Правда, Зофиил предложил спать наверху, куда мы затащили его добро (никому и в голову не пришло волочить такую тяжесть вниз). Не встретив сочувствия, фокусник разозлился. Однако Родриго заметил, что поднимись вода чуть выше, и нам придется уносить ноги, так неужто Зофиилу не жаль его бесценных ящиков?
На том и порешили, а кобылу и повозку, поразмыслив, спрятали среди деревьев за мостом. Оставалось дождаться родов.
Осмонд сидел на корточках перед алтарем и растирал в ступке небольшое количество терра-верте. Этот пигмент живописцы используют для передачи телесных тонов. Добавив несколько капель масла, он снова взялся за пестик. При виде меня Осмонд просиял. Мне никогда не доводилось видеть его таким довольным.
— Надеюсь, теперь получится! — выпалил он радостно. — Обычно, чтобы скрепить пигмент, я добавляю яйца, но где сейчас раздобудешь курицу или гусыню? На колокольне я нашел несколько старых голубиных, но они не годятся — слишком охряные. Родриго уверяет, что венецианские художники разводят пигмент маслом. Самому мне никогда не доводилось слышать о таком, но Родриго знает, что говорит. Он дал мне немного масла, которым смазывает лютню и флейту, чтобы не высыхали. Я не хотел брать, ведь Родриго больше жизни дорожит своими инструментами, и одному богу известно, удастся ли ему раздобыть еще масла, но он настоял на своем.
При виде такой горячности трудно было удержаться от улыбки.
— Родриго — щедрый малый, особенно к собрату-художнику. Что ты собираешься рисовать?
Вместо ответа Осмонд кивком показал на деревянные леса у восточной стены.
— Хочу заняться этой стеной. По всему видать руку мастера. Постараюсь не испортить его трудов.
Фреска изображала Деву Марию. На ней была синяя с золотом накидка, распахнутая на груди, а под накидкой, словно под сводами пещеры, теснились коленопреклоненные фигурки: карлики пред лицом великанши. На переднем плане расположился богато разодетый купец с женой, остальные фигуры изображали его чад и домочадцев. Плащ Марии так же прикрывал несколько домишек, два торговых судна и вереницу складов — имущество дарителя.
Фигуркам, которые находились за пределами спасительного полога, приходилось несладко, ибо на троне над Марией восседал Христос, окруженный ангелами и демонами, которые без устали метали вниз копья и стрелы. Тем, кто нашел приют под плащом Пресвятой Девы, стрелы и копья повредить не могли, остальные же корчились в муках, поливаемые смертоносным дождем, пронзающим глаза, торсы и конечности.
Почти все фигурки были завершены, только руки и лик Марии остались недописанными — художник успел лишь наметить красным контуры.
Осмонд подошел к стене.
— Дева Мария Милосердия. Наша небесная заступница, защита всех, на нее уповающих. А вот дарители, — он показал на фигурки купца с женой, — на средства которых возвели часовню. Деньги на это пошли немалые. Странно лишь, что работы забросили незадолго до завершения, да еще в такое время, когда молитвы никому не помешают.
— Может быть, купец с семейством пал жертвой чумы или прихотей торговой фортуны и не смог заплатить строителям. Что им оставалось — не работать же бесплатно! Кто знает, сколько еще таких же заброшенных строений ждет впереди.
— Вряд ли в наши времена купец мог прогореть. Несколько лет неурожая сделали торговцев богачами. Чем скуднее жизнь бедняков, тем вольготнее живется богатеям. Знаю по собственному отцу.
— Так твой отец торговец?
Осмонд кивнул и отвернулся. Мне не хотелось давить на него — каждый из нас имеет право хранить свои тайны.
— Значит, дарителей постигла иная, страшная участь. Чума не разбирает, беден ты или богат.
Мой взгляд упал на кисть в руке Осмонда.
— Вряд ли тебе удастся хоть что-нибудь здесь заработать, по крайней мере, пока не кончится эта напасть.
Осмонд улыбнулся, его мрачность вмиг улетучилась.
— На это я и не рассчитываю. Моя работа станет пожертвованием. Надеюсь, что Святая Дева смилостивится над нами и Адела произведет на свет здорового младенца.
