Наконец он отодвинул тарелку и поднял на меня глаза.
– Вы хотите, чтобы я все рассказал? – осведомился он. Я утвердительно кивнула, и он начал свою историю.
После того как мы с Дэвидом сбежали, Принс занимался только тем, что пытался урезонить Ричарда. Когда первый приступ ярости у того прошел, он вновь стал предаваться своим старым привычкам – хандре и пьянству. Но не желая оставить Ричарда в покое и безвылазно находясь дома, Принс до такой степени докучал ему, что тот, хотя бы только из самозащиты, был вынужден снова выйти в свет. Там, как я и предсказывала Джереми, он скоро нашел новую кандидатуру на должность супруги – белокурую, пухлую и маленькую вдовушку. Я помнила ее очень смутно, но знала, что она уже давно подкарауливала Ричарда. В подходящий момент она появилась, и он снова превратился в счастливо женившегося мужчину.
Хотя Джон и радовался за Ричарда, его собственное положение отнюдь не изменилось к лучшему, поскольку новоиспеченная миссис Денмэн имела свою твердую точку зрения буквально на все и в особенности на то, что было связано с религией. Война между ней и Джоном вспыхнула практически с первого дня, и стоит ли говорить о том, чью сторону в этом поединке принял Ричард. Поначалу Джон искал убежище в местном приходе, но и там миссис Денмэн настигла его со своими дурацкими воззрениями. Ричард, по всей видимости, в свое время заметивший мое увлечение Джоном и так и не простивший ему этого, полностью поддержал свою новую жену и, когда Принс не пожелал сдаваться, перестал помогать ему в осуществлении благотворительных проектов, которые тот так долго лелеял. Постепенно Джон почувствовал, что его положение становится невыносимым, и наконец ушел из Солуорпа.
Об этом не было сказано ни слова, но мне пришла в голову мысль, что если вторая миссис Денмэн тоже испытала на себе силу его необычной притягательности, то, разочаровавшись в Ричарде как любовнике, она наверняка перенесла свое внимание на Джона Принса, да еще в более агрессивной форме, чем в свое время я. Возможно, я несправедлива по отношению к этой женщине, но, как бы то ни было, именно Джон Принс был вынужден покинуть свое убежище в Солуорпе.
Снаружи его ждал враждебный мир. Хотя у него и были кое-какие друзья и покровители, ссужавшие деньгами его начинания, но все духовенство вплоть до последней сутаны принимало его в штыки, и ему никак не удавалось найти новое пристанище. Он превратился в нищего бродячего священника, который странствовал между созданными им самим центрами. Но по мере того, как усиливались разруха и бедствия, вызванные войной, ему давали все меньше денег и все труднее было получить средства для этих центров. Один за другим они стали закрываться. Многие из его паствы хранили Джону верность до тех пор, пока, как я и предсказывала, могли хоть что-то получать от него. Когда же он не смог предложить им ничего, кроме духовной поддержки, растаяли как сон и они.
Нередко угрюмые и недоверчивые жители деревень, через которые он проходил, поколачивали его. Лицо Джона кривилось от боли, когда он рассказывал мне об этом, причем боль причиняли не сами брошенные в него камни, а именно тот факт, что они были брошены.
– Такое случалось и прежде, – успокаивающе сказала я, вспоминая раннюю историю христианства, – и так будет еще не раз, даже с такими прекрасными людьми, как вы.
– Я знаю, – ответил он, – но от этого боль не становится меньше.
Он был брошен на произвол судьбы, на попечение своего Бога, но даже после этого преследователи Джона не оставляли его в покое. Какое-то время он перебивался, отправляя службы и выступая в качестве репетитора в более или менее состоятельных семьях Вустершира, однако тот факт, что он являлся персоной нон грата среди своих коллег-священников, делал его пребывание в этих семьях напряженным и недолгим.
