— Хей, Виск. — Он с трудом встал, осторожно продвинулся на шаг вперед, рукой проверяя дорогу, потому что больше всего опасался сейчас массой своего огромного тела ненароком придавить талисмана. Прежде киммерийцу приходилось видеть людей сразу после длительного их заточения в темнице, так что он хорошо представлял себе несчастного рыжего, что наверняка за три года превратился в тень, в подобие человека, все соки жизни коего впитали эти стены и эта тварь наверху. Пока глаза не привыкли к мраку, Конан решил не двигаться: от Деба можно ожидать любой каверзы, и только боги знают, не подпилил ли он пол и не подвесил ли к потолку железное ядро, призванное упасть на голову узнику при малейшем неосторожном движении.

Ночь уже опустилась на землю и была безлунна, потому и сквозь щели (а сентиментальный бандит в своей новой копии старого галеона не забыл даже про щели) совсем не проникал свет. Постепенно — Конану показалось, что прошла целая ночь, но на деле всего лишь несколько мгновений — мгла вокруг него сдвинулась, начали проявляться предметы, и в одном из них он узнал вдруг то, что осталось ныне от рыжего талисмана. Бесформенной грудой он лежал на полу, прикованный к стене длинной тонкой цепью, змеей скрутившейся меж палок ног… У головы его стояла миска, в которой варвар с отвращением увидел мутную воду с накрошенным в нее хлебом; лоб талисмана касался края миски, и Конан, не сдержавшись, отпнул ее, расплескав вонючую бурду по всему полу.

— Хей, Виск… — пробормотал он, присаживаясь на корточки перед другом. — Слышишь? Это я, Конан…

Он не знал, что сказать еще, как заставить его очнуться и открыть глаза; он вообще не знал, жив ли еще этот парень, над коим так жестоко посмеялись проклятые боги, подарив ему счастливую способность приносить удачу другим, самому ее никогда не имея.

— Конан… — Хрип, с присвистом вырвавшийся из пересохшей глотки талисмана, заставил варвара вздрогнуть и тут же сжать зубы в ярости: Деб отнял у рыжего все — не только свободу, не только суть, но и вид, и голос, ибо то было дребезжание колеса телеги, скрип мачты или треск обломанной ветром ветки, но только не голос человека…

— Ты можешь встать? — спросил Конан угрюмо, но не отводя взгляда от кучи костей на полу.

— Да, — просипел талисман, приподымаясь на локтях.

— Надо уходить отсюда скорее… Клянусь Кромом, этот ублюдок сейчас или утопит нас или…

— Утопит… — Наконец талисману удалось сесть. — Слышишь, как шумит вода? Он открыл под трюмом люк…

— Прах и пепел! — в ярости варвар ударил кулаком в стену, тем самым обвалив на себя с потолка мокрую труху. Он опять попался, и теперь уже, видимо, крепко… Наклонившись, он без труда разорвал тонкую цепь, сковывавшую ноги Виви, рывком поставил его на ноги и прислонил к бочке в углу.

— Вода прибывает, — тихо заметил рыжий, обозревая лужу во весь пол шириной и в три пальца глубиной. — Он говорил, что не успеет выпить и кубок вина, как мы уже…

— Нет! — яростно отрезал Конан, снова вынимая меч и всматриваясь в потолок, в то место, где должна была быть крышка трюма.

— Он давно этого хотел… Чтоб нас вместе… Он ждал тебя…

— Хватит, Виск, — оборвал талисмана Конан. — Давай выбираться отсюда.

Холодный расчет, присущий его натуре всегда, в любые времена жизни, после первых мгновений ярости на себя самого снова начал действовать. Он вбил острие меча в щель в потолке, рядом с крышкой, и с силой надавил на рукоять. Доска со скрипом отошла, и киммериец, просунув под нее пальцы, отодрал ее совсем. Едва талисман (ослабленный до такой степени, что вообще еле двигался) ценой невероятных усилий успел преодолеть расстояние в пять шагов до друга, как у того уже была готова отличная дыра, в которую он, хотя и боком, но вполне мог протиснуться. Конан готов уже был, подтянувшись на руках, пролезть в дыру, как вдруг до него донесся сверху чей-то сильно дрожащий, хотя и громкий голос: «А вот и я, грязная скотина! А вот и я!» С холодным ужасом он понял, кто это… Хам! Не дождавшись варвара у холма, он решил сам сразиться со страшным хозяином дворца, для чего и пробрался в сад… Возможно, он даже наблюдал драку Конана и Красивого Зюка, и тогда его появление сейчас сродни подвигу — небольшой ростом бандит довольно легко справился с огромным, состоящим сплошь из железных мускулов киммерийцем. В отчаянии сплюнув, Конан приказал талисману лезть следом за ним и, более не теряя и мига, змеей просочился в дыру.

