С Маргарет по Интернету часто общался и дед Улле, который специально ради этого общения освоил компьютерную технику. Он регулярно предлагал Маргарет приехать к нему на ферму и поработать там.

«Приезжай, дочка, – писал он. – У меня для тебя есть сюрприз». Маргарет пыталась узнать у Ларса, что дед имеет в виду, но тот не раскрывал секрета.

Для Маргарет наступил трудный момент. С одной стороны, мать чувствовала себя гораздо лучше, а на самой ферме вовсю работал Кеннет, который под руководством Одри быстро приобрел необходимую уверенность. С другой стороны, они вдвоем справлялись с работой и у Маргарет было мало шансов проявить самостоятельность, оставаясь на «Розамунде». На ферме Улле Йенсена она могла бы развернуться, а дома, скорее всего, – нет. Здесь она становилась как бы третьим лишним.

Но Маргарет была преданной дочерью и боялась оставить мать. А вдруг в результате какого-нибудь стресса у матери случится новый инсульт?

Девушка все время колебалась, не могла принять окончательное решение и измучила и себя, и Ларса, и Улле.

Как-то вечером Маргарет задержалась в гостиной. Стоял декабрь – летний месяц на Тасмании. Погода в тот день была безветренная, вдали мерно рокотало море. В открытые окна вплывал ни с чем не сравнимый аромат роз и левкоев. Маргарет запрокинула голову и, найдя на небе яркое созвездие Южного Креста, замерла. Она вдруг подумала о том, что в Дании, наверное, выпал снег, все готовятся к Рождеству, а в семье Йенсенов царит настоящая суматоха. И ей ужасно захотелось увидеть Ларса, поболтать с дедом Улле, прокатиться на Громе. Через несколько дней она заканчивает колледж. У нее отличные отметки, престижный диплом. Но что дальше?

В гостиную вошла Одри. В этот жаркий вечер она была одета в синие шорты и голубую майку и выглядела гораздо моложе своих лет. Только скорбные складки по обе стороны рта свидетельствовали, что эта привлекательная, еще не старая женщина перенесла какое-то серьезное испытание.

– Что, дочка, смотришь в небо, думаешь, прочтешь на нем свою судьбу?

– Не знаю, – вздохнула Маргарет.

– А я знаю, – решительно, почти как прежде, произнесла Одри. – Ты была со мной в самые трудные минуты, Маргарет. Ты хорошая дочь и верный друг. И я не имею права задерживать тебя, пришпиливать к своему подолу. Да в этом и нет никакой нужды. Я чувствую себя неплохо, совсем как раньше. Ну, почти как раньше, – поправилась она. – Было бы нечестно по отношению к тебе демонстрировать и дальше материнский эгоизм. Да-да, эгоизм, – подтвердила Одри, заметив, как дочь энергично замотала головой, не соглашаясь с ее словами. – Конечно, в первую очередь это был эгоизм женщины, пережившей серьезную болезнь и травму от потери близкого человека. Но теперь я здорова. Ну, почти здорова и с каждым днем буду чувствовать себя все лучше. А что касается… потерь, то я никогда не забуду твоего отца. Ты ведь знаешь, я очень любила Кевина. Его потеря невосполнима. Но Виви Йенсен старается помочь мне. У нее ведь больший опыт вдовства. И я ей за это благодарна.

Маргарет открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Одри нетерпеливым жестом остановила ее.

– Я справлюсь. Со мной ведь будет Кеннет и все остальные дети. А ты поезжай в Данию. Йенсены замечательные люди. Поработай на ферме деда Улле, воплоти свои идеи в жизнь. А я всегда буду рада помочь тебе советом. Ну а с Ларсом… Вы сами с ним разберетесь. Я вмешиваться с ваши отношения не буду. Вот видишь, болезнь сделала меня более деликатной, – засмеялась Одри.

Она прижала Маргарет к себе, и обе заплакали. Они хотели изменить что-то в своей судьбе к лучшему и одновременно боялись нового этапа в жизни.

А потом Маргарет прошла в конюшню и, оседлав каурую лошадку Дейзи, поскакала вперед. Вот и кладбище. Сюда, на могилу отца, она с недавнего времени приезжала каждый вечер и, сидя на скамеечке, рассказывала ему, что она успела сделать за день, как себя чувствует мама и малышня. Ей казалось, что в кусте красного шиповника, расцветшего на могиле отца, скрывается его душа. И когда ветки качаются в такт ее словам, это значит, что отец одобряет поступки дочери.

