В остальных карманах куртки и брюк тоже были деньги, но мелкие деньги – мелочь всякая: десятки, полтинники, сотки… и фишка казино «Метелица» в 1000 Е. «Это откуда?»

Ещё была почти полная пачка легкого «Marlboro», помятый носовой платок да зажигалка «Zippo», подаренная Санычем на сорокалетие. В кармашке для телефона этой его новой, ещё хрустящей, куртки (он точно вспомнил, что купил её вчера, когда они поехали в центр и заехали в один из бутиков у ЦУМа) был его сотовый телефон «Nokia, N6680».

«Проверим!» Он нажал зеленую кнопку вызова на телефоне. Высветился последний номер. «Что за номер?» Он не мог вспомнить. Нажал, чтобы пошло соединение. Но умный телефон проинформировал: «Связь отсутствует».

«Ага, в лифте всегда так! – решил Ефим. – С улицы позвоню».

Но ещё у него в руках был ключ от номера, из которого он только что сбежал!

Звякнув, лифт остановился. Почти бесшумно, как будто шёпотом, открылись двери.

Ефим сунул ключ в карман.

В холле стояли, сидели и перемещались люди в зимних одеждах, уборщица безнадежно мыла пол.

Ларьки ещё не открылись – бабы в синих халатах расставляли внутри товар.

Всё это Ефим заметил, не задумываясь, – он спешил к выходу.

У выхода, сказав «Доброе утро» двум крепким парням-охранникам в коричневых костюмах с плоскими алюминиевыми значками на карманах, он вышел на улицу, заметив, как они ему кивнули в ответ.

На улице пробрасывал снег. Было ещё темно и холодно. Хотя фонари горели и машины мчались, как обычно они мчатся по Москве без тормозов и правил, не взирая на темень, слякоть и скользкий асфальт, а в темном небе красовались рубиновые звезды Кремля, один хрен было мерзко на душе и очень тоскливо на сердце. Как и должно было быть! Нету в этой Москве того «домашнего тепла», который есть в Родном Городе, даже если ты в нём, в этом Городе, выныриваешь рано утром из занесенной снегом гостиницы или из запотевшей сауны, или из другого какого уютно-веселого местечка, с похмелья, изрядно помятый, осенью, зимой, в слякоть, в мороз или в снег. В Родном Городе лучше – ты точно знаешь, куда направиться, даже если ты ещё и отговорку не придумал (по дороге что-нибудь в голову да придет). А в Москве – все чужаки, особенно, сами москвичи! Всегда одиноко, не знаешь, куда идти, как добраться, кругом огни, машины, воняет соляркой и чем-то ещё из метро… И люди толпами снуют.

Плюнув, Ефим пошел на Красную Площадь, к Собору Василия Блаженного. Почему именно туда? Кто его знает – пошел зачем-то туда! Патриот, наверное! Подняв воротник и втянув голову в плечи, спасаясь от небольшого ветра и мокрого снега.

Пройдя прилично, метров сто пятьдесят, уже почти начав подниматься по аллее к подземному переходу, он вдруг остановился и замер – что-то показалось! Несколько секунд он стоял, как вкопанный и… Обернувшись, Ефим увидел слева от входа в гостиницу синюю, неоновую надпись «Манхэттен-экспресс».

«Не понял! – промелькнула мысль. – Его же здесь уже сто лет как нету! Там же другой потом клуб был… Снова открыли его, что ли? Не может быть… А почему гостиница-то работает?.. Что, вообще, происходит, что такое?..»

Опять забилось его трепетное сердце (так и до инфаркта не далече!).

И вспомнилось Ефиму…

*

В ночном клубе «Манхэттен-экспресс» они были со Светкой в мае девяносто шестого, когда приезжали праздновать его день рождения. Это был вообще первый ночной клуб, который они посетили. Они что-то там много съели мясного, на удивление официантки, потому что в клубах, оказывается, так много не едят, тем более, мясного. Потом Валера Сюткин подключал какие-то кабеля, ползая под и около их столика, шоркаясь о них, и, мешая есть, потому что было очень тесно и темно. Потом Валера запрыгнул на сцену и улыбчиво, как он всегда делает, выдавливая из себя добряка, запел: «А я пою, а кто-то ест, а кто-то пьет…». На что Ефим отреагировал тогда по-своему почему-то зло, сквозь грохот колонок наклонившись к Светке, быстро вставил между строк: «Я пью и ем, а кто-то за щеку берет!»

