Щелкает кнутом. Трогай мало-помалу, милашки! Тортхельм Боже, ниспошли нам доброй дороги! Молчание. Слышен только перестук копыт и скрип колес. Колымага скрипит и стонет так, что и за сто миль услышишь. Снова молчание; на этот раз оно длится дольше. Куда мы едем? И долго ль ехать? Ночь на исходе, и дрема долит, и давит усталость. Что же умолк ты? Тидвальд От речей разоренье сердцу; отдыхал я. Однако глупый задал вопрос ты. Куда мы едем? В Мэлдон, вестимо, к монахам. А дальше — в Эли, в аббатство; путь неблизкий. Рано иль поздно приедем. Правда, нынче дурны дороги. На отдых не рассчитывай. Или решил ты, что перину тебе подстелят? Кроме трупа, другой подушки предложить не могу. Пожалуй, прикорни на нем. Тортхельм Ну и груб же, Тида, ты. Тидвальд Говорю я просто — вот ты и взвился. А скажи я по-возвышенному, стихами — «главу преклонил я на грудь владыки возлюбленного, и влагой слезной обезглавленного омыл я; так мы странствовали, слившись воедино — вождь и воин, преданный раб и повелитель, к пристани, где приют последний примет его и упокоит»,— ты бы не оскорбился, Тотта! У меня и своих немало дум, забот и сомнений. Дай же мне покой, помолчи немного. Жаль мне тебя, и себя не меньше. Спи, мой мальчик! Мертвый не встанет, скрип тележный услышав; спящих беспокоить не будет. Спи же! Обращается к лошадям. Н-но, голубушки! Торопитесь! Ждут вас стойла, овес и отдых: жадность чужда чернецам элийским! Телега скрипит и качается. Стучат копыта. Молчание. Вдали появляются огоньки. Из телеги доносится голос Тортхельма; он в полудреме. Тортхельм Во тьме ночи теплятся свечи, но гулок хор под холодным сводом: то панихиду об упокоеньи души усопшего служат в Эли. Века проходят и поколенья, рыдают жены, растут курганы, и день сменяется днем, и пыли все толще слой на старом надгробье, — крошится камень, род угасает, и гаснут искры горящих жизней, едва успев над костром вспыхнуть. Так мир меркнет; встает ветер, и гаснут свечи, и ночь стынет. Пока он говорит, огоньки постепенно меркнут. Голос Тортхельма становится громче, но это попрежнему голос человека, который говорит во сне. Тьма! Везде — тьма, и рок настиг нас! Ужели свет сгинул? Зажгите свечи, огонь раздуйте! Но что там? Пламя горит в камине, и свет в окнах; сходятся люди из тьмы туманов, из мрака ночи, где ждет гибель. Чу! Слышу пенье в сумрачном зале: слова суровы, и хор слажен. Воля, будь строже, знамя, рей выше, сердце, мужайся — пусть силы сякнут: дух не сробеет, душа не дрогнет — пусть рок грянет и тьма наступит! Телега с грохотом подпрыгивает на ухабе. Ну и толчок, Тида! Растряс все кости и сон стряхнул. До чего же зябко, и темнота — ничего не видно. Тидвальд Встряска, вестимо, сну не на пользу. Вот спросонок и знобче... Странный сон тебе снился, Тортхельм! О ветре ты бормотал, о судьбе и роке, — дескать, тьма этот мир поглотит, — гордые, безумные речи: так бы мог сказать и язычник! Я не согласен с ними! До утра далеко, но огней не видно: всюду мгла и смерть, как и прежде. Утро же будет подобно многим утрам: труд и потери ждут нас, битвы и будни, борьба и скорби, пока не прейдет лицо мира. Телега грохочет и подпрыгивает на камнях. Эк, подбросило! Что за притча! Дурны дороги, и нет покоя добрым англам в дни Этельреда! Грохот телеги затихает вдали. Наступает тишина. Издали доносится пение; постепенно оно становится все громче и громче. Вскоре можно уже различить и слова, хотя голоса еще далеко. Dirige, Domine, in conspectu tuo viam meam. Introibo in domum tuam: adorabo ad templum sanctum tuum in timore tuo. Голос в темноте. Печальны песни чернецов из Эли. Греби и слушай. Чу! Опять запели. Пение становится громким и ясным. Через сцену проходят монахи со свечами в руках; они несут погребальный одр. Dirige, Domine, in conspectu tuo viam meam. Introibo in domum tuam: adorabo ad templum sanctum tuum in timore tuo. Domine, deduc me in institutia tua: propter inimicos meos dirige in conspectu tuo viam meam. Gloria Patri et Filio et Spiritui Sancto: sicut erat in principio et nunc et semper et in saecula saeculorum. Dirige, Domine, in conspectu tuo viam meam [24]. Монахи медленно уходят. Пение постепенно смолкает. Ofermod Эта пьеса, по объему несколько превышающая давший толчок к ее созданию отрывок из древнеанглийской поэмы, задумана была как пьеса в стихах и судить ее следует именно как стихи[25]. Но для того, чтобы оправдать свое место в «Очерках и Исследованиях»[26], она, как я предполагаю, должна по крайней мере подразумевать какое-то суждение о форме и содержании древнеанглийской поэмы (а также о ее критиках). вернуться«Настави меня, Господи, в пути Твоем. Вниду в дом Твой; поклонюся храму святому Твоему в страхе Твоем. Господи, настави меня в правде Твоей; избави меня от врагов моих. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков, аминь». (Из латинской службы по усопшим; эти строки представляют собой цитаты из разных псалмов. — Прим. перев.) вернутьсяГоворя проще, она была задумана как пьеса для двух действующих лиц, двух теней, движущихся в «тусклой тьме», изредка прорежаемой лучом света; в этой тьме слышны соответствующие действию звуки, а в конце — пение. На сцене эта пьеса, разумеется, никогда не ставилась. вернутьсяEssays and Studies, New Series. London, 1953, vol. VI, pp. 1—18 — журнал, в котором впервые были опубликованы эссе и поэма (прим. перев.). |
