— Ты совсем не изменился, дорогой друг, — дрожащей рукой проводя по плечу киммерийца, сказал купец, а когда снова присел на скамью против него, два ручейка бежали по глубоким канавкам на его щеках.

— А ты изменился, — качнул головой Конан. — Ты здорово изменился, Кармио.

— Я знаю…

Дверь бесшумно отворилась, и к столику подскочил слуга. Варвар угрюмо смотрел, как ловко расставляет он бутыли темного стекла, усеянные будто росой прозрачными каплями, блюда с холодной телятиной в желе, с овощами, с зеленью, миски, полные проперченной красной лапшой, а в заключение серебряные кубки для вина, и все его добрые чувства, разбуженные приятной встречей, постепенно таяли. Что могло случиться с веселым, сильным и умным Кармио? Как всего за пять лет он сумел превратиться из крепкого мужчины в слезливого, почти беспомощного старца? И наконец, где его рыжий приемыш? На эти вопросы киммериец надеялся получить ответ немедленно — как только уйдет слуга.

— Надеюсь, тебе придется по вкусу сие красное немедийское вино, привезенное прямо из Бельверуса… — Прежние лукавые нотки с некоторым облегчением услышал Конан в мягком голосе купца.

— Прах и пепел! Еще бы!

Он примерился и с размаху плеснул в свой кубок сразу полбутыли. Под яркими солнечными лучами немедийское красное заискрилось, заиграло в серебряных берегах кубка всеми оттенками — варвар одним глотком отхлебнул половину, проводил взглядом слугу и, в упор уставившись на старика, спросил:

— Ты болен?

— Да, друг, я болен, — после мига молчания ответил Кармио. — Я… Мои ноги уже не слушаются меня — как и мои слуги… В голове — такая же лапша, как в твоей миске… Я забываю, что делал прошлым вечером, а иногда не помню даже, что делаю сейчас… Я болен, Конан.

— Где рыжий?

— Его давно уж нет… — Голос старика прервался. Он хрипло, трудно закашлялся, и пот крупными каплями выступил на его высоком, с тремя поперечными глубокими морщинами, челе. — Его… нет, Конан. — Он прижал руки к груди, словно умоляя не произносить рокового слова. — Его… украли.

— Фу-у! — выдохнул киммериец, который уже успел представить себе бездыханное тощее тело рыжего талисмана. — Кто?

— Если б я знал, добрый друг… Если б я знал… Но — давай потолкуем об этом чуть позже. Ты устал с дороги. Пей вино, ешь…

— Договорились, — сумрачно согласился варвар, доливая в свой кубок вина. — А пока расскажи мне, откуда у тебя вдруг появилась дочь.

— Данита… Она хорошая девочка, Конан. Ее мать — чудесная женщина, сестра моего друга… Он умер, она тоже… Я взял Даниту в дом и — был рад… Как я был рад! А через два дня… Через два дня пропал мой Вини…

— Ну вот что, Кармио, — решительно сказал киммериец, увидев, что глаза старика опять повлажнели. — Я хочу знать все — все! И прямо сейчас! Ты слышал меня?

Старик молчал, опустив голову. Тогда Конан привстал, дернул его за рукав, нечаянно облив при этом вином его ногу в кожаном легком сандалии — чего тот, кажется, вовсе не заметил — и повторил:

— Ты слышал меня, Кармио? Я хочу знать все!

— Я слышал… Я расскажу…

— Мы не виделись с тобой пять лет и еще одну луну, Конан… Что было за это время в твоей жизни — потом ты непременно поведаешь мне… Я тоже хочу знать все… Уверен, что подвиги твои не только множественны, но и славны, ибо суровое сердце твое воистину благородно, а душа воистину честна… Так говорил о тебе мой мальчик, пока был со мной… Он даже сочинил балладу о Конане-варваре, великом воине из далекой Киммерии! О-о, дорогой друг, ты улыбаешься… Вот послушай:

Там, где рождаются буйные дикие ветры,

Там, где на сопках качаются черные тучи…

Нараспев начал купец, но при первых же словах вдруг заметил в синих очах гостя выражение обреченности, граничащей с отчаянием: из уважения к Кармио Газа Конан готов был выслушать балладу рыжего до конца, хотя сие равнялось для него пытке каленым железом, и старик, оценив его мужество, улыбнулся и смолк.

— Если душа твоя возжелает, потом я попрошу Даниту исполнить для тебя эту прекрасную балладу с музыкальным сопровождением. А сейчас позволь мне начать мою грустную повесть…

Киммериец облегченно вздохнул и с удовольствием позволил.

