И вдруг ее осенило. Оправдание было найдено, и оно полностью освобождало ее от чувства вины. Все дело заключалось в том, что в обоих случаях, когда Броуди вел себя с ней неподобающим образом, она была не в состоянии дать ему достойный отпор. Да, она за себя не отвечала: ему дважды удалось застать ее в крайне уязвимом положении. В первый раз он вообще воспользовался тем, что она спала! Ну… почти спала. А во второй раз это случилось, когда она еще не оправилась после столкновения с насильниками. Она сама не понимала, что делает. Вот и все. Она была не в себе.

Успокоенная и довольная собой, Анна встала и принялась застегивать рукава платья. Она больше не будет терять сон, тратить время и нервы из-за мистера Броуди. И без того уже слишком много сил ушло на бесплодные размышления о том, что она не та честная и порядочная женщина, какой всю жизнь себя считала. Вся вина лежала исключительно на нем одном. Человека, способного воспользоваться слабостью вдовы своего брата, можно было назвать только отъявленным негодяем, лишенным чести и совести. Он не заслуживал ничего, кроме презрения.

Анна расправила юбки, всунула ноги в туфли, укрепила шпильки в волосах и ущипнула себя за щеки, чтобы выглядеть румяней. Сегодня она будет рассказывать ему о пиллерсах и карленгсах <Строительные элементы судна, продольные и поперечные балки.>. И что бы он ни делал – никакие насмешки, ни издевательская вежливость, ни тонко замаскированные двусмысленности, ни пламенные взгляды, бросаемые исподтишка на ее грудь, – ничто ее не смутит. Она неуязвима для него. Он грубый навязчивый хам, а она настоящая леди. Оставалось только удивляться, как ему вообще удалось так сильно затронуть ее с самого начала. Но теперь этому пришел конец. С сегодняшнего дня начнется новая жизнь.

* * *

– Мистер Броуди.

– Мэм?

– Нюхать мясо перед тем, как положить его в рот, считается неприличным.

Броуди задумчиво прищурился на кусочек жареной свинины, который только что подцепил вилкой.

– Ну что ж, очень может быть, что вы и правы, – согласился он. – Но там, где мне приходилось бывать, это также считается разумной предосторожностью для каждого, кому дорога жизнь.

– Там – да, но только не здесь, – решительно возразила Анна. – Полагаю, что здесь нам ничто не угрожает.

Слава богу, он хоть умел пользоваться вилкой: мистер Флауэрс, к примеру, всю пищу ел прямо с ножа. Анна тяжело вздохнула – похоже, это будут самые долгие три недели за всю ее жизнь. Манеры мистера Броуди за столом, хотя и достаточно сносные, все-таки оставляли желать лучшего и отличались скорее практической разумностью, чем подлинным светским изяществом.

– Что касается хлеба, – добавила она минуту спустя, – его полагается отламывать маленькими кусочками, а не откусывать от целого ломтя.

Анна говорила ровным голосом, ни на кого, в частности, не глядя, но бедный Билли Флауэрс замер с огромным куском бисквита во рту и виновато опустил глаза в тарелку. Вечер, на который он так рассчитывал, с самого начала пошел наперекосяк. Впервые их с Броуди пригласили отобедать с миссис Бальфур и мистером О’Данном за одним столом, и Билли ждал этого события целый день. Он нарядился с особым тщанием – щедро смазал маслом и зачесал назад свои соломенные вихры, выбрал самый нарядный сюртук в клеточку, надел под него чистый воротничок. Но никакого удовольствия от обеда он не получил.

Миссис Бальфур была, конечно, хороша, как картинка, – и ума палата, и все при ней. Билли уже успел влюбиться в нее по уши, но в этот вечер ему больше всего хотелось, чтобы она закрыла рот и замолчала. «Сидеть надо, придвинувшись поближе к столу, но не опираться на него локтями»; «Воздержитесь от смеха во время еды, не повышайте голос»; «Пользуйтесь салфеткой, а не носовым платком», – Билли был так взвинчен, что уже не мог взять в рот ни крошки. Уставившись на скатерть, он съежился и попытался стать как можно более незаметным.

– Неприлично дуть на суп, чтобы его остудить, и разумеется… – тут Анна снисходительно засмеялась, – его не полагается пить! Суп надо есть ложкой, стараясь при этом не производить хлюпающих или чавкающих звуков.

