Итак, он по-прежнему оставался пленником. Но главное сейчас не в этом, а в том непреложном факте, что машина, лишь внешне выглядевшая как танк, способна генерировать силовое поле, неизвестное земной науке, и устанавливать его на некотором расстоянии от себя, достаточном, впрочем, для того, чтобы прикрыть всю эту заброшенную усадьбу невидимым силовым куполом.

Вечерело. Сверчок в избе завел свою бесконечную песню. Мелкий гнусный дождь, непрерывно сеявший с неба, усилился, и Копылову пришлось в конце концов вернуться в избу, преодолев собственный страх.

Собственно, у него был выбор. Можно было остаться на ночь в пустом сарае, чердак которого забит старой соломой, но такого удовольствия он им не доставит.

Он не знал, кто такие эти «они», но зато твердо знал, что на глазах у них не останется ночевать в сарае, словно какая-то скотина. Он все время чувствовал следящие за ним «глаза». Или ему так только казалось? А все эти мысли об инопланетянах, похитивших несчастного журналиста для своих зверских психологических опытов, не более чем его болезненно разыгравшееся воображение? Возможно… Одно не вызывало сомнений — ситуация, в которой он теперь очутился, не имеет аналогов, а машина, попавшая на Землю и пленившая его, создана в ином, нечеловеческом мире.

Дверь он открывал так осторожно, словно за ней затаилась гремучая змея. В избе, казалось, ничего не изменилось за то время, пока он проводил исследование изгороди. Разве что стало темнее, и слабый свет, идущий из распахнутой двери в боковой броне танка, не мог осветить все помещение.

Самым разумным в его положении было отложить детальное изучение машины на завтра. А сейчас следовало позаботиться о каком-то ночлеге. Об ужине он даже не мечтал, хотя в желудке начались голодные спазмы. Последний раз ему удалось перекусить тушенкой из армейского рациона часов двенадцать тому назад.

Нашарив в кармане крошечный квадратик зажигалки, он обрадовался ей, словно обнаружил клад. Синеватый газовый огонек осветил пространство вокруг него в радиусе нескольких метров. Стены избы, потемневшие от времени, почти не отражали свет, и от этого казалось, что мрак в помещении стал еще плотнее.

Единственным живым звуком, помогавшим Копылову не растерять остатки мужества, была звонкая трель сверчка. Она доносилась из соседней комнаты, отделенной от горницы, в которой расположился танк, закрытой дверью.

Потребовалось определенное усилие, и отнюдь не физическое, чтобы открыть эту дверь. Она поддалась с неестественно громким скрипом, словно петли не смазывались лет двадцать. Возможно, так оно и было.

Закрыв за собой дверь, чтобы не видеть этот чертов танк, непрерывно следивший за ним, Копылов очутился в небольшом помещении, половину которого занимала огромная русская печь с широкой лежанкой, прикрытой каким-то тряпьем. Не лучшее место для ночлега, но никакого желания продолжать поиски иного у Копылова не было. Весь его запас сил и мужества был до конца исчерпан этим бесконечным днем, переполненным непредсказуемыми событиями.

Взобравшись на лежанку и укрывшись старым тряпьем, журналист попытался уснуть, стараясь не думать о том, какие насекомые давно и навсегда освоили это место. Блохи, во всяком случае, водились здесь в изрядном количестве. Одну он поймал, еще раз воспользовавшись зажигалкой.

Призвать спасительный сон не удавалось довольно долго, хотя он в своих бесконечных командировках научился засыпать в любых условиях. Так, по крайней мере, ему казалось до сегодняшнего дня.

В конце концов Копылов все же заснул. Проснулся он от ослепительного света, ворвавшегося в окна. Изба ходила ходуном, словно снаружи по ней лупил молотом какой-то взбесившийся великан.

Вначале он подумал, что это пристрелочный залп ракетной установки, вновь обнаружившей свою пропавшую цель. Но он ошибся. Это была не ракетная установка. Что-то происходило вокруг. Что-то такое, чего не может вынести нормальная человеческая психика.

