Потом стемнело. Раньше она поехала бы на Маунт-стрит, зная, что найдет там сочувствие и совет. Но не сейчас. С этим она должна разобраться сама.

Александр спустился вниз в мрачной меланхолии. Эта миссия так долго планировалась, была такой сложной в осуществлении, и, когда, казалось бы, все стало складываться на удивление удачно, все рухнуло. Александр оказался не готов к тем крутым виражам, которые ему уготовила судьба. Отправляясь в это путешествие, он знал, что оно будет опасным и трудным. Но беда подстерегала его с той стороны, откуда он ее совсем не ждал. Он не ожидал, что встретит тут, в Лондоне, свою любовь. Не знал, что в нем проснется неведомая доселе потребность пестовать и защищать. И совершенно не ожидал, что сам станет объектом такой любви. Такой же жгучей потребности. Он даже не знал, каково это – давать и принимать одновременно.

Александр вошел в салон, где только что зажгли лампы. Мягкий свет заливал комнату. Мать смотрела на него с портрета над камином. Ее глаза… его глаза… были ясными и спокойными. Что она хотела ему сказать? Ему, своему сыну?

– Кем она вам доводилась?

Алекс повернулся, вздрогнув от неожиданности. Моркомб, стоя у него за спиной, смотрел на портрет.

– Она моя мать, – просто ответил Александр.

Моркомб кивнул.

– Да, мы с девочками так и подумали, – сказал он. – Вы похожи. Конечно, все это было до того, как мы тут появились, но мы знали, что что-то не так. Она была печальной, наша госпожа. Всегда печальной. Даже когда смеялась.

– И мой отец тоже. В нем тоже всегда жила печаль, – тихо произнес Александр.

– Лучше бы история не повторялась, – лаконично заметил Моркомб.

Александр покачал головой:

– Я и сам пришел к этому выводу.

– Хорошо. Тогда вам пора что-то с этим делать. – Старик повернулся и вышел из салона.

Александр с минуту постоял перед портретом и, кивнув, поднялся наверх.

Ливия все еще чувствовала сильнейшую усталость. Все тело ныло: каждая косточка, каждая мышца. Глаза саднило, словно она проплакала не один час подряд. После ухода Александра она поднялась наверх к себе и заперла дверь. Она хотела побыть одна. Ливия разделась, надела ночную сорочку и пошла спать.

Она уже легла, когда дверь соседней спальни отворилась, и появился Алекс. Он смотрел на нее, лицо его было бледным, но глаза сияли.

– Мой отец пожертвовал любовью ради своей страны. Другого объяснения нет этим письмам, этой напрасно прожитой жизни, – сказал он. – Но я не повторю его ошибки. Ливия, ты моя, ты не оставишь меня, и я не оставлю тебя. Как мне вообще могла прийти в голову такая абсурдная мысль?

Алекс подошел к кровати, поднял ее на руки и поставил перед собой, взяв за плечи:

– Посмотри на меня, Ливия, и скажи, что ты мне не принадлежишь. – Он слегка тряхнул ее для усиления эффекта. – Ну давай, Ливия, скажи мне это.

Она смотрела ему в глаза.

– Ты знаешь, что я не могу тебе этого сказать.

– Да, знаю. – Он приподнял ее подбородок и поцеловал в губы. Ладонь его скользила по ее телу от груди к бедрам.

Он держал ее в объятиях, и кровь ее побежала быстрее по венам, разгоряченная желанием, тело ее обмякло. Алекс поднял ее, уложил на кровать и лег рядом, спрятав ее голову у себя на плече, ероша ее волосы.

– Я разбит, моя сладкая, я больше не могу бороться, – тихо сказал он. – Я брошу свою страну, если такова моя судьба, и стану обычным английским джентльменом, которого интересуют лишь спорт, охота и карты.

Ливия улыбалась. Удивительное чувство покоя наполнило ее. Он говорил искренне, но не понимал, на какую жертву идет ради нее, ради их любви.

– Что за чепуха, – сказала она. – Ты не можешь этого сделать, иначе ты бы не был самим собой. Гарри Бонем как-то умудряется служить своей стране и своей жене, преуспевая и в том, и в другом, так что и ты сможешь.

Александр невесело усмехнулся.

– Я все спрашивал себя, когда ты расскажешь мне о Бонеме.

– Я не могла, это была не моя тайна, – сказала Ливия. – А ты знал?

– Вообще-то да, – признался он. – Но со мной ситуация несколько другая, любовь моя. Бонем служит той стране, в которой живет, и в этом никто не усмотрел бы ничего предосудительного. У русских все намного сложнее. Для англичанина быть верным королю и стране – естественно, но для русского так бывает не всегда. России от императора мало проку. Ей нужен иной правитель.

– Значит, ты должен помочь России от него избавиться, – просто сказала Ливия, вновь вспомнив слова своего отца о компромиссах в неоднозначных ситуациях. – Я это понимаю, не понимаю лишь, почему ты должен скрывать от меня то, что составляет главное дело твоей жизни. То, что делает тебя тем, что ты есть, мужчиной, которого я полюбила. Я не люблю тайн и терпеть не могу обмана.

– А я замечен и в том, и в другом, – согласился Александр, положив руку под голову. – Я скрытен от природы, любовь моя. Так меня воспитали. Мой отец ничего мне о себе не рассказывал, ничего не говорил мне о матери. Пока я не увидел те письма, я даже представить себе не мог, что он способен испытывать какие-либо сильные чувства к кому бы то ни было и к чему бы то ни было, исключая свою страну.

– Как тебе, должно быть, одиноко жилось на свете, – сказала Ливия, приподнявшись на локте, и погладила его по щеке.

– Да, это так, – согласился Александр, – но я был не более одинок, чем большинство детей в моей стране. В России родители редко бывают близки со своими детьми. – Он вздохнул. – Но мне все же интересно, почему моя мать ни разу не спрашивала обо мне в своих письмах. Если бы она спросила, мой отец наверняка бы ответил.

– Думаю, ты заблуждаешься. Она не забыла тебя. Все было совсем наоборот, – возразила Ливия. – Софии было невыносимо больно даже думать о тебе, тем более спрашивать. Она должна была как-то жить дальше. Наверняка ей было проще притвориться, будто тебя в ее жизни никогда не было. Видимо, она была совсем молоденькой, когда потеряла тебя и единственную настоящую любовь в своей жизни. Ей предстояло прожить всю жизнь без того, что могло бы наполнить ее существование смыслом. – Ливия поежилась, подумав о том, как близко они с Алексом подошли к тому, чтобы обречь друг друга на столь же незавидную судьбу.

– Какая ты у меня мудрая, – сказал Алекс и погладил ее по щеке. – Я женился на красавице, умнице, храбрейшей и прозорливейшей женщине. Не знаю, чем заслужил такое счастье, но если ты обещаешь быть со мной мягкой и не слишком сильно и часто на меня давить, я покажу тебе, как сильно я тебя люблю, как глубоко тебе предан, как могу украсить твою жизнь, а ты – мою.

– Тогда покажи мне все это сейчас, мой князь, – пробормотала Ливия, взявшись за застежку его бриджей. – Но из почтения к твоим синякам позволь на этот раз сделать за тебя всю работу.