Уолтер очень неохотно согласился участвовать в моем розыгрыше и теперь укоризненно хмурился.

– Я понимаю, что мы должны избавиться от самозванца, – негромко сказал он, – но, по-моему, сейчас не время наживать себе врага в его лице. Я прочитал в его глазах неприкрытую ненависть. И поскольку вы всегда позволяли мне честь время от времени выговаривать вам, скажу, что ваш поступок был недостоин королевы.

Я вспыхнула и опустила глаза. Конечно, он был прав. Но кто бы упустил такую возможность? И все же, уважая мнение друга, я поняла, что вовсе не радуюсь своей маленькой победе, как рассчитывала.

В результате я встала и в первый удобный момент удалилась в свои покои, оставив остальных за столом. Музыкантов не позвали, так как наш двор пребывал в глубоком трауре, но наше вино, приготовленное из винограда, который выращивался на склонах близ Катании, было превосходно, а повара приготовили великолепные лакомства. Я была уверена, что никто не захочет прервать трапезу.

Однако вскоре выяснилось, что я ошибалась. Не успели фрейлины снять корону с моей больной головы и мою траурную мантию с плеч, как ко мне в приемную явился слуга с посланием от архиепископа. Позволю ли я ему сказать мне несколько слов наедине?

Будучи уверенной, что он не станет больше распекать меня, и зная, что я буду крепче спать, если признаю его правоту, я немедленно послала за ним и, прежде чем он объявил о причине своего прихода, извинилась и получила его благословение.

– Теперь, когда мы снова друзья, – сказала я, – расскажите, что привело вас сюда.

– Вопрос, который я не мог обсудить за обедом, – ответил архиепископ. – Все утро я ожесточенно спорил с Маттео и многими нашими придворными и теперь убежден, что лично должен повидать его святейшество – причем не теряя ни одного дня. На рассвете я отплываю в Рим, дочь моя, и не увижу вас до своего возвращения.

Сердце мое упало. Моему старому другу не стоило предпринимать столь опасное путешествие в его возрасте; кроме того, после его отъезда я останусь в полном одиночестве! Однако я не решалась высказать свои мысли и искала другие доводы для возражений.

– Но скоро сюда приедет мой брат, король…

– Если бы мы знали наверняка, что он уже близко, я бы подождал. Поскольку же вестей нет, я не смею откладывать отъезд. Нет, дитя мое, я должен ехать к папе сейчас же и убедить его, что будет кощунством позволять незаконнорожденному карлику надеть нашу корону…

Он был прав. И моим долгом было ускорить его отъезд, не отягощая его и без того трудную миссию своим беспокойством.

– Езжайте, дорогой друг, и да поможет вам Бог! – воскликнула я, опускаясь перед ним на колени. – Благословите меня еще раз и обещайте беречь себя, беречь свое здоровье и вернуться ко мне живым и невредимым.

На следующий день Уолтер уехал. Я с грустью смотрела ему вслед. Увижу ли я его еще когда-нибудь? И что произойдет со мной за время его отсутствия?

На второй вопрос ответил сам Танкред. В тот же день он потребовал у меня аудиенции; не видя поводов для отказа, я согласилась. До приезда Рика я была в его власти и волей-неволей должна была выносить его.

В тот миг, когда он вошел, я поняла, что Уолтер прав. Ненависть была написана на бородатом лице карлика, ненависть слышалась в его голосе.

– Прикажите своим фрейлинам уложить ваши личные вещи, – заявил он тотчас же, – и приготовьтесь покинуть дворец. Полагаю, не нужно объяснять, почему я отсылаю вас. Вы наглядно продемонстрировали, что друзьями мы быть не можем, и при теперешних обстоятельствах полагаю, для вас будет лучше всего обосноваться в Ла-Зиза. Там никто не помешает вам хранить траур.

Что я могла возразить? Он говорил об одном из наших излюбленных мест отдыха, о маленьком дворце неподалеку от столицы. Под крышей этого дворца я провела свои первые дни и ночи на Сицилии. Там я жила, пока заканчивались приготовления к нашему с Уильямом бракосочетанию, а потом мы с Уильямом уезжали туда, чтобы отпраздновать годовщины нашей свадьбы.

С другой стороны, все во мне восставало при мысли, что карлик выгоняет меня из собственного дворца. Но… Уолтер уехал в Рим, Маттео и другие придворные оказались предателями, дворец заполонили сторонники Танкреда, а его вооруженные охранники караулили двери моих покоев.