Через мгновение, потеряв сознание, он безвольно распластался на печной лежанке, уже нимало не заботясь о собственной судьбе.

Когда Копылов осмелился вновь открыть глаза, лежанка, на которой он пытался заснуть, исчезла. Изменился весь дом. Исчез танк. Большое водительское кресло, к которому пленник был привязан во время своего путешествия, находилось посреди просторной комнаты незнакомого дома. И именно в нем восседал теперь Копылов. Хотя он совершенно не помнил, когда покинул свою безопасную лежанку и каким образом очутился в кресле. К счастью, хоть ремни отсутствовали. В распахнутое настежь окно врывался солнечный свет и ветер. Нудного моросящего дождя не было здесь и в помине. Многое изменилось — если не все. Взять хоть эту комнату, в которой он сидел, не решаясь покинуть кресло, чтобы ненароком не вызвать какой-нибудь новый катаклизм.

Комната выглядела совершенно новой. Стены сложены из современных пластмассовых блоков, прикрытых настенными панелями. Вряд ли он когда-нибудь видел подобные панели в Москве. Что же это за дом и каким образом он в нем очутился? Танк вновь переместился? Но тогда где же он сам, почему кресло прикреплено к полу мощными болтами, словно всегда стояло здесь, как нечто, не имеющее отношения к боевой инопланетной машине?

С полчаса Копылов боролся с собственным страхом, с желанием встать с кресла и раздобыть хоть какую-то информацию о месте, в котором оказался. Кроме всего прочего, ему хотелось есть. Голод и жажда, преследовавшие его еще в заброшенном селе, стали совершенно невыносимыми.

Наконец, решив, что жить в кресле ему удастся не слишком долго и рано или поздно его все равно придется покинуть, журналист понял, что лучше сделать это сейчас, пока он совершенно не обессилел от голода.

Копылов поднимался медленно, буквально по сантиметру перенося тяжесть собственного тела с седалища на ноги, и, когда его тело наконец оторвалось от кожаной подушки, не произошло ровным счетом ничего. Возможно, это вообще другое кресло, не имеющее отношения к танку. На всякий случай он осмотрел его еще раз, внешне оно казалось точной копией хорошо знакомого водительского сиденья, разве что в танке не было этих огромных болтов, крепящих кресло к полу, и толстого кабеля, идущего от кресла и исчезающего в полу.

Отложив изучение этого непонятного устройства, лишь внешне напоминавшего кресло, до лучших времен, Копылов решил выяснить, где он оказался, кому принадлежит этот дом и есть ли здесь возможность раздобыть хоть какую-то пищу. Дом выглядел слишком новым для заброшенного села, его переместили куда-то в другое место, возможно, в более современное село… Копылов старательно отгонял непрошеные мысли о том, что это может быть совсем не подмосковное село, и думал о магазине в центре. Подобные магазины, где продают хлеб, колбасу и масло, всегда располагались в центре…

На всякий случай он проверил, на месте ли бумажник, в котором еще оставалось пара сотен рублей от последней получки, — бумажник оказался на своем месте, во внутреннем кармане куртки. Осторожно, словно пол был усыпан невидимыми осколками стекол, Копылов пробрался к окну.

Картина, открывшаяся ему, была настолько невероятна, что сознание отказалось принять ее.

«Это бред, я все еще нахожусь без сознания, я все еще сижу в этом чертовом кресле и вижу сон!» Подобное предположение казалось наиболее вероятным, хотя он помнил, что цветные объемные сны ничего хорошего не означают для психики субъекта, который их видит. Первый и наиболее верный признак шизофрении как раз и представляли собой такие сны. И все же лучше было бы видеть цветной сон, чем это.

«Это» начиналось в сотне метров от окна, там, где проходила проволочная сетка, отделявшая вполне заурядный огород и хозяйственные постройки усадьбы, к которой принадлежал дом, от леса. Если только то, что он видел, могло называться лесом. Скорее уж фиолетовое образование, состоявшее из плотно переплетенных спиралей, походило на болезненную игру воображения модернистского скульптора, на бред, на что угодно.