Он не думал о ней сейчас, занятый совсем иными вопросами, но и его сердце билось не так мерно и спокойно, как прежде. Эта девушка понравилась ему сразу, и если б киммериец мог хотя бы на пару дней задержаться в Мессантии, он непременно оставил бы ей добрую память о себе… Но времени не было — не было совсем. И если первое число ему уже удалось отыскать, то второе и третье оставались загадкой, не говоря уж о «знакомом», который должен был указать ему его дальнейшие действия… И все эти тайны содержались именно в противной его душе Мессантии! Почему он так невзлюбил этот город, он и сам затруднился б объяснить. Может, потому, что впервые попал сюда в наисквернейшем расположении духа, а может, потому, что именно в здешнем порту он потерпел когда-то поражение в схватке с бандитами… Только светлый Митра знает, отчего душа принимает одно и никак не хочет принять другое… Чем, к примеру, отличается от Мессантии Шадизар, или Аграпур, или Замбула? Такие же, в меру грязные и в меру чистые города, но вот Мессантия вызывает в душе скуку и холод, а также одно-единственное желание: поскорее уйти отсюда… Конан фыркнул, еще раз испытывая неприязнь к этим улицам, сплюнул на вымощенную островерхими камнями дорогу, с мстительным удовлетворением проследил траекторию полета плевка… И вдруг… Он резко остановился. Прямо перед ним, напротив высоких железных ворот, лежала дохлая мышь…

— Я дальше не пойду, — твердо заявил он, стараясь не смотреть на Даниту. Но на Плипсо он искоса все же взглянул. Краб вяло развесил клешни и, похоже, уснул — во всяком случае, ленивая поза его ничем не напоминала то возбужденное состояние, кое овладело им при выходе из «Искалеченного в боях Свилио».

— О-о, Конан… — удивленно протянула девушка. — Но дальше идти и не надо. Я дважды просила тебя остановиться, потому что… Вот он, мой дом. Только я хотела обогнуть его и войти через маленькую дверь, чтобы не будить слуг…

— Это и есть твой дом? — недоверчиво переспросил варвар, переводя взор с Даниты на Плипсо, а с Плипсо на дохлую мышь.

— Да. Пойдем.

Она потянула его за рукав, желая все-таки обойти дом с другой стороны, и Конан, оглянувшись на почившее бесславно второе число, пошел за ней, чувствуя не удовольствие от так скоро исполнившегося требования старой колдуньи, а досаду: вся эта история казалась ему бессмысленной. Что с того, что Данита таскала в кармане краба? Конан и без того пошел бы с ней. А что с того, что на дороге валялась дохлая мышь? Сей дом и без того оказался тем самым, к которому вела его девушка от самого трактира… Впрочем, задумываться об этом сейчас не стоило: пусть будет что будет, а дальше он посмотрит по обстоятельствам…

Но мысль, раз посетив, уже не покидала варвара. Снова и снова он перебирал в уме наставления Низы, пытаясь совместить их с реально происходящими событиями, но так ни к чему и не пришел. Заключая свои измышления, он повторил для себя: пусть будет что будет, а дальше надо смотреть по обстоятельствам. Прежде, еще несколько лет назад, Конан вряд ли остался бы удовлетворен собственным решением, но теперь опыт ему подсказывал — сие на данный момент единственно верно. Не всегда действие лучше ожидания, как не всегда вино лучше пива, а друг лучше врага. Порой приходится использовать свое умение ждать, и, кажется, сейчас именно та ситуация…

Поглощенный своими мыслями, Конан не сразу заметил, куда ведет его Данита, и только когда она остановилась и отпустила его руку, тоже встал, с растущим недоумением оглядываясь вокруг. Смутное, едва уловимое беспокойство охватило его; пока он еще не понял, в чем дело, но чуял, что разгадка близко, совсем рядом, и нужно лишь немного напрячь память и внимание, чтобы уяснить суть.

