– Спешьтесь, ваше величество, и ждите меня в церкви, – отвечал сэр Джон бесстрастно. Я еще раз поблагодарила Господа за то, что выбрала себе такого попутчика. – Я, без сомнения, найду его в порту или на одном из лучших постоялых дворов.

И он уехал, оставив меня на попечение Марии. Промозглая сырость в маленькой каменной церкви была едва ли не хуже пронизывающего ветра на дороге; вскоре я дрожала с головы до ног. Кроме нас, в церкви никого не было; безуспешно попытавшись отвлечься в молитвах, я стала ходить по залу, чтобы согреть окоченевшие ноги.

Наконец дверь отворилась, и к нам вошел сэр Джон.

– Мы нашли графа Раймонда, он договорился с капитаном, – с порога объявил он. – Сейчас он приедет сюда и следом за мной повезет вас на постоялый двор, а я поскачу вперед и распоряжусь об обеде.

Я горячо поблагодарила его и снова заволновалась, когда он уехал. Одобрит ли Раймонд мои намерения ехать с ним или отправит меня назад, в Ньюарк? Пока я снова и снова обдумывала, что скажу ему, тяжелая дверь распахнулась во второй раз, и в церковь вошел паломник в широкополой шляпе, закрывавшей его лицо. Ясеневый посох стучал по каменному полу.

Я мельком взглянула на него и отвернулась. Затем снова посмотрела на паломника, более пристально, – и бросилась к нему.

– Раймонд, Раймонд! – только и могла я повторять. А он мне:

– Джоан, Джоан!

Мы рассмеялись. Я показала на его одеяние и шляпу:

– Ты не сказал мне, Раймонд, что собираешься изображать пилигрима. Что может быть лучше!

– Я придумал этот маскарад только сегодня, – ответил он. – Скоро из гавани отплывает корабль с отрядом паломников на борту. Я узнал, что многие пилигримы именно отсюда отправляются на север. Они плывут в Антверпен, а затем по суше идут в Венецию. По пути они заворачивают в Кельн, чтобы поклониться мощам трех волхвов. Что может быть лучше для моей цели! Как видишь, я даже отыскал купца, который продал мне одежду паломника.

– Тогда вернись к нему, – смеясь, посоветовала я, – и купи шляпу и посох для меня. Я еду с тобой, Раймонд. Мне давно хотелось стать паломницей!

Я часто задавалась вопросом: разрешил бы мне Раймонд ехать с ним, если бы сам не придумал переодеться пилигримом? К счастью, никто не станет проверять личность вдовы, совершающей паломничество к святым местам.

– С той минуты, когда я решила ехать с тобой, – говорила я, – для меня нет ничего невозможного. Если бы матушка хоть словом, хоть взглядом поощрила меня, намекнула, что впоследствии она одобрит наш брак, я, скорее всего, осталась бы с нею и делила бы с ней ее радости и печали… А сейчас, когда мои придворные остались в Ньюарке, никто не знает, где я и что со мной. Никто не будет меня искать. Леди Амичия полагает, что я вернулась к королеве; матушка же считает, что я поехала в Лестер с леди Амичией.

– Возможно, – перебил меня Раймонд, – сейчас всем стало не до тебя. Но скоро выяснится, что тебя нет ни в Лестере, ни в Ньюарке.

– Да, – согласилась я. – Перед отплытием я отдам сэру Джону письмо к матушке, в котором объясню, что намерена предпринять и почему; я предложу матушке говорить всем, кто спросит обо мне, что я направляюсь к леди Беренгарии. Я не лгу, Раймонд. После того как мы найдем Ричарда и получим его согласие на наш брак, я бы хотела поехать к Беренгарии и обвенчаться у нее при дворе.

– Дорогая Джоан, – печально отвечал он, – не следует так слепо верить в то, что я найду Ричарда… или в то, что он удовлетворит мою просьбу. Не хочу тебя пугать, но, возможно, его прячут в таком отдаленном замке, что ни я, ни другие не найдут его.

Сердце у меня упало. Возможно, я все же повела себя как дура. Может, лучше вернуться в Ньюарк с сэром Джоном и помириться с матушкой? Вдруг Раймонд сожалеет о том дне, когда мы с ним познакомились?

Пока я предавалась горестным мыслям, Раймонд расхаживал по церковному залу. Наконец, он подошел ко мне и взял за обе руки.