Осмонд вскарабкался на мостки и принялся с разных сторон разглядывать лик Марии, примеряясь к первым мазкам.
Он так ушел в себя, что, кажется, забыл о моем присутствии. Лоб юноши сморщился от напряжения, на лице застыла полная отрешенность.
— Когда строители вернутся, они решат, что лик Святой Девы сам проступил на стене. Вот увидишь, когда-нибудь эту часовню еще наводнят пилигримы!
Не отводя глаз от стены, Осмонд рассмеялся.
— Значит, придется нарисовать самый прекрасный лик во всей Англии, иначе кто ж поверит в эдакое диво!
В течение следующих дней редкий прохожий пересекал мост у часовни. Стояла сырая и промозглая зима — не лучшее время для путешествий, если только вас не гонит из дома крайняя нужда. Семьям, которым пришлось сдвинуться с места из-за наводнения или чумы, не было нужды забираться так далеко от города, ворота которого пока оставались открытыми. В городе куда легче найти работу или недорогую таверну, да и милостыню просить проще на людных улицах, чем на пустынной дороге. Те же, кому приходилось пересекать мост, бросали в сторону часовни мимолетный взгляд, крестились, бормотали молитву и продолжали путь. Благочестивому путешественнику и в голову не приходило спешиться и поставить свечу в часовне, пребывающей в таком небреженье, а огней по ночам мы не зажигали, боясь привлечь тех, чьи помыслы не так честны.
Настало рождественское утро. В полдень колокола созвали прихожан на Ангельскую мессу, на закате — на мессу Навечерия, но мы не вняли их призыву. Как и большинству англичан, в это Рождество нам было не до молитв. Сегодня во множестве церквей молчали колокола и не горели свечи, ибо не осталось никого, чтобы их зажечь.
Говорят, что в сочельник пчелы в ульях распевают псалмы, коровы в хлевах преклоняют колена, овцы поворачивают головы на восток, а всяк дикий зверь молчалив в своей берлоге. Если это и вправду так, то звук, раздавшийся после того, как затих колокольный звон, был лаем потревоженных городских дворняг. Во всяком случае, именно так объяснил его Осмонд припавшей к нему Аделе. Впрочем, вряд ли он сам верил собственным словам. Нам было не впервой слышать вой одинокого волка.
Осмонд крепче прижал к себе жену.
— Даже если это волчий вой, нас защитят толстые стены и крепкая дверь. Сюда даже мышь не проскочит, куда там волку!
— Сильно же он оголодал, если подобрался к городу так близко!
— Даже если их там целая стая, в часовне нам ничего не угрожает. Спи спокойно, милая.
Не знаю, удалось ли Аделе забыться сном в эту ночь, но мне не спалось. Волчий вой не выходил у меня из головы. За каждого зверя была назначена награда, поэтому волки не осмеливались появляться вблизи городов и дорог. В последние годы голод вынуждал стаи подбираться к уединенным фермам и усадьбам, но ведь мы передвигались по большакам. Почему тогда мы так часто слышали волчий вой? Неужели выл один и тот же зверь? В подобном утверждении не было ни капли смысла, но все же мысль о преследующем нас одиноком волке заставила меня поежиться.
Внизу было по-прежнему сыро. Слабое тепло жаровни не могло разогнать холод. По ночам шум реки становился слышнее, и несколько раз меня будил страх, что вода врывается в крипту.
Сигнус, который уже несколько ночей метался и что-то бормотал во сне, внезапно вскрикнул и сел. В слабом свете жаровни видно было, что его сотрясает дрожь.
Наригорм смотрела прямо на него. Она сидела у стены, закутавшись в одеяло. Внезапно из ее ладони что-то выпало, тихо клацнув по каменным плитам, но Наригорм тут же схватила оброненную вещицу. Запахнув одеяло плотнее, девочка прижалась к коленке щекой и отвернулась к огню. Ложилась ли она в эту ночь? Пронизывающий холод не щадил ни старых, ни юных.
Сигнус встал на ноги и на цыпочках поднялся по винтовой лестнице.
— Осмонд, ты спишь? — прошептала Адела. — Наверное, Сигнус заболел. Слышал его крик? Нужно пойти за ним.