— Но почему Юлисес предупредил тебя? — высказала я вслух свои недоумения.

— Подумай хорошенько, Сасснек, — ответил Джейми. — Кто сейчас настоящий хозяин в Речной Излучине?

— А? — пробормотала я, а потом: — О!..

— Вот то-то, — сухо сказал Джейми. — Моя тетушка слепа, кто занимается счетами, кто управляет всем домашним хозяйством? Она может решить, что следует сделать то-то и то-то, но кому она должна сказать об этом? Кто всегда рядом с ней, кто рассказывает обо всем случившемся, важном и не очень, к чьим словам она прислушивается, кому она доверяет больше, чем другим?

— Понимаю… — я уставилась в землю, задумавшись. — А тебе не кажется, что он жульничает со счетами, или еще как-то плутует? — Я надеялась, что это не так; мне нравился дворецкий Джокасты, очень нравился, и мне казалось, что между ним и хозяйкой наладились очень хорошие отношения, уважительные и даже нежные… мне не хотелось даже и вообразить, что Юлисес может хладнокровно надувать ее.

Джейми покачал головой.

— Нет, конечно. Я уже проверил учетные книги и счета, там все в полном порядке — в безупречном порядке, если уж на то пошло. Нет, я уверен, что он честный человек и преданный слуга… но он не был бы нормальным человеком, если бы с охотой уступил свое место чужаку. — Он громко фыркнул. — Моя тетушка может быть слепой, но ее черный помощник видит отлично. Он ведь не пытался меня как-то отговорить, нет; он просто сообщил мне, что именно намерена сделать моя тетушка, и оставил все на мое собственное усмотрение. Я мог сделать, что угодно. Или не сделать.

— Так ты полагаешь, он знал, что ты бы не стал… — я умолкла на полуслове, потому что вообще-то я сама не была уверена в окончательном решении Джейми. Гордость или осторожность, или и то и другое вместе, могли заставить его помешать торжественной церемонии, задуманной Джокастой, — но это совсем не значило, что он решил в принципе отвергнуть ее предложение.

Джейми не ответил, и по моей спине пробежал легкий холодок. Я содрогнулась, несмотря на теплый летний воздух, и взяла его под руку, пока мы шли между фруктовыми деревьями, — ища утешения в его крепком теле, которого коснулись мои пальцы.

Стоял конец июля, и аромат зреющих на деревьях фруктов насыщал воздух — так сильно, что я почти ощущала на языке прохладную хрусткую кислинку молодых яблок. Я подумала об искушении… и о червяках, скрывающихся под блестящей нарядной кожурой.

Это было искушением не только для Джейми, но и для меня. Для него это был шанс стать тем, кем он был по своей природе, — но в чем судьба ему отказала. Он родился и был воспитан именно для этого: для управления большим поместьем, для заботы о своих людях, он должен был занимать высокое место и пользоваться уважением равных ему. И что было куда более важным, он ведь желал возродить клан и семью. «Я уже связался с этим», — так он сказал.

Нет, богатство само по себе его не интересовало, и мне это было хорошо известно. Не думала я и того, что ему захотелось бы стать влиятельным и могущественным. И знала, что он вообще-то предполагал в будущем отправиться на север, подыскать место, где можно осесть.

Но ведь он уже был когда-то лэрдом. Он почти ничего не рассказывал мне о том времени, которое провел в тюрьме, но кое-что все же говорил, и это засело в моей памяти. Он сказал о тех людях, которые делили с ним заключение: «Они были моими. И необходимость заботиться о них привязывала меня к жизни». И еще я помнила, что Ян-старший написал о Саймоне Фрезере: «Забота о своих людях — вот все, что теперь связывает его с жизнью».

Да, Джейми нуждался в людях. В людях, которыми можно руководить, о которых можно заботиться, которых можно защищать и вместе с которыми бороться. Но не владеть ими.

Мы наконец миновали фруктовый сад, все еще молча, и пошли по длинной дорожке, окруженной с обеих сторон бордюром из душистых трав и цветов, и нас окутали запахи лилий и лаванды, анемонов и роз, настолько опьяняющие, что хотелось упасть на это пышное ложе, состоящее из душистых лепестков.

