– Какой вопрос?

– Часы! Нужная вещь – часы! Помнишь, по телевизору как-то заставка была: «Нужные вещи», там про чайники рассказывали, про пишущие машинки, ещё про всякую дрянь… А в нашем положении нужная вещь – как раз само то. Я предлагаю: «Нужная вещь – часы!» А? Как ты?

Вова почесал переносицу.

– Помню, была какая-то заставка про вещи, точно. Про часы, говоришь…

– Я, когда в командировки раньше ездил, то в поездах заняться было нечем, мы и придумывали синонимы на какое-нибудь слово. Время пролетало незаметно, пока колеса стучали под полом. Так давай ночь ухлопаем! Итак, часы – только на ассоциациях, всё, что вспомнишь, говори.

– Часы, какие – наручные?

– Давай – наручные!

– Золотые часы! – тут же сказал Вова.

– Отлично! – Ефим кивнул головой, сжав «уточкой» губы. – Есть такие! Помню, у моей тётушки были такие: маленькие, на браслете с пружинками… браслет просто, как зажим работал: отогнулся, согнулся – запястье внутри. Зато золотые. Циферблат маленький, квадратный. Но я помню, почему-то стеклышко было мутное. У неё – мутное… я потом ещё такие видел – там не мутные были, а у тетушки – мутное. Но помню – золотые часы. Я первый раз тогда золотые часы увидел. И не очень-то поверил, что они золотые. Но они были золотыми. Они лежали на трюмо, а рядом пудреница была, мельхиоровая, а на крышке цветная картинка из глазури (кажется, так называется покрытие – как на орденах) «Ласточкино гнездо. Крым» Я почему-то думал, что это на Кавказе, на Черном море. Для меня тогда – что Крым, что Кавказ – один хрен, всё на Черном море. Мне было-то лет пять, наверное. Но пудреницу четко помню, на трюмо, на темно-коричневой полировке, а рядом – маленькие золотые часы с квадратным циферблатом, мутным стеклышком и браслетом, как клешни у рака…

– Это не глазурь, – вставил Вова. – Это эмаль.

– Точно, – улыбнулся Ефим. – Глазурь на пряниках. А-а, вот почему?… Наверное, мне пудреница пряник напоминала! Тетушка, кстати, куличи зашибатые делала! Наверное, поэтому пряники, пудреницы, куличи, золотые часы…

– А я помню, от деда ещё часы остались, военные: белый циферблат, тонкие стрелки, обычные цифры и… всё. Зато с войны ещё. Тогда они были на вес золота!

– Да, больше, наверное! Прикинь, как они нужны были! Вот сейчас: мы без часов, сидим, гадаем, который час. А тогда – проворонил, не дал зеленую ракету, батальоны в атаку не пошли – к стенке, провокатор! К стенке! Ну, или что-то около того. С трупов тогда часы снять было не западло. Трофеи!

– Они лежали в коробочке, вместе с орденами и наградными книжками. Еще там было его пенсне, – продолжал Володя. – Орден «Красной звезды». Я в детстве играл с ним, уронил, и откололся маленький кусочек эмали. Дед очень расстроился. А часы он хранил вместе с орденами. Дорогая память была!

– А он у тебя кем служил?

– Сначала артиллеристом был, потом в разведке. Он ещё до войны, кажется, Харьковский институт народного хозяйства окончил, охотфак. Так что в лесу, как у себя дома ориентировался. Тогда учили, ни как сейчас… да и леса были – дай Бог. А они с практики, как он говорил, не вылазили – всё в тайге, в тайге… Так что, когда пришло время – он в разведку пошел. И ведь, всю войну прошел!

– Повезло!

– Повезло – это точно. Но он был… умный, его голыми руками не возьмешь. Он рассказывал, помню, когда он ещё артиллеристом был, немцы в атаку пошли. Один немец на него бежал… Он, как дал очередью из ППШ, у немца голова отлетела, а он всё ещё бежал! Прикинь?

– Прикинул! ППШ – зверь машина! Вот – для артиллеристов часы – необходимая вещь: и углы там всякие вымерять и начала артобстрела…

– Это точно. Но и для разведчиков тем более!

– Для разведчиков – тем более. Я, кстати, где-то читал, что как-то наших разведчиков у болота немцы зажали, так они по лосиным следам через болота ушли! Наверняка, там среди них тоже охотовед был! – Ефим улыбнулся, глядя на Володю.

