Я выше писал о Саймоне Фрезере. Он человек уважаемый и достойный, и сын своего отца… но он жестокий человек. Я знаю его с тех пор, как мы были подростками (иной раз кажется, что это было только вчера, а иной — что лет сто прошло с тех пор, если не больше), — и вижу, что теперь в нем появилась жесткость, металлический блеск в глубине глаз, — и всего этого не было до Калодена.

Что тревожит меня — и о чем только моя бесконечная любовь к тебе заставляет меня говорить, как это ни трудно для меня, — так это то, что я видел то же самое и в твоих глазах, брат.

Мне слишком хорошо знакомы признаки холода, охватившего сердце мужчины, ожесточившего вот таким образом его взгляд. Я верю, что ты простишь мне мою откровенность, но я много раз после Калодена испытывал страх за твою душу.

Я никогда не говорил об этом с Дженни, но она и сама все это видит. Она женщина, в конце-то концов, и понимает многое такое, что мне совершенно недоступно. И думаю, именно страх за тебя заставил ее подтолкнуть тебя к Лагхэйр. Но я думаю, что это было ошибкой, хотя… (дальше несколько строк были густо замазаны чернилами) Тебе повезло с Клэр».

— Мм… — промычал Джейми, дойдя до этого места письма, и покосился на меня. Я легонько сжала его плечо и наклонилась, чтобы прочесть остальное.

«Уже поздно, и мысли у меня разбегаются. Но я хочу еще кое-что сказать о Саймоне. Забота о своих людях — вот все, что теперь связывает его с жизнью. У него нет ни жены, ни детей, он живет без крыши над головой, у него нет своего очага, — и все, что у него осталось в душе, отдано службе. В таких людях горит испепеляющее сердце пламя. Надеюсь, что мне никогда не придется сказать такого же о тебе — или о Яне-младшем.

Я желаю тебе самого лучшего, и молю Господа благословить тебя — и меня, — чтобы мы снова оказались вместе.

Напиши, как только сможешь. Мы жаждем новостей, нам хочется знать, как твои дела, и как тебе нравятся экзотические края, в которых ты ныне пребываешь.

Твой в высшей степени любящий брат Ян Мюррей».

Джейми аккуратно свернул письмо и спрятал его в карман.

— Н-да, — только и сказал он.

Июль 1767 года.

Я начала понемногу привыкать к ритму жизни Речной Излучины. Постоянное присутствие рабов беспокоило меня, но тут уж я ничего не могла поделать, так что просто старалась прибегать к их услугам как можно реже, справляясь со своими делами самостоятельно, если это только было возможно.

Предметом особой гордости в Речной Излучине была так называемая «лечебная комната», по сути представлявшая собой небольшой чулан, где хранились сухие травы и кое-какие лекарства. Но я нашла там не особо богатый набор — всего лишь несколько глиняных горшков с сушеными корнями одуванчика да ивовой корой, а еще немного патентованных горчичников и состава для припарок, — и все это давным-давно покрылось пылью. Джокаста по-настоящему обрадовалась, когда я сообщила, что хотела бы использовать эту кладовку по назначению, — сама она медицинскими способностями не обладала, сообщила она мне, сопроводив свои слова легким пожатием плеч, да и среди рабов такого человека не нашлось.

— Впрочем, у меня есть одна новая женщина, которую ты могла бы попробовать чему-нибудь научить, — сказала Джокаста, и ее длинные пальцы при этом продолжали ловко скручивать шерстяную нить, а колесо прялки, вращаясь, тихо жужжало. — Но она не из домашних рабов; ее лишь несколько месяцев назад привезли из Африки, так что она ни вести себя толком не умеет, ни даже говорить правильно… о, кажется, нитка у меня становится уж слишком тонкой, тебе не кажется?

В то время как я по несколько часов в день проводила с Джокастой, обучаясь у нее искусству прядения шерсти, Джейми проводил час или два с дворецким Юлисесом, который не только служил глазами Джокасты и успевал присматривать за всеми домашними делами, но еще и, после смерти Гектора Камерона, принял на себя дела по плантации.