Я не собиралась тешить самолюбие Танкреда криками и слезами. Нет, я решила принять свой удел с достоинством. Я утешала себя: когда приедет мой брат – король, настанет мой черед торжествовать. Танкред, на свою беду, поймет, что Джоан, английская принцесса и королева Сицилии, умеет наказывать своих врагов.

Однако уже совсем скоро мне стало казаться, что этот черед никогда не настанет. Зима тянулась день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем… Оплакивая смерть моего дорогого Уильяма, я напрасно ждала весточки от брата. У меня возникли сильные подозрения, что Танкред перехватывает предназначенные мне письма. Мне оставалось лишь молиться. От Уолтера тоже не было никаких вестей. В Ла-Зиза я была отрезана от мира, словно в монастыре. Мне позволялось гулять в саду и по берегу озера, но только в сопровождении охранника. За мной постоянно следили.

Как и во многих сицилийских дворцах, в Ла-Зиза не было окон, выходящих на улицу; один или два раза в день я поднималась по лестнице на плоскую крышу и смотрела в сторону гавани и дороги, ведущей в город. Всякий раз надеялась я увидеть паруса кораблей Ричарда или большой отряд его рыцарей, но время шло, а никто не появлялся…

В марте, когда на Сицилии начинается самое прекрасное время года, когда ярко светит солнце и цветы превращают остров в земной рай, я оставила мрачные мысли и позволила себе надеяться, что Ричард скоро прибудет. Он собирался отправиться в Святую землю летом.

Чтобы чем-то занять себя и придворных, я решила подготовить Ла-Зиза к приезду Рика. Весь дворец по моему приказанию был вымыт и вычищен, полы натерты. Особое внимание было уделено палатам, в которых должен был разместиться брат, и моей главной гостиной.

В апреле, мае и июне солнце так пекло, что я могла подниматься на свою смотровую площадку на крыше только рано утром и после вечерни. Но даже в эти часы дорога была пыльной и пустынной, а в синих водах залива почти не было кораблей.

В июле и августе подул сирокко; ночи стали такими же душными, как и дни, и мной овладело отчаяние.

Лежа без сна, я думала о побеге. Может, мне удастся переодеться мужчиной, проскользнуть мимо стражников, украсть лошадь и ускакать в Мессину? Моя мать и ее фрейлины переоделись амазонками и верхом принимали участие во Втором крестовом походе. Неужели я, дочь своей матери, позволю Танкреду вечно держать меня в заточении?

С другой стороны, фрейлины матери были отважные молодые француженки; мои же придворные дамы не так молоды и совсем не так отважны. За двенадцать лет нашей жизни с Уильямом все английские фрейлины покинули меня – кто уехал домой, в Англию, кто отбыл в мир иной. Привязавшись к нашим добросердечным сицилийцам, я заполняла освободившиеся вакансии дамами из местных знатных семейств. Но они привыкли вести жизнь спокойную, размеренную, безопасную, зачастую вдали от мира и угождать своим мужчинам. Разумеется, они вовсе не жаждали приключений. Они легко пугались и во многих случаях не умели принимать решение. Кроме того, ни одной моей фрейлине я не могла довериться до конца. Меня смешила сама мысль о том, что я попрошу кого-то из них помочь мне бежать. Нет, если я и обращусь с такой просьбой к кому-нибудь, то только к мужчине. Пересчитав своих людей по пальцам, я вскоре убедилась, что и этот план едва ли осуществим, ибо Танкред позволил мне взять с собой лишь моего духовника (который был старейшим секретарем Уильяма) да двух поваров из Палермо.

Кроме того, эта невыносимая жара! В конце августа, убеждала я себя, ночи станут прохладными, и тогда я что-нибудь придумаю.

Случай вскоре представился. Однажды леди Катерина удивила меня, приведя в сад одного из поваров, его звали Джорджио. За ним шел поваренок с большим серебряным подносом, на котором лежала огромная рыба, окруженная апельсинами и лимонами. Заметив, что охранник Танкреда идет следом и подозрительно присматривается, я довольно сердито отослала его прочь. Уж со своим поваром я имею право говорить без посторонних, заявила я! Когда охранник, пожав плечами, удалился, Джорджио облегченно вздохнул и показал на тарелку в руках юноши.