– Джоан, – сказал он, – Джоан, любовь моя, давай поженимся сейчас! Я найду здесь, в Бостоне, священника, и мы переплывем Ла-Манш уже мужем и женой. Затем я отошлю тебя к Беренгарии, а сам отправлюсь на поиски Ричарда, зная, что нас с тобой уже никто и ничто не разлучит. Ведь тогда и он, и королева уже будут бессильны…

– Ты ошибаешься, – возразила я. – Они могут аннулировать наш брак или упрятать меня в монастырь до конца жизни! Мы, конечно, можем оказать им открытое неповиновение – укрыться в Тулузе и ждать, пока их гнев остынет… Если окажется, что по-другому нам нельзя соединиться, мы так и поступим. Но сначала давай найдем Ричарда! Уверена, он выслушает нас, а за ним – и матушка; она будет так признательна тебе и так рада…

– Так тому и быть, дорогая, – ответил он. – Едем, милая паломница, я куплю тебе шляпу и посох. Все будет так, как ты захочешь, – и мы обязательно найдем Ричарда!

Так началось наше приключение. Те несколько часов, что оставались до отплытия, мы были очень заняты, и у меня не было времени подумать о предстоящем путешествии. Когда мы наконец взошли на борт, моих сил хватило только на то, чтобы свернуться калачиком на соломенном тюфяке и укрыться тяжелой попоной. Над моей головой, на палубе, слышался топот ног, крики матросов, обычный скрип деревянных переборок, но я заснула и даже не слышала, как мы снялись с якоря.

Мария, моя верная служанка и теперь единственная спутница, спала на таком же тюфяке рядом со мной. Когда я открыла глаза, мы обе невольно рассмеялись: поскольку, кроме нас, женщин на корабле не было, нам с ней отвели самую крошечную каморку. Не знаю, что находилось там первоначально. В каморке стоял длинный и низкий рундук и больше ничего не было. Однако рундук служил нам верой и правдой. По ночам я клала на него свой тюфяк и он служил мне постелью; внутри были сложены наши вещи. На рундуке мы умывались, ели и пили; на нем я сидела в часы досуга. Между рундуком и дверью места хватало лишь для тюфяка Марии, на котором она спала ночью и сидела днем, если у нее не было других занятий.

Скука царила неописуемая, так как во время нашего путешествия я была практически пленницей. Из-за проливного дождя и сильного ветра невозможно было подняться на палубу; поскольку же в кубрике постоянно спала очередная смена матросов, я понимала, что не буду там желанной гостьей. Иногда приходил Раймонд; мы с ним разговаривали через дверь. Однако чаще всего мне оставалось любоваться голыми стенами и толстыми балками над головой.

Я постоянно думала о Ричарде. В какой темнице его держат? Может быть, его узилище теснее моей крошечной каморки… Может быть, он закован в цепи и сидит на голом каменном полу, страдая от приступов лихорадки и утратив надежду живым выйти на волю… Страхи мои усиливались, когда я вспоминала письмо императора Генриха королю Филиппу, и тогда я не находила себе места…

Наконец, мы бросили якорь в Антверпене, и я покинула свою каморку навсегда. О, с каким удовольствием вдыхала я соленый морской воздух! С какой радостью ноги мои ступали по твердой земле! С каким наслаждением вкушала я скромную трапезу в приюте для паломников!

Раймонд, у которого за время пути начала отрастать очень шедшая ему бородка, с аппетитом ел свежую рыбу и грубый черный хлеб; наши спутники улыбались, когда мы просили добавки. Паломники отнеслись к нам по-дружески; как только закончился обед, нас с Раймондом пригласили присоединиться к их маленькому отряду.

Это были паломники, приплывшие из Бостона незадолго до нас: три купца с женами из Ноттингема. Им хотелось поскорее отправиться в путь, но они еще не купили мулов и лошадей, так как не разменяли деньги. Теперь им предстоял визит к менялам. Деньги! Я с ужасом посмотрела на Раймонда, но он достал монету из мешочка, висящего на шее, и протянул ее купцу, сидящему рядом. Раймонд сказал, что нам и нашим слугам также понадобятся крепкие, выносливые лошади. Вскоре все мужчины отправились в город, а я осталась ждать с женщинами.