– Это гораздо больше того, на что я рассчитывал, – пылко сказал Джон. – Что же касается денег, то они мне не нужны.

– Но это нелепо! – запротестовала я.

– Нет. Пища, крыша над головой и покой – вот все, что мне надо, – ответил он, радостно улыбаясь. – Остальное будет излишеством.

«И вправду, как кот», – подумала я и пожалела, что, погаснув, его огонь не оставил после себя даже золы.

Таким образом, с Мартой по правую руку и с Джоном Принсом по левую я стала растить детей и ждать того дня, когда ко мне вновь вернется надежда.

Потянулись серые утомительные годы. В 1820-м на острове Святой Елены умер одинокий человек. Я почувствовала его смерть, поскольку наши с Наполеоном жизни были неразрывно связаны и, в конце концов, между нами было много общего. При Ватерлоо он потерял свою империю, а я свой мир, и трудно сказать, какая из этих потерь оказалась страшнее. Я была сердита на него только за одно: ему удалось убежать от своей утраты гораздо быстрее, чем мне от моей.

Какими бы грустными ни были эти годы, я никак не могу сказать, что в это время в Спейхаузе не было ничего, кроме печали и скорби. По мере того как подрастали дети, дом оглашался их смехом и смехом их друзей – смехом, которым, к вящему моему удивлению, наслаждалась даже я. Они были такими чудесными ребятишками, а я – предательница! – иногда ловила себя на мысли, что не могу им чего-то дать. Будто огонь любви, который, подобно птице Феникс, постоянно возрождался между мною и их отцом, отгорел и уже не мог связать меня с ними. Неужели мы с Дэвидом выставили их вместе со всеми остальными из нашего магического круга? И может, они выросли не такими, как все, именно потому, что были лишены той любви, которую мы с Дэвидом делили между собой, мало что оставляя на их долю? Я бесцельно изводила себя этими мыслями, поскольку о лучших детях не могла мечтать ни одна мать.

Артур по мере взросления становился все больше похож на моего отца. Впрочем, если бы черты его лица были чуть более вытянуты, он вполне мог сойти и за Спейхауза. Это было поистине необычно: кукушонок, высиженный в гнезде ласточки, стал напоминать ее даже внешне! Однако у него были глаза и улыбка отца, и иногда, когда он улыбался, мне казалось, что в комнату вошел сам Дэвид. И сердце мое сжималось от невосполнимой утраты.

Сходство Артура со Спейхаузами не ограничивалось только внешностью. Может быть, потому, что после смерти Дэвида кузен Эдгара, этот старый повеса, неожиданно стал тратить много времени и сил на воспитание мальчика, поделившись с ним присущими Спейхаузам мягкостью и застенчивостью. Было очевидно, что Артур не рожден человеком дела, в нем не было практической жилки его отца, хотя он был очень умен и обладал серьезным складом ума. Он от природы был склонен к наукам и медицине, возможно, переняв эту тягу от Марты. Однако для него не имело смысла становиться доктором, поскольку рано или поздно на его плечи должна была лечь тяжелая мантия семейства Спейхаузов. Тем не менее он изучал – и, насколько мне известно, весьма успешно – курс наук в Оксфорде, который посещал в качестве коммонера.[39] Впрочем, он не чурался и развлечений.

Кузен Эдгара умер вскоре после того, как Артуру исполнилось шестнадцать, но никто из нас не захотел перебираться из Доуэр-хауза в Мэнор, родовое гнездо Спейхаузов. Так он и пустовал в течение нескольких лет, пока в 1828 году Артур не привез туда свою невесту.

Он сделал безупречный выбор, женившись на девушке из хорошей и состоятельной семьи в Беркшире. Ее вытянутые черты так напоминали Спейхаузов, что для бедного Эдгара не составило бы никакого труда признать в их детях своих родных внуков – до такой степени они были похожи на него. Их брак не был результатом отчаянной любви до гроба, но зато это позволяло молодым не играть друг у друга на нервах. Впрочем, они оба были слишком хорошо воспитаны, чтобы говорить об этом вслух.

