Есть основание думать, что наши просьбы не повлияли на императора Александра в желаемом смысле и не изменили его дальнейшего поведения. Мнение его уже установилось, и решения были приняты. Он признавал обязательства, вытекавшие из заключенного в Тильзите договора и из войны с Англией, т. е. изгнание кораблей бесспорно английского происхождения; он не спорил против этого; более или менее добросовестно исполнял эти постановления, но и cлышать не хотел о том, чтобы подчиниться мерам, которые Наполеон опубликовал в простом декрете о нейтральных судах и не признавал за ним права предписывать законы всей Европе.

Сверх того, хотя Наполеон и был прав, утверждая, что почти все нейтральные суда и плавали за счет Англии и что единственным средством добраться до врага было нанести ему удар в лице его самых полезных сотрудников, но своими поступками он ослабил значение своих доводов. Считая себя вправе запрещать другим поддерживать даже косвенные торговые сношения с Англией, он, в интересах французского народа, не лишал себя возможности заключать непосредственно с нею некоторые торговые сделки. Французские суда, снабженные особыми разрешениями, возили на Британские острова продукты нашего земледелия и нашей промышленности. В обмен они привозили некоторые колониальные товары, без которых Франции трудно было обойтись. Недавно одно из судов с таким разрешением было в русском порту. Таким образом, русское правительство получило доказательство существования разрешенной Наполеоном противозаконной торговли и накрыло императора в нарушении его собственных постановлений.

Правда, Наполеон, мог ответить, что он никогда не запрещал своим северным союзникам пользоваться особыми разрешениями, что он даже советовал это, что дозволенная, таким образом, торговля, завися исключительно от доброй воли государей, могла быть использована ими, как средство помочь их подданным пережить трудное время, не облегчая в значительной степени тяжелого положения врага, тогда, как наплыв нейтральных судов в русские порты, в том виде, как это подготовлялось, сводило почти к нулю результаты блокады. Правда и то, что, когда в 1807 г. император Александр сразу порвал прямые сношения с Англией и закрыл произведениям России главный их рынок, он наложил на своих подданных не менее неожиданную и гораздо более тяжелую жертву, чем дополнительные строгие меры, о которых просили его теперь. Но то было в 1807 г. Тогда он горел желанием угодить Наполеону, верил в благотворное влияние союза и ждал от него сказочных результатов. Не будучи, подобно другим государям, в тисках Наполеона, он подчинился его нравственному авторитету. В конце 1810 г., когда он разочаровался в союзе, когда познал, какие тернии и опасности таит он в себе; когда он готов был отказаться от некоторой части приобретенных благодаря союзу выгод и даже собирался наградить Австрию частью княжеств, он уже не хотел, ради чужого ему интереса, усугублять страдания своего народа и запрещать ему вести торговлю с Англией. Сверх того, теперь он не хотел гибели англичан, видя в их сопротивлении последнюю гарантию против окончательного порабощения Европы, и его отказ, хотя он и объяснял его причинами частного и экономического характера, обусловливался, главным образом, соображениями высшей политики. Императоры разошлись в способах действий потому, что преследовали разные цели. Их разномыслие по вопросу о блокаде только вызвало наружу давно существующий антагонизм. В истории их ссоры разлад по поводу блокады являлся следствием, а не причиной их дурных отношений; он был результатом давно прекратившейся между ними дружбы.

