– Я тебя собрала. (А что там собирать, пара рубашек.) Ты видишь, я не скандалю, я понимаю, что у нас ничего не будет. Понятно, что жизнь наша с тобой закончилась. У меня к тебе только одна просьба…

– Какая?

– Давай потрахаемся! Давай в постель ляжем.

– Я этого хочу в сто раз сильнее, чем ты. Но у тебя был аборт недавно, тебе же нельзя!

– Да у меня все в порядке. У меня все зажило. Я же лучше знаю!

Начинаем трахаться. Все идет очень хорошо и сладко, но я чувствую – как-то все слишком мокро. Я поднимаюсь, смотрю – а у меня по ногам кровь течет. Я испугался:

– Надо «скорую» вызвать!

– Нет-нет! Давай еще!

Я весь в крови, мне страшно, а она мне говорит:

– Все супер, я ни о чем не жалею, ни дня!

Чтобы такое больше не повторилось, я на другой день уехал домой, в смысле к жене. И вот я живу дома, но понимаю, что все не так.

У меня отпуск, я еду в Одессу, один, а перед отъездом оговорю жене:

– Если я решу, что с тобой не останусь, то уеду на другую стройку и Наташу заберу туда.

– Ты с ней про это договорился? – Нет.

– Мудила! Поговори с ней. Ты со мной порвешь, а она с тобой не поедет – глупо получится!

Вот сейчас понятно: у человека столько в жизни баб бывает, и что, с каждой такой ад устраивать? Нереально. А баб бывает много, у меня вот приблизительно… ну, до хера, из них десять – это любовь, а три – большая любовь…

Но тогда баб у меня было всего-то три, и я в них ничего не понимал, я был просто дебил. И я пошел к Наташке и сказал ей идиотскую речь:

– Я понимаю, что на самом деле это у нас не ебля, это любовь была, просто я в этой жизни неправильно расставил пешки-шашки. Я честно тебе говорю, что тебя люблю. Но вместе с тем не могу бросить любимую (тут я приврал) жену. У меня есть ребенок… Но если я смогу от них уйти и поеду на новую стройку… то ты…

– Позовешь – поеду с тобой. Хоть на Саяны, хоть на Вилюй, мне все равно. Нет вопросов!

– Значит, договариваемся так: если я тебе пишу письмо, то ты увольняешься и едешь куда скажу.

Вот это «если» мне сейчас особенно нравится…

Она смотрит на меня как на идиота: не вопрос, ты только напиши, а я уж приеду.

Дома, в Одессе, моя еврейская мама посмотрела на меня и говорит:

– Слушай, у тебя ребенок. Ты остынь, подожди! Конечно, у Ларисы есть мелкие недостатки, но ты подумай… А пока что мы с тобой поедем в дом отдыха в Друскининкай. Там ты и подумаешь.

Она, как человек старой закалки, конечно, боялась, что в 26 лет я сломаю себе карьеру навсегда. Если разведусь. И это ей было страшно. Ее сын – еврей, беспартийный, разведенный… Короче, полный лузер. Но она из последних сил пыталась спасти ситуацию.

Пойдем на танцы, – зовет мама в первый же вечер. Наверно, она думала, что я просто не ебался еще в полный рост и потому запутался в двух бабах, она хотела, чтобы я проще к этому отнесся, и потому придумала эту историю с домом отдыха, хотела мне по-человечески помочь…

Пошли мы на танцы.

И там вдруг я, несмотря на любовь, развод, драму, детей и аборты, вижу прекрасную девушку, типаж Джины Лоллобриджиды в «Соборе Парижской Богоматери»: чуть смугловатая, со стрижкой, очень тонкая талия, а сиськи охуенные. Я пригласил ее на танец.

– Я из Донецка, – рассказывает она, – муж – старший лейтенант, а я парикмахер, приехала вот на воды.

В перерыве между танцами я подбегаю к маме, которая стоит и смотрит на молодежь, и говорю:

– Может, ты в кино сходишь? – Мы же в одном номере жили, Советский Союз, что вы хотите.

– Нет вопросов, если тебе это поможет.

И я привожу в номер эту жену старшего лейтенанта. Раздеваю ее. Блядь, какое это чудо природы – робкое, чудное, недалекое и неумелое. Но красивое такое, что ебанешься. Она в койке плакала, что мужу вообще-то не изменяет…

Ну и все. Она ушла, а я, идиот, сел писать письмо своей жене. На десяти страницах. «Я подумал, побыл в разлуке, я понял, что… (а кстати, что?) восемь лет начиная с восемнадцати лет, которые мы провели вместе, в том числе четыре года нашего брака… ответственность за судьбу ребенка. Я вернусь к тебе, и мы будем жить и работать на Зее», – в таком духе.