Билли, успевший согнуться в три погибели, перестал лакать суп, распрямился и вытер рот тыльной стороной ладони. Он воровским движением поднял ложку, с недоумением повертел ее в руках, потом погрузил в тарелку с супом. Изо всех сил стараясь не чавкать, он целиком засунул ложку в рот и обхватил ее зубами за черенок с таким громким клацаньем, что все невольно взглянули на него. Билли нервно рыгнул.

Броуди веселился от души. Двадцать лет назад мать научила его и Ника правильно вести себя за столом, но с тех пор у него не было случая попрактиковаться. Однако в сравнении с Билли он держался за столом просто как принц Альберт <Принц Альберт, или принц-консорт (1819-1861),-супруг королевы Виктории.>. Поэтому основное внимание преподавательницы хороших манер пришлось на долю невезучего Билли.

Броуди сидел справа от Анны, О’Данн – слева, а Билли – напротив них. К обеду все переоделись. Анна надела жемчужно-серое платье из какой-то тонкой ткани, наверное, из шелка, в темно-серую полоску. Броуди понравилась ее прическа: элегантный воздушный узел на макушке вместо обычного строгого пучка, стянутого на затылке. А в пламени свечей отдельные пряди вспыхивали золотом и красной медью…

– Глазеть тоже считается неприличным, – на этот раз замечание последовало от адвоката.

Броуди неторопливо перевел взгляд на молчавшего до сих пор О’Данна. Ему и раньше не раз приходило в голову спросить себя, уж не влюблен ли О’Данн в Анну. Он, конечно, всячески ее опекал, но Броуди никак не мог решить, чем продиктована эта преданность – любовью или бескорыстной дружбой. Он вдруг понял, что надеется на последнее, а потом подумал: да не все ли ему равно? Какая разница? Ровным счетом никакой.

Все дело было в том, что миссис Бальфур (похоже, ему придется и дальше звать ее так; для нее это чертовски много значило) пережила сильнейшее потрясение. Он на собственном и очень личном опыте убедился, что она находится в крайне уязвимом положении, и ему до смерти не хотелось, чтобы, воспользовавшись благоприятным моментом, – пусть даже такой порядочный и «правильный» тип, как этот адвокат, – подцепил ее, не дав ей времени опомниться и прийти в себя.

Проглотив еще один кусок свинины, Броуди окинул взглядом стол в поисках чего-то, чем бы ее запить.

– А нет ли здесь чего-нибудь выпить, кроме этого клопомора? – спросил он, встряхнув дольку лимона в чашечке с водой, стоявшей перед его прибором.

К его вящему изумлению, у О’Данна вырвался смешок. Справившись с собой, адвокат вопросительно взглянул через стол на Анну.

– Это чаша для ополаскивания пальцев, – деловито сообщила Анна. – Из нее не полагается пить, в нее нужно обмакивать кончики пальцев после еды.

Она нахмурилась, повернувшись к О’Данну, который продолжал тихонько посмеиваться.

– Это простительная ошибка, Эйдин, и нет нужды над ней смеяться. Кстати говоря, у французов принято полоскать рот этой водой, хотя ни один англичанин, разумеется, никогда так не поступит.

Адвокат мгновенно обрел обычную серьезность.

– Мы с мистером О’Данном, – продолжала Анна, отвечая на вопрос Броуди, – подумали, что, возможно, будет лучше, если вы… то есть, если все мы… ну, словом, на ближайшие несколько недель нам всем следует воздержаться от употребления вина и крепких напитков.

Мысленно отпустив грубое словцо, Броуди оставил в покое проклятую «чашу для ополаскивания». Стыд и гнев, подобно змеям, переплелись тугим клубком у него в груди, не давая дышать.

– Понятно, – процедил он безо всякого выражения. – Боитесь, что я озверею, если не лишить меня ежедневной порции рома, верно? Очень предусмотрительно.

Наступило тяжелое молчание. Анна позвонила в колокольчик, лежавший на столе рядом с ее тарелкой. Когда вошла горничная, она попросила, старательно выговаривая слова на своем школьном итальянском, принести воды для питья и фужеры. Девушка отправилась исполнять поручение.