– Что? – не поняла Света последних двух слов из-за шума.

– Я говорю, все нормально! – ответил Ефим.

– Да, спасибо! Всё здорово! – и Света, подняв руки, изобразила радость и танец… И продолжила поедать мясо.

– Пожалуйста, – буркнул Ефим и откинулся на спинку стула, с вилкой в левой и ножичком в правой руке.

(Ему ещё предстояло провести с ней первую московскую ночь вдали от её и своей, теперь уже бывшей, семьи… И он пока так и не понял, на хрена он её сюда приволок… А ей нравилось в этом гаме, среди огней и толкотни… Ей нравилось в Москве… В клубе… В гостинице… Ей всё нравилось… А ему почему-то перестало… Когда стало ясно, что теперь им ночевать в одной постели и жить почти неделю вместе, он увидел её другими глазами, и это его ошарашило – он представил себя на месте того человека, который остался с её дочкой дома и ждет её из «командировки». Очень хотелось бы послушать, что она ему будет плести, когда вернется? А чтобы было, что плести, он решил с ней так провести время, чтобы… («Ой, да не надо! – любой бы на моём месте так бы и сделал!» – сам с собой разговаривая, самому себе пояснил Ефим) А тут ещё этот Сюткин… (Кстати, через много лет он побывал на месте того человека,… послушал!)

Потом они пошли в vip-зал смотреть стриптиз с концумацией. Он тогда не знал, что такое «концумация». Когда посмотрел – показалось, что что-то понял, но так и не понял, что. И сейчас толком не понимает значения этого слова. Они, как парочка больных, пялились на мужика, который слюняво лапал почти голую девчонку. (Красивую, правда, «стерву» – так Ефим её тогда назвал, потому что был не один!) Она (или такая же), и к нему приставала, но не очень сильно – по-видимому, ей слегка мешала Светка, которая сама могла не хуже всё такое сделать, о чём и давала понять девице.

Потом они пошли в гостиницу и сделали, разумеется, по полной программе и сверх того, всё то, ради чего они сюда приехали. А потом, уставшие, но собой довольные, обнявшись, стояли голубки на балконе и смотрели с высоты на ночную Москву. А напротив, за Москвой-рекой, на невысоком длинном строении светилось слово «Мосэнерго». Светка сказала: «Смотри – никуда не сбежишь!», намекая на то, что её благоверный «и здесь и рядом» – он тогда работал в N-энегро. «Н-да!» – ответил тогда Ефим и увел её, довольную, обратно в спальню…

*

Видимо, ей очень понравилась тогда та поездка, раз она через полгода вернулась сюда с ним и с дочкой отмечать свой юбилей – двадцатипятилетие, очень расстроив своих родственников тем, что ушла от мужа к Ефиму… Кстати, дочку они брать не собирались, но её мамаша устроило всё так, что за несколько часов до вылета, ребенка не с кем было оставить. И Ефим, как новый мамин друг, предложил взять её с собой, купил билет, и взял с собой. Ему тогда казалось, что он такой молодец!..Ему самому-то тогда едва перевалило за тридцать, и он был порядочным, но богатым в то «мутное» время охламоном – меры ни в чем не знал… Но это всё дела житейские.

Сейчас же, по прошествии стольких лет, ему почему-то вспомнилась именно эта алая, как кровь, надпись на фоне ночного неба! (Потом эту надпись убрали. Заменили какой-то рекламой. Он знал это точно, потому что, приезжая в Москву, Ефим всегда останавливался в «России», вспоминал ночи, проведенные со Светкой, и смотрел на алую надпись с балкона, если балкон выходил на реку. А потом, её заменили. Тогда же он заметил, что и клуб там другой, не «Манхеттен» – с другим названием клуб, а может даже и просто ресторан – он туда больше никогда не заходил!) Но это когда было?…

Всё это моментально само собою всплыло в памяти от нескольких синих букв «Манхэттен-экспресс», загоревшихся слева над входом в гостиницу, и Ефим, вспомнив всё, машинально повернул голову направо. За рекой, на невысоком, длинном, старинном строении, горело красным-кровяным светом огромное слово: «Мосэнерго».

«Бба-бах! – взорвалось в голове. – Который год?!»