Что же касается Каролины, то и без того избалованная Дэвидом, она вкусила еще большую свободу, оказавшись в руках Джона Принса. Он даже не подозревал, насколько близок был к истине во время нашего первого разговора в Доуэр-хаузе, когда заявил мне, что готов стать ее рабом. Все вышло именно так, и самые мои горячие обращения в его адрес не могли ничего изменить.

Еще в то время, когда Каролина была маленькой, они уже представляли собой странную пару, отличаясь друг от друга буквально во всем. Он, длинный, тощий, со смуглой кожей и светлыми волосами, она, маленькая и кругленькая, светлокожая и темноволосая. И тем не менее они проводили вместе практически все время: светлая голова склонялась к темным кудряшкам, она болтала, он слушал. Их общение доставляло удовольствие обоим, хотя вряд ли Каролина сумела многое почерпнуть из его уроков. Джон обладал недостатком, присущим, как мне кажется, многим выдающимся людям, – полной неспособностью донести свои блестящие мысли до рассудка других. Но даже будь Джон самым талантливым из учителей, я сомневаюсь, что ему удалось бы вложить много знаний в симпатичную, но совершенно пустую головку Каролины.

Она радовалась каждому дню и обожала забавы, но тем не менее росла чрезвычайно набожной. Это было вдвойне странно, поскольку Джон, выполняя данное мне обещание, никогда даже не заговаривал с ней о религии, разве что в самой общей форме. Возможно, она просто впитала в себя окружавшую его ауру. Как бы то ни было, Каролина, особенно будучи подростком, стала настолько религиозной, что я с грустью решила: ей суждено выйти замуж за священника. От отца она унаследовала некоторую артистичность, от меня – склонность к танцам, и, учитывая скромные познания в музыке, которые мне удалось вложить в нее, Каролина не уступала ни одной хорошо воспитанной девушке в окрестностях Оксфордшира.

И тем не менее своим замужеством она удивила нас всех. Ей удалось вскружить головы половине мужского населения графства, в том числе и молодежи из университета, с которой она познакомилась, когда там учился Артур. Поэтому я полагала, что ее жених окажется богатым – Каролина с детства питала слабость к роскоши, – молодым и таким же безмозглым, как она сама. Таких вокруг нее вертелось сколько угодно. Однако неожиданно для меня ее выбор пал на бесшабашного и румяного коротышку лет на двадцать старше ее, совершенно лысого, с живым подвижным лицом. Денег у него водилось немного, но природа щедро наградила его добротой и умом. Когда я одобрила выбор дочери, все вокруг пришли в ужас, но ей нравился именно этот человек, а я с удовольствием отдавала ему предпочтение перед священником, который раньше не выходил у меня из головы. Поэтому я охотно дала согласие на их брак.

Они были не менее счастливы, чем я, счастливы так, как никто не мог ожидать, и с завидной скоростью начали производить на свет детишек. Их старший сын Ричард стал моим любимым внуком. Я говорю об этом без колебаний, поскольку и внешностью, и характером он очень напоминает мне Дэвида. По мере того, как он растет, я своими глазами вижу, каким в детстве был Дэвид, и это приносит мне огромную радость.

Однако дети взрослели долго. К тому моменту, когда Каролина остепенилась и стала жить в собственном доме, прошло целых пятнадцать лет. За эти годы в нашей жизни произошли некоторые перемены. Когда Артур уехал учиться в школу, я решила, что он будет проводить в Спейхаузе только часть времени, а в остальное – жить на Уорик-террас. Теперь, лишившись своего сердца, Спейхауз перестал быть самым лучшим местом для нас, тем более что я изголодалась по бурлящей лондонской жизни с ее театрами, балами, магазинами, криками уличных торговцев и ночных сторожей. Мой отъезд был делом решенным.

Джон Принс отправился с нами, и, хотя он побаивался покидать свое убежище в Спейхаузе, он также нашел для себя в Лондоне кое-что интересное: например, коллекции сэра Ханса Слоана и изумительную библиотеку, только что созданную в Блумсбери.