– Мы с мамой решили, что я должна ехать в Данию. Мама чувствует себя уже практически здоровой, с ней рядом будут Кеннет и младшие. Они позаботятся о ней. И знаешь, папа, Одри уже начинает командовать, как и прежде. Но никто не обижается. Нас сейчас это даже радует. Я уеду, папочка, – вздохнула Маргарет. – Наверное, очень скоро. – И не смогу приходить к тебе сюда и рассказывать о своих делах. И это меня беспокоит. Ты же знаешь, я до сих пор чувствую себя виноватой, что не отговорила тебя от охоты на этих паршивых куропаток.

Ветки шиповника сердито зашумели.

– Ну не буду, не буду. Ты считаешь, что моей вины в этом нет? Или ты уже простил меня? Но я-то чувствую свою вину! И ничего поделать с этим не могу. Поэтому я уезжаю не с легким сердцем, папа. – Маргарет заплакала. Она чувствовала, что радость еще долго не вернется в ее сердце. Хотя, имея практический склад ума, Маргарет все же понимала: надо жить, жить ради мамы, ради младших братьев и сестер, ради себя самой, наконец!

И вот наступил день отъезда.

– Не прощайся с таким лицом, как будто не увидишь нас никогда, – заметил Кеннет. – Мы еще приедем в Данию, еще погуляем на твоей свадьбе.

– Какая свадьба, Кеннет! – отмахнулась Маргарет. – Мне бы хоть немного прийти в себя, поверить, что этот мир может быть хорош, даже если в нем нет нашего папы. – На глазах ее показались слезы. Но, увидев приближающуюся к ней мать, Маргарет постаралась улыбнуться.

– Мамочка, я позвоню сразу, как долечу.

– Я в этом уверена, дочка. Обними за меня Виви и всю ее семью. На Рождество не забудь каждому вручить подарок, ведь датчане по-особенному относятся к этому празднику. В Рождество все должны быть с подарками и веселиться от души. Вот и ты повеселись. А то последние месяцы были такими для всех нас грустными. – Мать смахнула невольно набежавшую слезу и попыталась улыбнуться. – Все, не буду, не буду, – стала уговаривать себя Одри. – Я понимаю, что тебе в последнее время было не до нежных чувств. И все же помни. Ларс тебя любит. И был надежной опорой в трудные для всех нас времена.

На этот раз самолет не делал вынужденной остановки в Бангкоке и долетел до Дании без всяких приключений. После тридцатиградусной жары дома Маргарет попала в непривычный для себя холод. Улицы Копенгагена были слегка припорошены снегом, и минус один градус показался ей чудовищным морозом.

Приближавшееся Рождество чувствовалось повсюду. Город, особенно его центральная часть, сверкала словно драгоценный камень. Деревья на Новой Королевской площади, в городских садах и парках были изукрашены лампочками, как будто на них накинули электрическую сетку. Витрины магазинов манили дедами-морозами и «ниссе» – маленькими человечками в красных колпачках, которые, по мнению датчан, живут в домах в старых коробках, где хранятся ненужные вещи и следят за порядком. А на Рождество приносят детям подарки. Над улицами были натянуты провода, а на них висели разноцветные мигающие лампочками звездочки и снежинки. В окнах домов и на балконах повсюду были видны настоящие елки, ведь Дания занимает первое место в мире по выращиванию и экспорту рождественских елей. И везде – люди, взъерошенные, взмыленные, куда-то спешащие, с огромными пакетами, набитыми подарками.

Маргарет дивилась на эту красоту. Праздничный вид города оживил ее. И все же сама она была иной, чем полгода назад. Ларс и Виви грустно переглядывались, но так, чтобы Маргарет этого не заметила. Вид девушки их расстроил. Конечно, они понимали, что нелепая гибель отца и серьезная болезнь матери должны были плохо отразиться на Маргарет, но чтобы так… Ее глаза, напоминавшие прекрасные изумруды, погасли. Из них исчез огонь. Они не мерцали тем таинственным блеском, который когда-то наповал сразил Ларса. Она была бледной, хотя приехала из страны, где именно в это время ярче всего светит солнце и торжествует цветущее лето.