— Вот и я! Вот и я, демон! — нервно выкрикивал Хам, размахивая дубиной в пол его роста перед самым носом у невозмутимого бандита. — Ага, боишься? Я тебе, Нергалово отродье, сейчас башку сниму!

Подбадривая себя этими воплями, парень кружил вокруг Красивого Зюка и даже пару раз оказывался за его спиной, но дубину опустить все не решался, по всей видимости, памятуя о прокушенной шее, а впрочем, может, просто примериваясь к голове врага — чтоб ударить только один раз и наверняка. Бандит же, казалось, вовсе не замечал Хама.

Задумчиво глядя в густо-черное небо, в коем блистали три крупные серебряные звезды, он стоял возле люка, карауля возможную попытку варвара выбить крышку. Если б возбужденный донельзя Хам не кричал так истошно, он бы смог расслышать странные слова, кои Деб бормотал себе под нос: «Третье время проходит… Третье… Что дальше?..» Глаза его, цветом слившиеся с небом, словно повернули взор внутрь, так глубоки стали теперь; руки, сложенные на груди, лежали покойно, не двигаясь и для того, чтобы пугнуть Хама; расправленные плечи, правда, как бы чуть опустились, но сила от них исходила прежняя, огромная, нечеловеческая…

Наконец нервы охранника не выдержали, и дубина врезала-таки по голове бандита, но, вопреки ожиданию, ни треск проломленного черепа не разорвал ночную тишь, ни кровь и мозги не забрызгали палубу — недовольно кривя губы, Красивый Зюк обернулся на Хама и, пригладив волосы на затылке, бесцветным голосом промолвил:

— А-а, это ты…

Оскорбленный до глубины души Хам с вытаращенными от страха и ужаса глазами снова поднял свое оружие, надеясь если не сверху, то хоть сбоку оглушить врага. Ухнув, он махнул дубиной, целя в ухо бандита, и сам чуть не улетел за ней следом, влекомый ее тяжестью. Он не успел заметить, как мотнулась голова Красивого Зюка, уклоняясь от удара; он успел понять только, что промазал, хотя это и казалось ему совершенно невозможным — их разделяло не более шести шагов, дубина же была длиной семь, а то и семь с половиной. Хам ахнул, опустил оружие сие книзу, и обреченно уставился в бездонные глаза противника.

— У тебя ничего не выйдет мальчик, — спокойно и даже вполне доброжелательно сказал вдруг Красивый Зюк, не трогаясь с места. — Пока меня нельзя убить. Ты знаешь, что такое «Три времени Сета»?

Дрожа всем телом, Хам отрицательно задвигал челюстью, тоже не трогаясь с места, но по другой причине, нежели Деб: ноги его, в коленях слабые, приросли к полу и, кажется, никакая сила не смогла бы их оторвать.

— Это такая штука… Как бы тебе объяснить… — медленно продолжил Деб. — Моя душа рождена была до тела, и рождена была не матерью моей и не отцом. Великий Сет… Один вдох его продолжается год, а выдох не занимает и краткой доли мига… Так вот, к моему счастью, он выдохнул когда-то мою душу…

— Я не понимаю тебя! — в отчаянии пискнул Хам, пятясь. — Я не понимаю!

— А я не тебе я говорю, — пожал плечами Красивый Зюк. — Пусть меня слушает тот, кто стоит за моей спиной.

Не в силах унять дрожь, парень перевел взгляд чуть выше и вздрогнул в еще большем ужасе: за спиной бандита высилась громадная темная фигура, особенно жуткая на фоне черной дали. То был Конан, и Хам, в следующее же мгновение узнав его, облегченно всхлипнул.

— В юности я повстречал однажды мага Черного Круга, которого принял за купца и возжелал ограбить. Он не стал обращать меня в камень или в жабу — он поклонился мне и поведал о том, что ты только что услышал, варвар, — не оборачиваясь, говорил Деб. — Он сказал, что для таких, как я, за всю жизнь трижды выпадает время Сета, когда тело становится неуязвимым, а мозг выбирает из сотни решений лишь одно, самое верное. Он рассчитал для меня эти три времени… Первый раз выпал на мой тридцатый год. Тогда в руках моих оказался весь Эрук, и если б не…