Румянцев еще раньше сказал Коленкуру, что принятие в России новых тарифов будет делом неудобоисполнимым и пагубным. “Император, – сказал он, – готов всеми способами вредить Англии, но не следует вредить себе больше, чем врагу”.[627] После наших первых просьб по вопросу о нейтральных судах, Александр имел объяснение с посланником в двух продолжительных беседах. Он говорил спокойно, cдержанно, любезно, но его слова были настолько определенны, что не оставалось ни малейшего сомнения насчет его отрицательных намерений. В продолжение трех лет, – говорил он, – он всегда делал больше, чем требовалось обязательствами, возложенными на него договорами и дружбой к императору. “Поступки, слова, письменные акты – все доказывает, как он старался сделать все, что могло быть полезно и даже просто приятно его союзнику”[628]. Он более, чем кто другой, наносил вред англичанам, он и теперь готов вредить им, но желает сам быть судьей тех способов, которые позволяют ему выполнить его намерения. Рекомендованные ему меры могут быть хороши и действительны в других государствах, но в России они не отвечают ее интересам и нуждам. Русские не могут подчиняться правилам, выработанным и приноровленным для других: это причинит им непосильные тяготы. “Мы не можем, – сказал царь Коленкуру, – шить себе одежду на ваш рост”.[629] По словам царя, к нейтральным судам в русских портах относятся с недоверием. Их подлинная национальность и происхождение их груза проверяется осмотром судовых документов. Установлен строгий контроль, он поручен особым чиновникам, назначенным на эту должность за их безупречную честность и строгое отношение к своим обязанностям. Он оставил за собой право лично пересматривать документы и выносить окончательное решение в каждом отдельном случае. Он готов отнестись к этому делу с удвоенным вниманием, но не может допустить, чтобы между нейтральными судами не было известного числа невинных, которых нетрудно смешать с виновными. Он не хочет подводить всех под одну мерку и не закроет своих гаваней всем торговым судам, которые покажутся в открытом море. В ответ на привезенное Чернышевым письмо императора он благодарил Наполеона за письмо и в сотый раз повторил свои обычные уверения. “Все, что Ваше Величество высказали мне о своей политике и о своих личных чувствах ко мне, – писал он, – доставило мне громадное удовольствием, тем более, что эти чувства вполне соответствуют чувствам, которые я питаю к Вашему Величеству и которые неизменны. Подобно вам, я ничего так не желаю, как продления союза, связующего обоих императоров и обеспечивающего спокойствие Европы. Вы, Ваше Величество, также могли убедиться, что и я, с своей стороны, не упускал случая открыто заявить о существующем между нами самом тесном единении”. Что же касается практических способов достигнуть цели этого единения, то Александр только вскользь упомянул о возникшем между ними спорном вопросе. Он осторожно дал заметить, что устанавливает известное различие между английскими и нейтральными судами, и сделал вид, что понял, будто Наполеон пишет ему исключительно об английских судах. Далее он безусловно отрицал прибытие в его гавани вышеуказанного торгового флота. “Меры против английской торговли, продолжал он, соблюдаются во всей строгости; множество произведенных в моих гаванях конфискаций доказывают это. За это время едва ли прибыло шестьдесят судов разных наций. Нельзя рассчитывать на прибытие новых судов, так как вход в некоторые гавани уже покрылся льдом. Во всяком случае, число этих судов может быть только самое ничтожное. Те же строгие меры будут применены и к ним. Так что те шестьсот судов, о которых пишет мне Ваше Величество, по всей вероятности, вернутся в Англию”[630]. В сущности, нельзя было доказать, что нагруженные английскими товарами нейтральные суда все гуртом ломились в русские гавани. Обыкновенно они собирались в Готенбурге, который с каждым днем все более делался гаванью для торговых судов, где они запасались всем необходимым. Здесь была их главная квартира. Отсюда они направлялись поодиночке или небольшими партиями к берегам соседней империи, где находили радушный прием. Кроме того, часть сложенных в Готенбурге грузов увозилась внутрь Скандинавского полуострова и направлялась к северу до Ботнического залива. По переправе через это внутреннее море, колониальные товары ввозились в Россию, где и сбывались, или же спускались к югу и наводняли Германию. Таким образом, Россия, подобно фильтру, изо дня в день, незаметным образом пропускала через свои владения запрещенные товары. Закрытие шведских гаваней могло бы пресечь зло в самом корне. Оно нанесло бы удар в том месте, откуда в длинный обход отправлялись товары не только для России, но и для Европы. Сделать это было тем более важно, что, по словам царя, он не в силах запретить совершенно их ввоз на свою собственную территорию. Таким образом, вопрос касался Швеции, по меньшей мере, в той же степени, как и России, и Александр сам обратил на это обстоятельство наше внимание. За несколько недель до этого, он сказал Коленкуру: “Настоящее складочное место английских товаров, главный пункт контрабанды – Готенбург… Его и нужно закрыть. Если с приездом принца Понте-Корво у Англии будет отнято это место сбыта, этим будет нанесен удар, который, действительно, даст себя почувствовать в Сити Лондона”.[631]