В своих привычках Цвингли был необыкновенно скромен и непритязателен. Одевался очень просто, в еде и питье был умерен, предпочитая молочную пищу, к которой привык в своих родных горах. Но по отношению к бедным он был щедр до расточительности. Он никогда не мог отказать в просьбе, и этой чертой нередко злоупотребляли до того, что друзья считали себя обязанными удерживать его от расточительности, из-за которой он и сам попадал в затруднительные положения.

Дом Цвингли был настоящим убежищем для всех страждущих и гонимых, в числе которых оказывались иногда очень выдающиеся люди. Таким образом, его поддержкой пользовался герцог Ульрих Вюртембергский, который, будучи изгнан из своей страны, прожил некоторое время в Цюрихе и под влиянием Цвингли совершенно освободился от своего прежнего легкомыслия. У Цвингли искал убежища и самый ожесточенный враг герцога, Ульрих фон Гуттен. Благодаря великодушной помощи реформатора, больной, гонимый всеми автор “Писем темных людей” мог спокойно дожить свои последние дни. Поддержка Гуттена даже стоила Цвингли дружбы Эразма Роттердамского, который не мог простить последнему покровительства ненавистному для него гуманисту.

В отношениях к низшим Цвингли также был необыкновенно прост и доступен. С неистощимым терпением он выслушивал каждого, давал советы, утешал и наставлял. Он обладал редким искусством снисходить до уровня понимания масс и пользовался этим даром не только в публичных проповедях, но и в частных беседах. Как истый швейцарец, он не чуждался народа, охотно принимал участие в народных празднествах, иногда даже ужинал в общественных трактирах и своей приветливостью, простотой и добродушным юмором привлекал к себе все сердца. Эта-то простота и непринужденность в обращении и не понравились, между прочим, Лютеру и его друзьям на марбургском диспуте. Германский реформатор, хотя и вышедший из народа, успел уже усвоить себе при дворе курфюрста более утонченное обращение и смотрел пренебрежительно на непринужденные манеры Цвингли, выросшего между равными себе и обращавшегося одинаково свободно как с простым человеком, так и с учеными и князьями. Лютер явился на диспут с торжественностью настоящего владетельного лица, со свитой раболепных друзей, в богатом, подаренном ему курфюрстом одеянии, над которым Цвингли, приехавший в своем обыкновенном костюме, не мог втихомолку не посмеиваться со своими друзьями. Простые манеры швейцарца показались Лютеру грубыми, мужицкими. Он не понимал швейцарского реформатора. Ведь ругал он его, между прочим, мечтателем, фантазером. Трудно даже представить себе более неподходящий эпитет для трезвого, логического Цвингли. В устах Лютера этот эпитет звучит тем комичнее, что ему самому недоставало того, в отсутствии чего он упрекал Цвингли – того глубокого философского анализа, того логического обоснования своих мнений, которые в полемике доставляли последнему перевес над более красноречивым, чем убедительным Лютером. В Цвингли нет ничего “мечтательного” или мистического. Посмотрите на эту крупную мощную голову, на эти точно из мрамора высеченные черты, на широкий лоб, большие ясные глаза, плотно сжатый рот с полными губами. Это лицо дышит мужеством, энергией, глубоким, проницательным умом, но вы не найдете в нем и следа той созерцательности, того преобладания фантазии, которая составляет и слабость, и силу более поэтического саксонца.