Чистый пидорас.

Я все так и сделал, как написал. Мы пробыли на Зее четыре месяца, и я не сказал с Наташкой ни одного слова – только по работе: «Наташа, посмотри чертежи».

А потом я, конечно, развелся с Лариской, тут было без вариантов, вопрос времени, иначе просто быть не могло, как я мог этого не видеть! Но я долго не понимал, что развод неизбежен!

Наташку я потом увидел на Зее, когда приехал туда внедрять свою диссертацию, весь такой московский, победный, модный, в джинсовой рубашке. Я заговорил с ней, я был готов уже на все, я свободный человек, но она прошла мимо, как будто я пустое место.

Да… Кому сегодня расскажи – смеяться будут. Где тут интрига? Ну, любят люди друг друга и ебутся, вон как Лимонов говорит: дама еблась с офицером, а где драма? «Анна Каренина» – скучная книга ни о чем…

А что касается карьеры, так я потом видел немало бывших комсомольцев, старых, нищих, беззубых, застрявших на какой-нибудь закрытой в 90-е годы стройке. Да на той же Бурейской ГЭС, которая стояла, стояла законсервированная, пока ее Чубайс не достроил пару лет назад. Так и я застрял бы на каких-то Богучанах. Значит, не судьба была мне… Не судьба.

Судьба: у нас с Наташей могла быть одна судьба, мы могли жить счастливо и умереть в один день. Я знаю, как это могло быть, совершенно точно знаю. Она могла быть избавлена от мучений и унижений, и от жалкой жизни, которую она влачила после, когда потолстела и вышла замуж за какого-то заурядного скучного инженера и жила с ним в пыльном поселке на казахской границе. Мне рассказал про это какой-то из красных директоров, они в начале 90-х начали ездить в Нью-Йорк за казенный счет, – так Наташа была женой его подчиненного.

Было так. Я взял катер, «Прогресс», который купил на совет молодых специалистов, и мы с Наташкой на выходные двинули на природу. 1975 год – а я как белый человек мчусь на своем катере с любимой женщиной… Мы шли по течению со скоростью километров 70 в час, и я обнял ее свободной рукой и говорю:

– Наталья, послушай! Ты знаешь, что такое любовь? Я сейчас тебе все объясню!

А по берегам – дикая красота, тайга, и над нами чистое бледное северное небо. Это то, что видит и понимает простой человек. Но я знаю больше про Зею, много знаю, я же гидротехник. Там так – когда шлюз открывался, ты ехал по реке, по высокой воде, как хотел. А когда шлюз закрывался, ты должен был идти по створам, по фарватеру.

Скажу без преувеличения, Зея – это самая страшная река мира. Объем воды, скажем, в Ангаре может увеличиваться в 50 раз. А Зея – это лезвие, которое рассекает Становой хребет, и в паводок ее объем увеличивается в тысячу раз! В тысячу! Она, впадая в Амур, подтапливала Благовещенск все время… Еще одна особенность Зеи – там бурая вода, от железа, и в ней полно бревен. Я когда-то написал про это стихотворение, что-то вроде: «Злая бурая вода за ними мчалась как беда…»

Эти бревна – когда был сброс по водосливу, стволы вылетали вверх метров на 200! Жуткое зрелище. Так вот, чтобы не запороть мотор, там ставится шпонка. Если винт попадает на бревно, шпонка срезается, мотор глохнет, но он целый. Надо его вытащить из воды, снять кожух и вставить новую шпонку, завести – и ехать дальше. А завести мотор – это было для меня проблемой, я страшно далек от техники, даром что инженер. Там надо было очень резко дернуть трос – очень резко! – а потом бежать к штурвалу и поднять ручку, и успеть так, чтобы мотор не заглох.

Едем мы, едем вниз по течению… Весна, паводок, темнеет рано, тут и там в воде бревна. Один раз шпонку срезало, я поменял, завел, потом – второй раз, я опять меняю, в почти полной уже темноте, сам не веря, что справлюсь…

И пошел дождь. Дождь, сумерки, шпонка эта – и я прозевал рукав, в который мы должны были свернуть. Пришлось развернуться, и мы пошли вверх по течению, медленно, почти в полной темноте, лавируя среди бревен. Случись что – и никто б нас не нашел, никогда, это же дикая тайга. Упади один из нас за борт – его уже невозможно было бы найти… А если б срезало шпонку и я не смог бы снова завести мотор, что тогда? Было неуютно про это думать, а она была рядом, в трусиках и в лифчике, красивая, влюбленная… Сейчас мы причалим, выпьем вина, поебемся и скажем, что мы друг с другом навеки вместе.