Дело шло о предложении Англии соглашения по делам Востока. Россия соглашалась не требовать от турок, как предварительного условия мира, разрыва с англичанами. Англичане, со своей стороны, не должны отговаривать Турцию вести с Россией переговоры о мире. Не стремяcь еще к полному примирению о нашими врагами, Александр старался поставить борьбу с Англией в известные рамки и предлагал ей частичный мир. В особом письме Румянцев поручает Шувалову умненько направить Поццо в Константинополь и дать ему наставления. “Я не вижу для него другого убежища, кроме Константинополя, под защитой британской миссии, – говорит он. Это не только лучшее решение, которое он может принять, – по-моему, оно единственное. Если он решится на это, вы можете дать ему секретное поручение, как бы исходящее от вас самих. Позаботьтесь более всего о том чтобы отнюдь не компрометировать министерства Его Величества. Скажите, что вам известно, что английская миссия при Оттоманской Порте употребляет все усилия помешать туркам заключить с нами мир, что, действуя таким образом, она исходит из ошибочного взгляда, будто одним из условий, без которого мы не можем заключить мира, является разрыв Порты о Англией. Это более чем неверно. Его Величество желает добиться мира, не вмешиваясь ни в какие отношения Порты к иностранным государствам”.[549] В конце депеши намекалось, что, если бы лондонский кабинет был лучше осведомлен, он должен был бы содействовать примирению России с турками, ибо мир позволит царю дать своим войскам на Дунае назначение, более соответствующее интересам Англии, т. е. позволит отвести их на север по направлению к Польше, и, может быть, парализовать французские силы. Что касается Польши, то работа, которую втайне вел там Александр с целью отдалить от Франции поляков и переманить их на свою сторону, не так легко уловима, как дипломатические подкопы и светские интриги в Вене, ибо деятельность царя сказывалась, главным образом, в его личных попытках повлиять на некоторых лиц и на некоторые семьи, тем не менее, она проявляется некоторыми данными и иногда ясно выступает наружу. Среди предложений, неоднократно делаемых императору Францу через Шувалова, было одно, которое выдавало возможные планы Александра относительно Польши. Царь не раз предлагал австрийцам уступить им западную Валахию, т. е., часть княжеств, на которые он смотрел, как на свои владения, и располагать которыми считал себя вправе, в обмен на Буковину, провинцию до некоторой степени польскую, лежащую на юго-востоке от Галиции и вошедшую за тридцать шесть лет до описываемого момента в состав Габсбургской монархии. Если бы царю удалось присоединить к своим владениям еще некоторую часть польских земель, он получил бы лишний шанс влиять на нацию, которую хотел заманить в свои сети; у него было бы больше надежды на то, что она отнесется к нему с большим доверием, с большим вниманием в тот момент, когда он явится пред ней, как бы назначенный самим Провидением восстановить ее и собрать воедино под своим скипетром все ее части.

В тех же видах он с еще большим вниманием стал заниматься своими польскими подданными. Желая не только подавить в них малейшее поползновение к восстанию, но и привязать их к себе, он поступает с ними то строго, то милостиво. Эта тактика была вполне законная и честная. Не таковы были ее приемы объясниться с поляками по поводу договора. Царь делал вид, что получил уже конвенцию, содержавшую в себе смертельный приговор Польше. Известно, что на деле это было не так: он не в силах был выманить ее у императора. Затем русскими властями был пущен слух, что конвенция подписана; что Наполеон отказался от поляков; что он продал их, выдал с головой и навсегда сделался недостойным их симпатий. Один из наших агентов в Варшаве, указав на всевозможные усилия антифранцузской пропаганды, прибавляет: “Вот еще один прием, употребленный русскими с целью лишить поляков всякой надежды на Францию и не оставшийся здесь без влияния – это опубликование тайной конвенции, которая будто бы, была заключена в Петербурге и в которой император обещает России никогда не содействовать восстановлению Польши, отнять назначенную семи тысячам военных чинов великого герцогства субсидию и не разрешать новых раздач польского ордена. То, что последние две статьи приводятся в исполнение, заставляет верить в существование конвенции и вызывает здесь некоторое беспокойство. Я не знаю, где тут правда, где ложь, но наверное могу сказать, что в русской Польше нет письма, в котором бы не говорилось об этом”.[550]

