. Не исключено, что такое вот красивое бессистемное ведение бизнеса давало ему всю ту сумму невнятных хаотических эмоций и великой энергии иррационального, которые мы берем от водки.

Тем не менее, несмотря на всю партизанщину и любовь к немотивированным кавалерийским набегам, в процессе развала империи Витя насобирал целую кучу ее обломков – он приобрел в нашем городе очень много недвижимости. В частности, особняк в Лермонтовском переулке – это одновременно и центр Одессы, и морской берег, великолепное сочетание.

Особняк был настолько хорош, что у Вити не поднялась рука в него вселиться. Он решил его сдать за бешеные деньги, и это было реально. Сдавать надо было, конечно, кому-то из западников… У земляков настоящих денег в те годы не было.

Но где найти достойного клиента? Когда Витя страдал от мысли об этом, в Одессу внезапно прибыла одинокая западная немка фрау Гюнтер и кинулась командовать преподаванием немецкого языка в украинских школах. Ее правительство настолько щедро за это платило, что перепадало не только чиновникам, но даже и до одесских учителок что-то доходило. Счастливые выпускницы пединститутов зажили просто роскошно: они стали носить западные колготки и импортные трусы – это в те годы делало их просто звездами.

Фрау была довольна горячим приемом и первое время даже хвалила отель, в который ее заселили, а что она не выражает шумных восторгов по поводу невиданного (совками) комфорта, так это относили на счет немецкой холодности и тайного фашистского неизбежного антисемитизма, а тут же все евреи, в Одессе-то.

Витя узнал про эту сказочную тетечку и нашел, кому дать взятку в размере 20 пар колготок, чтобы быть представленным немке, насчет домика. На тот момент в центре Одессы невозможно было найти ничего прекраснее, фрау сдалась, на выставленную Витей цену согласилась сразу, платило ж правительство, но только напряглась из-за условия: плата в валюте выплачивается за три года вперед. Она подняла брови… Но вопрос с предоплатой решился – огромная, с точки зрения Вити, сумма была для западников копеечной; это сейчас мы можем себе вообразить, какой может быть аренда виллы…

Когда фрау въезжала, дворники, которых Витя согнал на участок со всего района, уже вымели и вычистили территорию так, что уборка казалась парням с метлой идеальной. Но они никогда не были в Германии и потому страшно удивились, когда бабушка скривилась: хоть бы прибрались немного к моему приезду. Витя был единственным человеком, который увидел ситуацию в верном свете, он сделал над собой нечеловеческое усилие и, будучи, как всякий выдающийся одессит, талантливым психологом, смог залезть во внутренний мир бабушки. Двор, уборка

которого стоила Вите ящика водки, показался ему помойкой… По которой – в довершение позора – крался старый, облезлый, драный кот и портил обстановку, его там кто-то прикармливал, наверно, от старых хозяев остался, его забыли как Фирса в «Вишневом саде». Витя, думая частью мозга все еще о своем, о бизнесменском, внезапно принял решение придушить кота силами соседского дворника. Но другой частью мозга он уже смотрел на мир подслеповатыми глазами немецкой бабушки, во внутренний мир которой ему страстно хотелось проникнуть, чтобы пополнить свою коллекцию прекрасных картин, нарисованных на немецких банкнотах. Витя, обладатель острейшего зрения, даже прищурился, как его немецкая благодетельница, – до такой степени он вошел в образ. И поэтому, когда тетя открыла рот, чтобы начать говорить, <Витя уже успел угадать, предугадать ее настроение и сделать нежное лицо.

– А что это за милое существо? – спросила бабушка.

Тон вопроса многое, многое сказал Вите, который в принципе был уже готов к новой ситуации, и он тут же, без паузы, уверенно ответил:

– Это наш любимый кот. Гордость семьи, очень породистое животное, он стоил нам кучу денег, – но разве можно говорить о деньгах, когда перед вами любовь? – Витя продолжал врать естественно и красиво, ведь врать легко и приятно. Он начал увлекаться: – Знаете, мы переехали на новую квартиру, а кот еще не привык и пока ходит сюда по старой памяти. Это возьмет время, чтобы он привык, ну и что? Мы не хотим насилия над животным, – сказал Витя, который еще три минуты назад не был уверен, кто будет душить кота – он сам или все-таки дворник.

Бабушка слушала, она при этом уже гладила кота. Она даже поцеловала один раз это грязное животное.

– Конечно, моя жена страдает, ей тяжело переносить разлуку с котом. – Витя уже набросал себе жестокой рукой картину: когда одна любящая женщина хочет заполучить любимую тварь, а другая из ревности готова идти до конца, чтобы ни с кем не делиться родным существом.

– А нельзя как-то устроить, чтобы это животное осталось в особняке? – спросила бабушка со слезами на глазах.

У Вити был замечательный нюх, вот и сейчас он сделал джазовую паузу, как у Паркера, и сказал:

– Это непростой вопрос. Вопрос морального здоровья нашей семьи. Я пойду соберу семейный совет…

Бабушка вздохнула и, когда Витя уходил, перекрестила его, правда наизнанку, она же была католичка.

На следующий день Витя пришел в свой элитный дом на берегу, молча кивнул бабушке и пять минут гладил кота, лживо, как при настоящем любовном акте, шепча слова любви.

Покончив так с котом, то есть с притворными ласками, причем Витя отметил, что шерсть кота блестит, как соболий воротник его тещи, и от него разит дорогим шампунем, он кашлянул и начал разговор:

– Вы знаете, фрау Гюнтер, я поговорил с женой о нашем любимце. Я сказал ей, что вы бы хотели его иметь в вашем жилище. И что это важно для вас, и потому я буду тверд. Так она, услышав это, прорыдала до четырех утра! Боюсь, что у нас будет конфликт. Конечно, это не вопрос денег, но, как бы то ни было, за двести дополнительных долларов в месяц я берусь ее утешить.

– А марки можно? – Бабушка метнулась к сейфу, времена были неспокойные.

– По курсу, само собой.

Курс был тогда как доллар к евро, только наоборот.

Когда бабушка дала Вите три сотенные бумажки с портретом юной Клары Шуман на каждой, тот застыл молча с немым вопросом на лице. Бабушка думала недолго:

– Двести это, значит, будет в месяц? Он, опустив глаза, смотрел в пол.

– Да-да, любимый кот, я сама понимаю…

Когда Витя шел домой с хорошей пачкой марок, он пытался вспомнить, кто из одесситов придумал для юморески фамилию Кошковладельцев, и решил, что Ильф и Петров, больше некому. Приняв такое решение, дальше он стал думать о приятном, к примеру, о том, что однушку в те времена можно было снять за 150 долларов, а купить за 7500. Таким образом, через три года, которые, как рассчитывал Витя, немка проведет в Одессе, до покупки квартиры не будет хватать 300 долларов. Витя нахмурился как делал всякий раз, когда его пытались ввести в убыток. У него так все сложилось в голове, что это именно немка вводит его в расход, отнимает 300 долларов, без которых он не сможет купить квартиру, как Бендер не смог купить стул на аукционе. При этом Витя забыл о том, что бабушка не отнимает у него деньги, а, напротив, дает, и что кот не его, и что квартир у него уже 14 или 15, он сбился со счету, – но на бабушку он смотрел очень пронзительно своим внутренним взором. Что же, он был настоящий бизнесмен, а у них у всех такое внутреннее устройство. Не имея бесконечного чувства своей правоты, нельзя разбогатеть…