Неудачи во внешней политике Цвингли. – Новые успехи в Швейцарии. – Программа нового политического устройства Швейцарии. – Несочувствие Берна. – Усиление оппозиции в Цюрихе. – Сейм городов в Аааргау и его решение. – Негодование Цвингли. – Его предсказания сбываются. – Цвингли просит об отставке. – Последняя попытка. – Мрачные предчувствия. – Объявление войны. – Нерешительность реформатов. – Битва при Каппеле и смерть Цвингли. – Последствия поражения. – Второй каппельский мир. – Памятник реформатору

Победа над католическими кантонами, диспут в Марбурге, на котором если не фактический, то, по крайней мере, моральный перевес был на стороне швейцарского реформатора, сильно подняли значение последнего. Из “епископа” Цюриха он становится теперь признанным главою особой реформатской церкви, насчитывающей многочисленных приверженцев не только в Швейцарии, но и в Германии. Мало того: как инициатор и руководитель “христианского союза городов” он становится некоторым образом и главою могущественной политической партии. Деятельность реформатора выходит за пределы одной Швейцарии, в его лице новая крупная сила выступает на арену всемирной истории и можно ожидать, что с ее выступлением положение вещей примет новый решительный оборот.

Но этот блестящий момент в жизни реформатора является, как мы сказали, кульминационным пунктом его величия. Смелые европейские планы, составленные в Марбурге, потерпели крушение, а обострившиеся отношения в самой Швейцарии благодаря недостатку единодушия в его партии привели к катастрофе, поглотившей не только все надежды реформатора, но и его самого, в полном расцвете сил.

Необходимо заметить прежде всего, что новая политическая программа, усвоенная Цвингли, заключала в себе несколько крупных, можно сказать, роковых ошибок. Преследуя упорно свою задачу, Цвингли впал в противоречие с самим собой. До сих пор он с жаром проповедовал против всяких внешних союзов. Он доказывал, что Швейцария может быть счастливой лишь под условием полного нейтралитета в политике иностранных государств. А между тем его новая программа находилась в полном противоречии с его прежними принципами. В качестве швейцарского патриота он раньше ставил в вину католическим кантонам их союз с Фердинандом Австрийским. Как глава реформированной Швейцарии, он счел себя вправе примкнуть к протестантской оппозиции в Германии и составить план, который, при последовательном проведении, должен был еще более неизбежно, чем союз с Австрией, вовлечь Швейцарию в ряд внешних и внутренних междоусобных войн.

Но и с более широкой, общеевропейской точки зрения, политические замыслы Цвингли оказались несостоятельными. Как ни грандиозна была мысль об обширной коалиции против императора, но элементы, которые должны были войти в нее, были слишком разнородны для того, чтобы они могли быть сплочены единственным общим им интересом – враждой к императору. В конце концов, не только переговоры с Францией и Венецией ни к чему не привели, но даже немецкие протестанты в своей узкой нетерпимости отказались действовать заодно с ненавистными им “причастниками” (Sacramentirer) и не приняли их в известный Шмалькальденский союз. Реформаты так и остались изолированными, а скоро дела в самой Швейцарии, все более и более запутывавшиеся, совершенно отвлекли внимание реформатора от внешней политики.

Действительно, отношения между обеими религиозными партиями в конфедерации после заключения мира нисколько не улучшились. Сам каппельский договор был составлен в таких выражениях, что подавал повод к произвольным толкованиям. Основываясь на первом параграфе его, по которому в религиозных делах не должно быть принуждения, Цюрих требовал полной свободы совести для своих единоверцев и в самих лесных кантонах. Требование это само по себе было, конечно, вполне справедливо, но и католические кантоны со своей точки зрения были правы, не соглашаясь на подобную терпимость. Они имели полное право опасаться, что среди них образуется партия, которая, в случае столкновения, приняла бы сторону своих единоверцев. Поведение Цюриха в общих владениях делало эти опасения еще более основательными. Пользуясь своим преобладанием, цюрихский совет, не обращая внимания на протесты своих соправителей-католиков, распоряжался по-своему церковными имуществами, употреблял их на жалованье евангелическим проповедникам и поддерживал во всем своих единоверцев.

Взаимное раздражение сторон получало все новую пищу. Католики давали волю своим чувствам, осыпая своих противников самыми оскорбительными прозвищами, а в собственных владениях открыто расправлялись с приверженцами реформы как с еретиками. Города настаивали, согласно договору, на примерном наказании обидчиков, кантоны же смотрели на оскорбительные для реформатов выходки самым снисходительным образом.