Вслед за этой сетью интриг Россия начинает готовить свои боевые средства в строжайшей тайне, мало-помалу; становится под ружье. Уже с августа 1810 г. Александр стал обдумывать стратегический план на случай разрыва с Францией и, как известно, разрешил одному немецкому офицеру представить ему план кампании против Франции.[551] В это же время в прибалтийских и литовских губерниях начинается какой-то неясный гул. Это согнанное население роет и возит землю, исправляет и вооружает крепости, расширяет их зону и соединяет укрепления длинными рядами окопов. В первую голову Россия хочет устроить близ своих границ обширную систему укреплений, с целью защитить центральные части государства, прикрыть обе столицы и преградить все пути и вторжению. Работы ведутся с лихорадочной поспешностью. Строятся не долгосрочные укрепления, а принимаются меры неотложной предосторожности, – идут приготовления к предстоящей в скором времени войне. Из современных источников известно, что, когда Наполеон посоветовал варшавянам приступить к фортификационным работам, работы русских в Динабурге и Риге были уже в полном ходе, где “они по высочайшему повелению, ведутся непрерывно день и ночь”.[552] В следующем месяце – в сентябре – по Двине и Днепру, в промежутке, разделяющем обе реки и представляющем наиболее уязвимый пункт империи, точно из земли вырастают и обрисовываются на горизонте профили редутов укрепленных лагерей.

Александр не ограничивается тем, что намечает для будущей войны свои оборонительные линии и опорные пункты. Он приказывает произвести сборы и передвижения войск. В этом деле первый шаг бесспорно принадлежит ему. Во второй половине 1810 г. – когда Наполеон не двинул еще ни одного человека, – к стоявшим близ границы русским корпусам, содержавшимся в полной боевой готовности, подошли еще другие корпуса. К расположенным здесь войскам непрерывно подходят подкрепления, наличный состав их увеличивается; незаметно формируются целые армии. Но ни один звук не выходит за пределы этой громадной и немой империи, где замирает всякое слово, где молчание сделалось второй натурой и стало законом; ничто не выдает этого проскальзывания к границам людей, пушек и предметов боевого снаряжения. С нашим посланником в Петербурге обходятся по-прежнему изысканно-любезно. Лишенный всякой возможности приобрести надежные и точные сведения, отделенный от нации непреодолимой преградой – незнанием языка, он не замечает ничего подозрительного, ибо видит только дворец и двор, только эти светлые точки мелькают пред ним среди окружающей его непроглядной ночи. Он не знает и, следовательно, не может донести своему повелителю о переменах в расположении русских войск, которые исподволь подходят к границе и располагаются в западных губерниях. Александр надеется, что до конца года, – раньше, чем какое-нибудь известие вызовет тревогу Наполеона, – у него будет триста тысяч человек, готовых войти в боевую линию и двинуться на Запад, в случае надобности, для усиления их будут служить несколько корпусов, взятых из дунайской армии.[553] Ему известно, что к востоку от Рейна у Франции нет и пятидесяти тысяч солдат. Но это неравенство сил дает ему только лишний повод первому начать приготовления к войне. Собрав войска, на что решится он? Станет ли он ожидать врага на своей территории, чтобы шаг за шагом оспаривать у него почву и заманивать его в глубь дебрей своей страны, или же захочет предупредить его, и, бросившись на герцогство Варшавское, подать руку восставшей Германии? Как будто он скорее склонен отважиться на последний рискованный шаг. Он все еще не отказывается от проекта, который доверил Чарторижскому, но пока не дает этому проекту вполне законченной формы. Решение стать в оборонительное положение не исключает в нем поползновения самому перейти в нападение.