Он сам не рискнул бы сразиться на этом поле с Риммой-Анджелой – упертой террористкой, жаждущей реванша и борьбы ради борьбы. Он созерцатель, его чувства мягки, утонченны, богаты полутонами и переливами, но лишены того накала, который требуется для драки такого рода.

Другое дело Чеус – или, если угодно, Зойг. Только непроницательный и неискушенный наблюдатель вроде Мориса мог обозвать его «бесчувственным роботом». Морис видит то, что лежит на поверхности – образцовую сдержанность, самоконтроль, толстую сверхпрочную оболочку, под которой бурлит раскаленная лава. Со стороны можно заметить только отблески этой лавы, мелькающие в глубоко посаженных мрачных глазах гинтийца – и то изредка, если очень повезет.

Самоконтроль у него отменный. И в экстремальных ситуациях он привык действовать хладнокровно, как идеально отлаженная боевая машина, забыв об эмоциях – подход правильный, никто не спорит, но не для данного случая.

– Анджела, еще немного, и ты справишься! – заговорил Генри. – Ты правильно делаешь, что используешь силу своих страстей, это сейчас то же самое, что дрова для пламени или топливо для корабля, без этого здесь не победить! Я тобой восхищаюсь, я в тебя верю! А-а… – он скривился от боли, которой на самом деле не было.

Зойг понял. И сумел воспользоваться советом. Затеявшие полоумную пляску предметы разметало по комнате. Дверь в «класс» захлопнулась с такой силой, что рифленое стекло задребезжало.

Таща с собой Генри и Мориса, Чеус шагнул к той двери, за которой должен находиться гостиничный коридор. Открывается… В первый момент Генри испытал несказанное облегчение, потом на него дохнуло обжигающим холодом.

То самое «царство черного льда», о котором шла речь в лярнийском трактате – значит, это не метафора…

– Закройте, скорее! – замерзшие губы подчинялись с трудом. – Туда не надо…

– Говори, как отсюда выбраться, – встряхнув его, велел Чеус. – Три секунды – и что-нибудь тебе сломаю. Ну?

– Генри, молчи!

Что-то из валявшегося по углам разбитого хлама опять взвилось в воздух, нацелившись гинтийцу в голову, однако тут же отлетело обратно.

– Генри, не говори ему!

Так кричат, когда понимают, что проигрывают.

– Пусть Морис представит во всех подробностях какое-нибудь хорошее безопасное место, но не то, откуда мы сюда попали, не отель. А вы откройте дверь в то помещение, которое он представил. Не обязательно, чтобы вы знали, что это будет за место. Главное, что вы даете такой мысленный импульс, используя свою эмоциональную силу. Анджела, у меня нет выбора!

– Выбор есть! – свирепо возразила Анджела. – Ты струсил, подвел! Проштрафился!

– Морис, понял? – спросил Зойг. – Представляй, живо!

Тот однажды похвастался, что у него первоклассная зрительная память. Как с этим обстоит у Чеуса, Генри не знал, и сосредотачиваться на мысленных картинках гинтийцу сейчас не с руки – можно пропустить удар в висок берцовой костью давешнего скелета или подсечку помятым светильником с золотыми птицами.

– Да, представил, – дрожа, с отчаянной надеждой пробормотал Морис.

Через секунду дверь открылась. Теперь за ней оказалось просторное помещение, наполненное плеском воды и ароматным влажным паром, среди клубов этого пара неспешно двигались белые, смуглые, розовые тела. Кто-то взвизгнул.

– Тьфу ты, женская баня, – с досадой процедил Зойг.

Дверь захлопнулась. Видимо, это Римма-Анджела перехватила контроль, воспользовавшись секундным замешательством противника.

– Генри, давай лучше ты.

– Генри, не подчиняйся! – прозвенел яростный возглас Анджелы. – Ты должен выбрать, слабак ты или нет! Я что-нибудь сделаю, держись!

У Генри в голове мельтешил калейдоскоп картинок. Место, куда ему хочется попасть, и чтобы оно было здесь, на Парке… Между тем дверь с грязновато-зеленым рифленым стеклом снова распахнулась, за ней теперь виднелось что-то вроде разделочного цеха, всевозможные ножи в пятнах засохшей крови.

– Готов! – выбрав одну из картинок – несомненно, паркианскую, – шепнул Генри.

Стая больших и маленьких ножей, по-рыбьи поблескивая, поплыла к проему, но та дверь, перед которой стояли Генри, Зойг и Морис, в этот момент снова открылась.

