За Карантинной Слободой тянется вниз к морю западное предместье Кафы. Весной, когда выпадают дожди, здесь буйно растет бурьян, а летом он высыхает на ветру; трещат без умолку цикады, и лениво выглядывают из расщелин голодные ящерицы.

Дымный воздух дрожит над выгоревшим побережьем, а солнце уже клонится к закату и не так жжет. Из низеньких саклей выбегают бритоголовые татарчата, летят к морю, бросают в воду гальку, визжат, толкаются. На крутом берегу бухты стоит на скале худенькая девочка: ветер растрепал ее длинные волнистые волосы, теребит малинового цвета сарафан, она всматривается в голубые отблески, разбросанные на морской глади, и не слышит крика мальчишек. Серебристый след потянулся за байдаркой — и вот она исчезает за горизонтом; далеко в порту стоят величественные галеры, похожие на сказочных гигантских лебедей, тихо дышит море, едва касаясь волнами прибрежных скал.

Мальчишки знают всех жителей предместья — от самого старого до самого малого, всех турецких дервишей из монастырей, даже ходжей из Слободки, но откуда тут появилась эта девочка с черными волосами и смуглым красивым личиком?

— Кто ты?

Она, не шелохнувшись, смотрит поверх их голов. Что она, незрячая?

— Кто ты такая?

— Я — Мальва, — отвечает спокойно девочка, мечтательные глаза ее опускаются на бритые головы татарчат и излучают синеву, будто они только что зачерпнули ее из моря и щедро возвращают ему.

Мария поджидала дочь у ворот монастыря, нетерпеливо выглядывая ее. Она только что приготовила ужин для монахов, сейчас огласят предвечерний намаз, и снова Мурах-баба будет сердиться, что девочка не приучается вовремя становиться на молитву. Опутал ее дервиш, словно паук муху, и она уже не в силах вырваться.

В тот вечер, когда обе они, перепуганные и голодные, вернулись в монастырь, Мурах-баба повел их в кухню и бросил им объедки. Мария не прикоснулась к еде, девочка же вылизывала миски, как собачонка, и Мария стала биться в отчаянии головой о каменный пол.

Мурах-баба вышел в сени, приподнял босой ногой ее голову.

— Если аллах пожелает что-нибудь дать, — сказал он, — то он не спрашивает, чей ты сын или дочь. Но только ищущие находят щедрого бога. Поэтому слушай меня, Мариам. Тебе посчастливилось, что сегодня ты встретила меня, божьего человека, слугу Блистательной Порты. Иначе ты погибла бы среди этих шелудивых татар, которые являются пылью ног османов. Я дам тебе приют и хлеб, твоей дочери найду когда-нибудь богатого жениха, и ты будешь купаться в роскоши, которая никогда не могла даже присниться тебе в твоем поганом крае. Но ты должна быть покорной и исполнять завет Магомета-пророка: треть суток спать, треть работать, треть молиться богу. Молиться будешь в монастыре, работать на кухне, а спать со мной.

Мария вскочила, омерзение и возмущение вспыхнули в ее глазах. Мальва вылизывала миску и просила еще.

Мурах-баба опередил Марию:

— У человека двое ушей, а язык один. Дважды выслушай, а раз скажи. Если тебе не нравится моя доброта, я тотчас отпущу тебя, но дервиши нашего монастыря властвуют над душами татар Кафы и не разрешат тебе просить милостыню в городе. А в степи тебя ждет голодная смерть. До осенних дождей ты даже воды там не напьешься, разве что из солончаков. Теперь ты выслушала меня дважды, я жду твоего ответа.

…Мария уже месяц живет у Мурах-бабы на подворье монастыря. Две трети завета Магомета исполняла: варила монахам еду и учила закон божий. От третьей повинности уклонялась. Сказала, что сможет лечь рядом со святым отцом тогда, когда почувствует себя настоящей мусульманкой. Мурах-баба видел ее хитрость и становился все настойчивее. Одно только воспоминание об этом бросало Марию в жар, но она не знает, что ей делать.

