– Очень хорошо, – сказал он наконец. – Я рад, что мы с вами, генерал, нашли полное взаимопонимание. Завтра к нам едут важные гости. Соответствующие службы, конечно, постараются не допустить инцидентов. Но мне хотелось бы, чтобы и таманцы были наготове. Рост терроризма, сами знаете…

– Так точно, – сказал я, по-прежнему глядя перед собой. Соответствующих служб ему, значит, мало. Таманцы, значит, понадобились. Придется сейчас снова ехать в часть и отменять все увольнительные и отпуска. А уж как обрадуются мои… – Разрешите идти?

Президент наконец-то возник у меня перед глазами, хотя лицо его скрывалось за дымным облачком.

– Ну да, идите, генерал, – сказал он. – Я ведь вас уже отпустил.

Я развернулся и пошел к выходу.

– Кстати, как вы относитесь к маршалу Жукову? – спросил он мне вслед.

– Простите, господин Президент? – Я невольно обернулся.

Президент, похоже, не шутил.

– Да-да, к Жукову, – повторил он с нажимом. – К Георгию Константиновичу. Считаете, что Хрущев обошелся с ним несправедливо?

Он сумасшедший, решил я вдруг. Если так, все сразу вставало на свои места – сталинская трубочка, дурацкие вопросы, разговоры про Афган… Хотелось бы знать, когда он свихнулся, до выборов или после? Боюсь, что до. Но мы-то, мы-то, выбирая, были в своем уме?

– К Жукову? – переспросил я, стараясь выиграть время. – Я считаю, что…

Президент нетерпеливо махнул рукой…

– Я так и думал, – сказал он. – Идите, служите. И помните, о чем я вам говорил.

Я быстрым шагом вышел за дверь, боясь услышать еще какой-нибудь вопрос. Пока вертлявый референт вел меня к главному выходу из апартаментов, я пытался выкинуть из головы весь этот бредовый разговор и представить себе лицо моего Игоря, когда тот был еще жив. Однако память, как заведенная, прокручивала последний вопрос, неожиданно заданный не в кабинете Президента. К тому моменту, когда я садился в свою машину, у меня возникло одно предположение.

Он хочет меня убрать из дивизии, подумал я. И боится, что я не подчинюсь… так, что ли? И брошу солдат на Кремль?

Нелепость какая-то. Глупость. Дичь. Если я прав, значит, он все-таки настоящий сумасшедший. Только ненормальный может всерьез просчитывать и такой вариант. Хотя, разумеется, для таманцев взять тот же Кремль – дело пустяковое. Работы минут на сорок. Но для этого нужно еще, чтобы сумасшедшими были и хотя бы половина моих старших офицеров. Как минимум.

Болван, как я и думал. Суровый, но справедливый. Слуга царю, отец солдатам. У этих военных одна извилина, и та прямая. Боже мой, как напрягались его мозги, пока он пытался понять мои вопросы, пока пытался складывать свои ответы из заплесневелых уставов внутренней службы. Армия никогда не пойдет против своего народа… Я весело хмыкнул. Идет сейчас и думает: чем же я не угодил господину Президенту? Зачем тот спрашивал про Жукова?

Просто так спрашивал. Искал достойную кандидатуру. При товарище Сталине должен быть такой товарищ Жуков, которого можно было бы поощрять и примерно наказывать. И знать, что он никогда не устроит против тебя заговор. И, наоборот, послушается, согласно уставу, именно тебя.

Я сунул трубку в глубокий ящик стола и включил кондиционер. Терпеть не могу табак. И зачем, спрашивается, курю? Чтобы быть похожим на НЕГО? И так на него похож, совсем уж можно не обезьянничать.

Впрочем, пусть будет трубка. Все привыкли к такому образу. Не будем менять.

Я с удовлетворением подумал, что Горбачев погорел на том, что выбрал себе не того Жукова. У Язова не было полководческого дара. Был бы на его месте настоящий Жуков или даже этот, Дроздов, они в том августе никогда не ввязались бы в глупый путч.

Тогда это было бессмысленно, а сейчас – втройне. Тогда не существовало трех секретных служб, каждая из которых бы тянула одеяло на себя и доносила бы на товарку.

А сейчас они есть, кивнул я, соглашаясь с самим собой. И потому переворот возможен в России в одном-единственном случае: если его возглавляет сам Президент, поддерживают кабинет, армия и специальные службы. Тогда это, правда, и не называется переворотом, а только корректировкой политического курса.