Коридор, обитый стеганым кремовым материалом с атласным блеском. На полу серая ковровая дорожка. Две пальмы в кадках. Обстановка умиротворяющая, деловая, без выкрутасов, и никаких дверей напротив. Это уже не Комнаты!

Они выскочили в коридор, и гинтиец, развернувшись, пинком захлопнул лакированную дверь с золотистым номером «36». Генри представил, как с другой стороны в нее вонзилось множество чуть-чуть опоздавших лезвий – злых, подрагивающих, в застарелых бурых потеках.

– Где мы? – обессиленно привалившись к стене, вымолвил Морис.

– У Генри спроси, – отозвался Чеус, у него на лбу, на изрезанной морщинами смуглой коже, блестели капельки испарины. – Генри, ты молодец, одно удовольствие попадать с тобой в такие истории!

– Да по мне бы лучше без них, – бледно усмехнулся в ответ Генри.

Ему такой порции приключений на десять лет вперед хватит. Даже на двадцать.

– Разве он не заодно с Анджелой?

Морис все еще дрожал, а на его растянутом джемпере так и висел, намертво вцепившись клешней, покрытый колючими пупырышками краб размером с чайное блюдце. Морис то ли не замечал его, то ли перестал обращать внимание.

– А ты сам как думаешь? – обессиленно закатив глаза, осведомился Генри.

Сесть на пол, расслабиться и от всего отключиться хотя бы на две-три минуты.

– Не знаю, где это, – его спутники ожидали ответа, пришлось объясняться. – Главное, что не Комнаты. Кажется, я видел этот коридор на каком-то снимке. Не важно. Сейчас свяжусь с Лейлой…

Он не успел ни позвонить Лейле, ни сползти по стенке на чистенький ворсистый пол и предаться релаксации. Дверь с номером 36 открылась, и появился тот самый человек, встречи с которым Генри столько лет безуспешно добивался, ради которого прилетел на Землю-Парк. Последний не опрошенный информант. Живая легенда. Саймон Клисс.

Появился он не сразу. Сперва дверь чуть-чуть приотворилась, и заинтригованный шумом Саймон настороженно выглянул, готовый юркнуть обратно – словно крысиная мордочка высунулась из норы. Потом бочком протиснулся в коридор сам ее обладатель. Нездорово бледный, щуплый, одетый дорого, но неряшливо. По-звериному замер, изучая незнакомцев. С Зойгом они раньше встречались, однако после разгрома Конторы тот сделал пластическую операцию, не узнаешь, а Мориса и Генри Клисс видел впервые.

Тонкие губы растянуты в неприятной улыбочке. Глаза бегают, как у воришки в супермаркете, но остается впечатление, что взгляд одновременно с этим направлен внутрь, на что-то, видимое одному лишь Саймону, от чего он никак не может отлепиться.

– Господин Клисс?.. – Не веря внезапно свалившейся удаче, Генри шагнул ему навстречу, усталость мигом уступила место энтузиазму. – Рад познакомиться, я давно хотел с вами побеседовать! У вас поразительная биография, насколько я знаю, вы можете рассказать массу интересного…

– Ага, и расскажу! – Клисс подался вперед, водянисто-голубые глаза еще сильнее забегали, при этом пронзительный сумасшедший взгляд то и дело скользил по лицу Генри. – Про любое говно расскажу, только слушайте! Меня тут никто не хочет слушать, типа их от неприкрытой жизненной правды тошнит! Начнешь им толковать про какое-нибудь жизненное дерьмецо, а они сразу кто куда… Вы новенькие? Расскажу я вам всю правду, тепленькую, как будто, хе-хе, только что навалил! Тихаррианского муруна когда-нибудь видели? Вот такой он, во, весь покрыт мерзопакостной синей шерсткой, похож на паука, ямину в кушетке выкопал – и никто, говно такое, слова против не сказал! А я на него сел, а он меня укусил, а я же не знал, он оттуда торчит, как говенная подушка с бессовестными желтыми глазами… Вот сюда укусил, во! От зверей грязь и шерсть, и вонища, а человек должен это терпеть, хотя царь природы, их бы всех извести на мыло, ага? А Лиргисо этого муруна за бешеные деньги купил и дал ему кликуху Топаз. Он вообще был изверг, вообще урод лярнийский, еще заставил меня съесть ухо, и теперь я вегетарианец, а то противно, вдруг каждая котлета сделана из ушей…