Внутренний дворик, куда привела его девушка, оказался довольно мал. Две скамьи и низенький круглый столик на одной ножке — вот все, что увидел здесь киммериец, но и этого оказалось достаточно: память его тут же возродила некие обрывки прошлого, которые, однако, невозможно было соединить в одну картину и в которых нельзя было различить ни лиц, ни одеяний, ни слов. Ясно было только то, что Даниту он точно видел нынче впервые в жизни — такую девушку он бы не смог позабыть, даже если б взглянул лишь раз и мельком… Но вот откуда ему знаком этот крошечный внутренний дворик, этот стол, похожий на гриб, этот бронзовый светильник, тускло мерцавший сейчас во тьме в жалком подражанье серебряным звездам…

— Данита! — позвал варвар, не поворачивая головы.

Ответа не было. Тогда он оглянулся и обнаружил, что девушка куда-то исчезла, оставив его в своих владениях одного; с досадой сплюнув, Конан сел на скамью, решив подождать ровно столько, сколько ему бы потребовалось для того, чтобы выпить кувшин пива. По истечении сего срока он намеревался удалиться — хотя бы через стену, если будет заперта дверь. Вот только пива тут и в помине не было, и обыкновенной воды тоже, а в глотке киммерийца после трех бутылей вина пересохло так, что он то и дело сглатывал слюну. Подобное обстоятельство лишь усиливало и без того растущее с каждым вздохом раздражение.

То ли причиной тому была слишком черная ночь, то ли выпитое в трактире крепкое белое вино, только веки варвара вдруг набухли и отяжелели, а все мысли и чувства смешались в тугой колючий ком, угнездившийся прямо под переносицей. Конан вздохнул, пытаясь удержать голову на весу, но не сумел — широко и сладко зевнув, он повалился на скамью, подтянул ноги, кои в вытянутом положении свисали бы к полу, и, не имея сил даже на то, чтобы отбросить с лица густую прядь, уснул.

Когда он пробудился, солнце стояло уже высоко над Мессантией. Лучи его так прогрели каменные стены внутреннего дворика, что Конан чуть не задыхался от жары. Пожалуй, если б не это, он спал бы до самых сумерек, ибо то был его первый за последние восемь дней и ночей сон без сновидений…

Не поднимая пока век, он сел; душа его с неохотой вернулась в тело с заоблачных высей, где парила так легко и свободно, не занятая земными заботами; долгий зевок возвестил ее окончательное возвращение в родное гнездо — киммериец мотнул головой и наконец взглянул на свет темными от сна глазами.

— Хороший день, Конан!

Негромкий, чуть надтреснутый мягкий голос прозвучал где-то совсем рядом. Варвар обернулся. Справа от него, локтями опираясь на спинку его скамьи, стоял человек небольшого роста, совершенно седой, со смуглым приятным лицом, покрытым сетью глубоких морщин, и с улыбкою взирал на Конана добрыми карими глазами. В том, что старик этот был ему знаком, киммериец не сомневался и на миг — как и в том, что вспомнит его сейчас же, стоит только услышать еще хоть пару слов из его уст. Но пока сии мысли вяло ворочались в его голове, сердце, которое, как давно уже он уяснил, соображает несколько быстрее его самого, опустилось к желудку — словно охнуло и присело; недоуменно хмыкнув, Конан нахмурился.

— Ты не помнишь меня? — Старик подобрал полы длинного своего платья, прошел к скамье напротив и сел, скрестив на груди темные тяжелые руки.

Вот оно! «… первый человек, коего ты узнаешь в лицо, сообщит тебе о дальнейших твоих действиях…» Конан еще не вспомнил его, но зато уже узнал в лицо, так что сейчас от него требовалось лишь одно: терпеливо выслушать все, что этому человеку заблагорассудится ему поведать.

— Я думал о тебе, Конан, — между тем с неожиданной грустью произнес старик. — Не далее как восьмого дня я видел сон…

— Кармио! — воскликнул киммериец, поднимаясь и испытывая истинную радость — такой давно не баловала его душа.

Если б мозг варвара не был затуманен вином и болезнью, он узнал бы его тотчас. Конечно, перед ним собственной персоной сидел купец Кармио Газа, приемный отец рыжего талисмана. Он постарел, и не на пять лет, а на все двадцать: волосы его, раньше волнистые и густые, поредели; плечи согнулись; морщинами покрылись лицо и руки; карие глаза, все еще красивые, стали мутны и — Конан с содроганием заметил это — в уголки их то и дело набегала старческая слеза. Только улыбка его осталась прежней.