— И, между прочим, он неплохо с этим справляется, — сообщил мне Джейми после одной из бесед с дворецким, когда мы остались наедине. — Если бы он был белым, у тетушки не было бы проблем с делами управления. Но ты же понимаешь… — он пожал плечами.

— Но и ты понимаешь, как ей повезло, что ты теперь здесь, — ответила я, наклоняясь к нему поближе и принюхиваясь. Он провел день в Кросскрике, занимаясь неким невообразимо сложным обменом товаров, в число которых входили тюки индиго, пиленый лес, три пары мулов, пять тонн риса и расписка, позволяющая получить с некоего склада золоченые часы, — и в результате его сюртук и волосы вобрали в себя множество чарующих запахов.

— Я делаю то, что могу, — сказал Джейми, сосредоточенно глядя на свои ботинки, которые он в этот момент чистил. Его губы на мгновение сжались. — Тем более, что мне все равно нечем больше заняться, верно?

— У нас будет прием, — заявила Джокаста через несколько дней. — Я должна дать настоящий бал, чтобы представить вас, мои милые, всем местным жителям.

— Но в этом нет необходимости, тетя, — мягко возразил Джейми, поднимая взгляд от книги. — Думаю, я уже познакомился с большинством здешнего народа на прошлой неделе, на товарных складах. Ну, по крайней мере, с мужской частью населения, — добавил он, улыбаясь мне. — Хотя, если подумать, то, наверное, бал был бы кстати, чтобы Клэр могла перезнакомиться со всеми окрестными дамами.

— Мне совсем не хочется знакомиться со многими, мне достаточно лишь нескольких, — сказала я. — То есть вообще-то мне хватило бы и тех, кто живет в доме, — сообщила я Джокасте, — но…

— Но здесь нет таких, кто мог бы тебя особенно заинтересовать, — ответила она с улыбкой, смягчившей невольную резкость ее слов. — Видишь ли, мне кажется, у тебя нет особой склонности к домашним делам, — ее рука плавным жестом указала на большую корзину с клубками крашеной шерсти, а заодно подхватила большой зеленый клубок, которому предстояло превратиться в часть шали, которую она вязала.

Эти клубки каждое утро самым тщательным образом укладывала в корзину одна из горничных, располагая строго по цветам спектра, так что Джокаста, отсчитав нужное количество от ручки корзины, всегда могла взять клубок необходимого ей оттенка.

— Ну, да, уж такие дела точно не для Клэр, я хочу сказать, вязание, — вставил Джейми, откладывая книгу и улыбаясь мне. — Ей куда больше нравится сшивать живую плоть. Мне кажется, она не будет иметь покоя, пока ей не подвернется разбитая голова или запущенный геморрой, которыми она могла бы заняться.

— Ха-ха! — язвительно произнесла я, но вообще-то Джейми был абсолютно прав. С одной стороны, мне приятно было видеть, что все обитатели Речной Излучины пребывали в полном здравии и о каждом тут отлично заботились, но с другой… что тут было делать врачу? И хотя я искренне желала, чтобы никто ничем не заболел, нельзя было отрицать и того, что меня действительно обуревало беспокойство. То же самое происходило и с Джейми, но я подумала, что сейчас неподходящий момент для обсуждения причин его тревоги.

— Надеюсь, у Марселы все в порядке, — сказала я, меняя тему разговора. Фергус, убедившись, что какое-то время Джейми вполне может обойтись и без его помощи, за два дня до этого разговора уехал, чтобы спуститься вниз по реке до Велмингтона, а оттуда отправиться на корабле на Ямайку. Если путешествие будет благополучным, он должен был вернуться весной вместе с Марселой и — если на то будет Божья воля — с их ребенком.

— Я тоже надеюсь, — кивнул Джейми. — Я говорил Фергусу, что…

Джокаста вдруг резко повернулась лицом к двери.

— Кто там, Юлисес?

Увлеченная беседой, я и не слышала шагов, прозвучавших в холле. И не в первый раз была поражена остротой слуха Джокасты.

— Мистер Фархард Кэмпбелл, — негромко доложил дворецкий и отступил в сторону от двери.