А Мальва расцвела. Там, у хозяина-татарина, она редко выходила из-за коврового станка, томилась, желтела, а тут ей приволье. Никто не принуждает ее работать — гуляй по горам и возле моря, только вовремя приходи на молитву и на вечернее обучение.

Мария вглядывалась в сторону моря, и уже в сердце закрадывалась тревога, но вот мелькнула малиновая юбка, на улицу выбежала девочка с желтыми цветами в руке.

— Что это за цветы, мама?

— Мальвы, дитя.

— Мальвы? Ха-ха! Так это же я — Мальва.

— И ты…

В этот момент закричали муэдзины на минаретах городских мечетей, Мария оглянулась — во дворе уже стоял Мурах-баба, протянув руки на восток. Постелила коврик, и обе замерли тут же, на улице. Мальва молилась, она уже на память знала суры корана. Мария смотрела на землянки на противоположной стороне улицы. Хлева прилепились к саклям, разваленные кирпичные ограды напоминали пепелища, и в огородах не было цветов — нет, нет, тысячу раз топчи крест, никогда не привыкнешь к этой чужой стороне.

— Вырвусь отсюда, — шептала Мария вместо молитвы. — Уйду, хотя ты, боже, и не хочешь этого. Я должна пересадить свою Мальву на родную землю. Какой угодно ценой. А тогда уже наказывай меня, мой боже, за грехи и измену.

Окончилась молитва. Мурах-баба позвал Марию и Мальву к себе в дом. Он снял войлочную шапку с зеленой окантовкой, тапочки, сел, по-турецки поджав ноги, указав рукой на миндер, где всегда садились Мария с Мальвой.

— Во имя бога милостивого, милосердного, — начал Мурах-баба неизменной молитвой. — Обещал аллах верующим сады, в которых текут реки, для вечного успокоения и райские жилища в садах вечности. Я счастлив, дети мои, ибо направляю вас на путь истины. — Он внимательно посмотрел на Марию, которая, опустив голову на грудь, мысленно была где-то далеко от божьей науки. — Сказал аллах: <Поклоняйтесь мне, ибо все вернутся к нам>. Ныне я хочу рассказать вам…

— Про Кара-куру, ты же обещал, баба, — попросила Мальва, ей надоело ежедневное заучивание корана на арабском языке, которого она не понимала.

Дервиш недовольно поморщился:

— О злых демонах нехорошо рассказывать на ночь, дочь моя, да еще и людям, которым неведомы достоинства истинной веры. Эти злые джинны всегда окружают нас, но страшны они лишь тем, кто не впитает в свою плоть и кровь самую правдивую и самую справедливую веру Магомета.

Поглощенная собственными мыслями, Мария произнесла вслух:

— Каждый кулик свое болото хвалит… Ляхи то же самое говорят о католической вере, евреи о талмуде…

Дервиш почувствовал издевательский тон в словах Марии, и поток нравственных поучений едва не сорвался с его языка, но Мария опередила его. Подняла голову: губы презрительно сжаты, взгляд пренебрежительный Мурах-баба еще не видел Марию такой.

— Разве ты, монах, можешь знать, что на свете является самым справедливым? Ты, который так ревностно придерживаешься своей веры только потому, что она дает тебе власть над людьми, вдоволь еды и жен?

— Пусть ветер унесет эти поганые слова из твоего прескверного рта, Мариам, — прошипел дервиш, но потом спокойно продолжал: — Те, которые считают наше учение ложным, не войдут в ворота рая, как верблюд в ушко иглы. Учение Магомета самое справедливое и самое правдивое потому, что оно последнее. Ведь коран не противоречит Моисею, коран признает божественное происхождение Христа, но разве можно сравнить этих пророков с умным пророком Магометом, ибо те давали советы людям только на день сущий, а о дне грядущем советовали только мечтать. Моисей упал на границе ханаанской земли и потерял веру в Иегову, Христа же распяли сами евреи за то, что он велел поклониться идолам. Магомет же сказал: <Когда все народы будут исповедовать ислам, тогда появится посланник бога Махди, который сделает всех людей равными>. Ныне большая половина мира признала нашу веру, и недалек тот час, когда все будут равны — от шейх-уль-ислама до моакита*, от султана до цехового ремесленника.

_______________