Корректировкой, да. Градусов примерно на сто восемьдесят.

Под аплодисменты восхищенного народа – куда же он, голубчик, денется!

Мысли эти всегда были самыми приятными, и всякий раз я их поспешно от себя гнал. Не время расслабляться, не время. В свое время все будет, а сейчас не будем отвлекаться. Завтра – день серьезных событий, возможно, даже исторических событий.

Я в очередной раз заглянул в завтрашний распорядок и, подумав, вычеркнул и Сокольники, и ВДНХ, и вообще все, кроме официальных встреч в аэропорту и культпохода в Большой театр. Осмотр достопримечательностей отложим: ВДНХ я, что ли, никогда не видел?

Под руку мне попался сиреневый листок с распорядком на послезавтра. Там стояло только одно слово «саммит».

Отлично, подумал я. Надеюсь, все так и произойдет согласно заранее утвержденному плану. Члены семерки – люди дисциплинированные, а уж я какой пунктуальный! Раз запланирована официальная встреча на высшем уровне, значит, проведем.

Покажем высший уровень, как это мы умеем. Недовольных не будет. И довольных не будет. Как говорил товарищ Сталин, командовать парадом буду я. Я представил себе такой парад на Красной площади. Ура. Музыка. Несут портреты. Впереди маршал Жуков на белом коне. Точнее, и.о. Жукова генерал Дроздов.

И я выступаю с Мавзолея: «Братья и сестры! К вам обращаюсь, друзья мои!…» Красиво. И это показывают по ТВ на всю страну. Очень досадно, что во времена товарища Сталина у нас не было массового телевидения. Да и саммиты при товарище Сталине были хиловатые. Тот же Потсдам хотя бы: всего три человека. Курам на смех.

На историческое событие никак не тянет. Вот наш саммит будет событием и войдет во все учебники истории.

Потому что все великие события всегда попадают в учебники истории. И это будет тот случай, когда величие события будет всем нормальным людям ясным с самого начала. А те, которым что-то будет не ясно, поверят нам на слово.

Павлик, например, поверит. Что он, кстати, делает? Спорю, что сидит, задрав ноги на стол, и уставился в телевизор. Отдыхай, Павлик, отдыхай. Мою драгоценную жизнь ты будешь оберегать завтра, а сейчас, разрешаю, расслабься. Смотри свое дурацкое видео. Но будь начеку.

Я присел к столу и нажал кнопку телефона спецсвязи.

Павлик снял трубку мгновенно.

– Слушаю, господин Президент! Что-нибудь случилось?

В трубке еще секунду слышалась музычка, а потом мой Главный Телохранитель, очевидно, дотянулся до клавиши, и все смолкло. Чувствовалось, что Павлик уже не сидит, а стоит с трубкой в руках.

– Да ничего не случилось, Павлик! – ответил я. – Тут у меня был на приеме генерал Дроздов. Хороший, честный офицер. Мы с ним обменялись мнениями о реформе в армии и, знаешь, во многом наши позиции совпали. Я, кстати, выразил ему свои соболезнования в связи с кончиной сына… – Тут я почувствовал, как напрягся Павлик на другом конце трубки. – И ты знаешь…

Я сделал паузу. Я просто физически ощущал, как Павлик томится у телефона.

– Ты знаешь, мне показалось…

Я опять сделал долгую паузу.

– Мне почему-то показалось, что генерал не поверил официальной версии о несчастном случае.

Молчание в трубке стало почти похоронным.

– Ну ладно, Павлик, отдыхай, – закончил я. – Не буду тебе мешать. Я, собственно, просто так позвонил, по-дружески. Счастливо!

Прежде чем ехать в ЦПКиО и искать там толстощекого маркера, необходимо было сделать два важных дела. Поэтому я сперва завернул в редакцию «Московского листка» и на тамошнем ксероксе откатал себе несколько приличных копий карманного формата с рисунков санитара-художника. Копии я рассовал по карманам, причем один толстощекий портрет специально поместил аккуратненько в свой бумажник – и не в то отделение, где рубли, а туда, где доллары. Пора было двигаться дальше, однако пройти в «Московский листок» оказалось проще, чем оттуда выйти: здешний народ, не слушая моих возражений, потянул меня к столу. Многолюдство в редакции, несмотря на вечерний час, объяснилось очередным некруглым юбилеем их главного, Стаса Боровицкого – веселого мужичка лет тридцати восьми, пробивного, обаятельного и себе на уме.