Володя намек понял, улыбнулся в ответ и добавил:

– А через минное поле – по следа лисицы. Она железо за два метра под землёй чует, на мину не наступит…

– Только где их, лисиц, напасёшься на каждое минное поле? – вздохнул Ефим. – Вот если бы лис выдавали, как сухпай… Н-да-уж….. Часы во время войны – нужная вещь!

– Помнишь товарища Сухова? – Володя даже привстал. – У него такие огромные были на руке. Во время Гражданской, наверное, такие только и были?

– И дефицит страшенный!

– Вот именно. Поэтому он их кинул чурбану, а тот часы в глаза не видел… пока рассматривал, на радостях, Сухов у него маузер хлоп из руки, потом бах, бах, бах всех остальных, и всё!

– Не, не всё! Там ещё один был – Абдула его толстой веревкой заарканил. «Ты как здесь?!» «Стреляли!» – Ефим передразнил Саида, которого он назвал Абдулой.

– Саид, – поправил его Володя.

– Да-да, Саид. Конечно, Саид. Карлсон.

– В смысле?

– Ну, артист тот же – Спартак Мишулин. В детстве всё спектакль по телику крутили про Карлсона – Спартак Мишулин его играл. А запомнился он, как Пан Директор в «Кабачке тринадцать стульев» – была такая передача, помнишь?

– Нет.

– Да, ты ещё маленький был, когда она кончилась. Там тогда первый раз фанеру крутили. Герои рты открывали, а им фонограмму из польских песен включали…

– Из польских? Почему из польских?

– Политика! Что, они должны были им «Битлов» врубать что ли? Запрещено было. А поляки – братья. Соцлагерь. Поэтому и звали их там всех «пан» да «пани» Пани Моника!.. Поляки – Запад, как не крути, а мы Запад хавали в любом выражении. Даже ГДР была – западнее некуда.

– ГДР – «была»?

– Была, была – республика. «Доиче демократишен републик» У нас – «Г», у них – «Д». Хотя, что «Г», что «Д» – в некотором смысле, один хрен, – Ефим сам засмеялся свой находке. – Так что слово «Давно» может звучать и по-другому!

И он ещё больше расхохотался.

– «Давно это было! Даненько!»

Тут уже Вова расхохотался.

– Давным давно, давным давно, давны-ым давно! – песню такую слышал… давно.

– Да уж, песня – давно!

– Давно её пели…

– За Данностью лет!

– Давно было говно, а стало угобрение!

– Это уже масло масляное, получается!

Ефим и Вова не переставали смеяться.

– Что-то ты давно у меня время не спрашивал!

– А ты давно не отвечал.

Уже начинали болеть животы.

– Завязывай, Вова – не могу больше. Вот ведь прибило!..

– Да, Фим….

– Какой я тебе Дафин?! Дафины во Франции!

– А что мне теперь говорить: «Га, Фим?!» – Вова вытер слезу под глазом, продолжая смеяться.

– «Графин!» В графине видит свою мать: «Мама, как ты туда попала!?» – тут же вспомнил Ефим кадр из «Городка» и воспроизвел его в деталях.

– «Дородок»? – спросил его Вова, задыхаясь от смеха.

– После! – ответил Ефим, держась за низ живота.

Вот так они коротали время, выдумывая всякую нелепость, меняя Друзь на Грузь, а потом уточняли, что Груздь это Друзьдь, точнее – Друзгь; и тут же появились, естественно, Грузья, а Друг стал Грудом; Дача – Гача – это нормально; Иппогром; Дигростанция. Донор и Гонор – это, решили они, однокоренные слова, так же, как и Дог с Годом. Слова стали коверкаться, но особо ничего на ум не приходило – веселье угасало. Животы приходили в норму, пора пришла позаботиться о дне (точнее, ночи) насущном (насущной). И Ефим задал резонный вопрос:

– Довягина говарилась?

– Говарилась, говарилась, – попробовал Вова кусочек мяса из котла. – Вигимо договалый был бычок. А ты что уже продологался?

Ефим улыбнулся:

– А ты шутить доразд!

– Не «доразд», а «доразг». А за доразда – ответишь!

– Ледко!..

И всё началось сызнова. Пока они окончательно не устали, пока не легли спать, пока (уже лежа доносились всхлипывания и смешки, когда вспоминалась какая-нибудь смешная белиберда, типа производные от: «Это вещь Вадима?» «Вадина!»), пока, пока, пока…

Короче, они уснули, так и не годоворив (тьфу ты, черт!)… не договорив про Часы…