— Не раз я вспоминал тебя в эти годы, друг. Иной раз мне казалось, что Митра услышал мои мольбы и скоро ты вернешься сюда из дальних странствий, дабы отдохнуть в тиши и покое среди любящих тебя сердец… Когда мы — я и мой мальчик — вели беседы о тебе, светлой печалью исполнялись наши души и… Прости, мне трудно говорить о тех счастливых днях…

Старик вытер слезу, побежавшую по проторенной уже дорожке. Виноватая улыбка тронула его бледные губы; он глотнул вина — лишь для того, чтоб промочить горло, — в видимо собрал силы, желая продолжать.

— Торговое дело мое расширялось. Удача стояла на страже у моих ворот и днем и ночью, так что вскоре после возвращения мальчика я отправил караваны с товарами во все концы света… Он помогал мне, и к радости моей, я обнаружил у него немалые способности — теперь я мог спокойно уйти на Серые Равнины и оставить все в его руках… Не припомню, Конан, толковали мы с тобой о Великом Равновесии? Однажды мне снился такой кошмар: столкновение Добра и Зла. Добро в этом сне было самым обыкновенным маленьким горным озерцом — прозрачным и покойным, словно Вечность опустила в него свои длинные косы и погрузилась в дрему… Зло окружало Добро со всех сторон и было голыми скалами. Они нависали над озерцом тяжелыми мощными выступами, и страх сковывал мои члены, ибо чудилось мне, что свирепые колоссы из мрака Нергалова царства стали в строй и выдвинули челюсти в боевом азарте… Но ничего не происходило. Тишина — хотя и зловещая — не предвещала того безумия, кое началось чуть позже, и ни малейшего движения вокруг я не замечал…

Но вот с неба сорвалось солнце — я не знаю, откуда оно там взялось, потому что до того я его не видал; может, пряталось за горами? — и одним сверхбыстрым пролетом срезало верхушки скал. Огромные куски камня повалились в озеро, стремительно засыпая его (а ты помнишь, наверное, что отличалось оно весьма малыми размерами) — только искристые брызги полетели во все стороны!.. И вот я, охваченный диким ужасом, заметался у берега, закричал… Нет, я не кричал… Я орал! Я вопил! Я визжал! Я был похож на безобразную тупую обезьяну, у которой туземец своровал дневной запас бананов!.. Пот заливал мои глаза, смешиваясь со слезами… И наконец я решился. Прыгнув в озеро — оно было неглубоко, по грудь мне, — я стал руками отбивать летящие сверху камни, в горячке не чувствуя ударов, да и рук своих тоже не чувствуя. Кровь моя текла ручьями, отчего вода вокруг меня делалась розовою, а потом… А потом вдруг озерцо, наполовину уж заваленное кусками скал, всплеснулось, вытолкнуло меня обратно на берег, мощными струями начало отшвыривать камни, так что те ломались и крошились еще в падении! О, Конан, как это было страшно и… завораживающе…

— А дальше? — с любопытством осведомился варвар, видя, что старик не собирается продолжать.

— Не знаю… — пожал плечами купец. — Дальше я пробудился.

— Кром! Значит, ты так и не увидел, кто победил? Добро или Зло?

— Нет. Но, думаю, ни одному человеку сего знать не дано. Да и не кончена еще борьба…

Кармио Газа опять замолчал, то ли заново переживая свой сон, то ли просто собираясь с силами. Уставясь в середину стола, он медленно потягивал вино, погруженный в неведомый никому и ему самому мир. Но, заметил Конан с удовлетворением, руки его уж не дрожали, и глаза были сухи.

— Так вот, дорогой друг, что касается Великого Равновесия, — внезапно молвил он, поднимая взор на киммерийца. — Я знаю, так бывает чрезвычайно редко, но бывает: когда жизнь не имеет просвета; когда она состоит из одних только черных дней; когда и надежда на лучшее, не получая и малого подтверждения, гаснет, гаснет… пока не исчезнет бесследно… И наоборот: лишь невинные белые облачка изредка омрачают ясную погоду жизни баловня богов. Он счастлив, хотя и не желает того признать — на лице его печать скуки и грусти, но не надо этому верить, потому что он и сам в это не верит. Он так убежден в благосклонности небес к его милой жизни, что маска сия всего-то дань им, высшим, нечто вроде жертвоприношения… Мол, я слаб и ничтожен, и нахожусь в вашей власти, и понимаю это, а посему не оставьте меня в ужасном жестоком мире одного; помогайте мне; смотрите на меня; любите меня всего, любите меня всегда и ни в каком случае не переставайте меня любить… Ну, так или примерно так… Вот те исключения, когда Великое Равновесие не проявляется никак, и, мне кажется, друг, се тоже есть коварство Зла…