Ох, да, Речная Излучина была воистину садом земных наслаждений… но я слишком хорошо помнила своего чернокожего друга, на попечение которого оставила дочь.

Мысли о Джо Эбернети и Брианне породили во мне странное чувство, будто в глазах у меня начало двоиться, будто я нахожусь сразу в двух местах. В моей памяти отчетливо всплыли лица Джо и Брианны, мой внутренний слух улавливал их голоса. И в то же время я видела человека, шедшего рядом со мной, и килт, колыхавшийся при каждом его шаге, и его голову, склонившуюся под грузом тяжких мыслей.

И он был моим искушением. Джейми. Для меня не имели значения мягкие постели и нарядные комнаты, шелковые туалеты или социальное положение. Только он, Джейми, имел для меня смысл.

Если он не примет предложения Джокасты, он должен будет заняться чем-то другим. А «что-то другое» было, скорее всего, опасным и завлекательным предложением губернатора Трайона дать ему земли и людей. Но в определенном смысле это было лучше, чем щедрый дар Джокасты: ведь тогда Джейми сможет строить мир по собственному плану, и создавать наследство для Брианны. Если, конечно, он проживет достаточно долго, чтобы осуществить задуманное.

Я все еще продолжала пребывать на двух уровнях. На одном уровне я слышала шорох килта, задевавшего мое платье, ощущала влажный жар тела Джейми, — оно было даже горячее окружавшего нас раскаленного воздуха. Я ощущала пряный запах Джейми, и этот запах вызывал во мне желание вырвать Джейми из его глубокой задумчивости, снять с него пояс, бросить на траву плед — и прижаться к его груди, вдавить в нее мою грудь, и слиться с ним среди пышной сочной зелени… и заставить его думать обо мне.

Но на другом уровне, на уровне воспоминаний, я ощущала запах тисовых деревьев и свежий морской ветер, и под моими пальцами была не теплая кожа, а холодный, гладкий гранит надгробия с его именем.

Я продолжала хранить молчание. Джейми тоже.

Мы уже сделали полный круг и снова вернулись к берегу реки, где серые каменные ступени вели вниз, исчезая в мягко плескавшихся волнах. Даже так высоко по течению ощущались слабые отзвуки прилива.

У ступеней была привязана лодка; маленькая весельная лодка, весьма подходящая для рыбалки в одиночестве или для неторопливой прогулки.

— Не хочешь прокатиться по реке?

— Конечно, почему бы и нет? — Я подумала, что Джейми, похоже, испытывает то же самое желание, что и я: уйти подальше от дома и Джокасты, на такое расстояние, чтобы можно было наконец разобраться в собственных мыслях, не опасаясь, что кто-то тебе помешает.

Я спустилась следом за Джейми вниз, держась за его руку, чтобы не поскользнуться.

У самой воды он повернулся ко мне и обнял. Поцеловав меня, очень нежно, он ненадолго замер, прижавшись подбородком к моей голове.

— Я не знаю, — сказал он тихо, отвечая на мой молчаливый вопрос. А потом спрыгнул в лодку и протянул мне руку.

Джейми продолжал молчать и тогда, когда мы уже плыли по реке. Ночь была темная, безлунная, но звезды, отражавшиеся в воде, давали достаточно света, чтобы различать окружающее, — после того, как глаза привыкли к мерцанию серебристых огоньков в воде и шевелению теней, отбрасываемых деревьями на берегу.

— Ты ничего не хочешь сказать? — спросил наконец Джейми, довольно резким тоном.

— Но ведь не мне решать, — ответила я, чувствуя, как у меня что-то сжимается в груди… и корсет был тут совершенно ни при чем.

— Не тебе?

— Это твоя тетушка. Это твоя жизнь. И ты должен сам сделать выбор.

— А ты останешься простым наблюдателем, так? — он хмыкнул при этих словах и резко взмахнул веслами. — Разве это и не твоя жизнь тоже? Или ты не намерена остаться со мной, в конце концов?

— О чем ты? — пораженная, спросила я. — Как это — не намерена остаться?

— Возможно, для тебя это уж слишком… — Он низко наклонил голову, налегая на весла, и я не видела его лица.