Под конец ворчание в адрес Джона Принса превратилось в негодующий рев. Он был обвинен в распространении ереси, и его враги добились наконец того, к чему так настойчиво стремились долгие годы – он был торжественно лишен сана. И именно тогда, когда Джон окончательно превратился в парию, он услышал о постигшей меня тяжелой утрате и решил идти ко мне. В моем мозгу сразу промелькнула мысль, что к этому наверняка приложил свою руку старый интриган Джереми. Тот факт, что Джон узнал о моем состоянии, на первый взгляд выглядел совершенно случайным, и, однако, он пришелся удивительно ко времени. Несомненно, Джереми побеспокоился о нас обоих.
– Но почему вы пришли? Что вам от меня нужно? – взволнованно спросила я.
– Не знаю, – просто ответил он. – Я чувствовал, что должен. Мой мир изгнал меня, а вы потеряли ваш. Мне показалось, что при том, как одиноки мы оба, нам удастся помочь друг другу.
В какой-то степени его слова являлись повторением моих собственных мыслей, но я все еще проявляла крайнюю осторожность.
– Вы, должно быть, понимаете, – медленно заговорила я, пытаясь поточнее выразиться и не обидеть никого из нас, – что я уже не та, какой была?
– Действительно, Элизабет? – Впервые он произнес мое имя. На его изможденном лице появилась улыбка. – Вряд ли вы так уж сильно изменились. Когда я впервые познакомился с вами в Солуорпе, вы хранили в своем сердце образ человека, который до сих пор остается там неизменным. Его не может изменить даже смерть. Тогда я был нужен вам не более, чем сейчас. Я был лишь устройством, которое, если угодно, можно назвать искушением. Но я никогда ничего не значил в вашей жизни и никогда не буду. Как я уже говорил, пропасть между нами слишком широка.
Я почувствовала некоторое облегчение и торопливо заговорила:
– Не вижу, что я могла бы сделать для вас, Джон. У меня нет ни связей, ни денег, чтобы помочь вам восстановить ваше положение.
– А я и не ожидал от вас этого. В конце концов, лишенный сана священник обладает весьма ограниченными возможностями. – Казалось, пища согрела Джона, и к нему стали возвращаться силы. – Сам не знаю, чего я ожидал, но вот пришел, как видите, как приблудный кот в надежде укрыться от дождя.
Я вздрогнула – его слова, словно эхо, повторили фразу, уже слышанную мною однажды: «Я твой муж, Элизабет, а не какой-нибудь приблудный кот, которого ты из жалости пустила в дом из-под дождя! Я не из породы приблудных котов!»
Да, Дэвид никогда не стал бы просить милостыню у порога чужого дома. Гордость и достоинство – вот что отличало его.
Глядя на Джона, я подумала, что в нем всегда чего-то не хватало. Может быть, яростный поход во имя Бога сделал его чем-то меньшим, нежели мужчина? А может, наоборот, именно мужская неполноценность и подвигнула его на этот яростный поход? Но вместе с тем и он, и Дэвид были очень хорошими людьми. Это не укладывалось у меня в голове.
Хотела ли я взять из-под дождя приблудного кота? Я подумала о череде одиноких дней, которые ожидали меня впереди. Джон мог бы стать той самой живой душой, с которой можно было перекинуться словом, просто побыть рядом. В моих глазах он действительно был приблудным котом, не более, но это все же лучше, чем ничего.
– У моего сына Артура уже есть репетитор, и вообще он скоро пойдет в школу.
Артур должен был отправиться в старую школу Эдгара в Винчестере.
– Но у меня есть еще дочь, Каролина, для которой я собиралась нанять гувернантку. Она еще очень маленькая, но если вы решите, что хотите и сможете ее учить, мы по крайней мере могли бы попробовать. Однако я не позволю, чтобы вы накачивали ее своими идеями.
В темных глазах Джона появилось облегчение.
– Это именно то, что мне нужно. В Спейхаузе я надеялся на защиту от жестокого мира, и теперь я с радостью стану рабом Каролины.
– А вот этого не советую, – сухо сказала я, – она и так уже чересчур избалована. Кстати, если вы почувствуете надобность, в Мэноре есть заброшенная семейная часовня. Уверена, что сквайр Спейхауз будет только рад, если вы станете использовать ее. К ней примыкают несколько комнат, предназначенных для священника. Я могу выделить вам кое-какую мебель, чтобы обставить их, пока из вашего жалованья вы не купите собственную.
