Мы уже не раз собирались доверить Аделу врачебному искусству монахинь — в монастырях с их прекрасными лечебницами не гнушались рожать даже богачки. Однако при упоминании о монастыре Адела впадала в ярость и кричала, что лучше умрет в канаве, чем позволит себя заточить. Мои уверения, что никто не собирается постригать ее в монахини, не помогали. Удивляло другое — непреклонность Осмонда, разделявшего опасения жены.

Нам не оставалось ничего другого, как уговорить отважного трактирщика, еще не закрывшего свое заведение, приютить женщину, готовую вот-вот родить. Однако нам везде отказывали. Владельцы таверн оправдывались тем, что остальные постояльцы наверняка потребуют денежки за постой назад, если в ночи их разбудят крики роженицы. К тому же кому-то придется убрать за ней, а у служанок и так хватает работы, да и кто, скажите на милость, заплатит за испорченный тюфяк? Не говоря уже о том (и тут трактирщики понижали голос), что, не дай Господь, женщина умрет родами. Тогда и вовсе хлопот не оберешься. Какому владельцу таверны охота, чтобы все в округе узнали, что в его заведении покойник? Нет, им не чуждо сострадание, но времена настали такие, что приходится думать наперед.

Последний городишко, в миле или около того от часовни, казалось, готов был ответить нашим чаяниям. Настежь распахнутые ворота, веселый привратник, который божился, что чумы в городе нет и в помине, все жители до единого здоровы, как быки, а без толку болтать о чуме — все одно, что воздух портить. Чумы пусть страшатся грешники, а таким праведникам, как он, за всю жизнь не пропустившим ни одной мессы, бояться нечего. Стрельнув глазами в сторону Аделы, привратник посоветовал нам таверну «Красный дракон» на рыночной площади. По его словам, старая ведьма, что содержит таверну, когда в духе, варит превосходный эль, и за пару лишних монет наверняка закроет глаза на положение нашей спутницы. К тому же (и тут привратник многозначительно подмигнул Зофиилу) служанки в таверне весьма радушно привечают постояльцев. После разговора с привратником мы воспряли духом, и Зофиил уверенно направил лошадь в ворота.

Каждый город пахнет по-своему. Этот смердел нечистотами. Главный тракт, достаточно широкий, чтобы по нему могли проехать повозки, утопал в грязи. Сточные канавы забились мусором, и вонючие водные потоки перекатывались через улицу.

Узкие кривые улочки вились между убогими деревянными лачугами и мастерскими, выступающие крыши которых почти касались друг друга. Солнечный свет не проникал в глубины, где свиньи, собаки, куры и ребятня копошились в грязи, сражаясь за гниющие отбросы. Стоило нам въехать в ворота, как к повозке за милостыней устремилась толпа колченогих попрошаек. Самые смелые норовили забраться внутрь — проведать, что можно стянуть, но несколько ударов Зофиилова хлыста быстро умерили их пыл.

Отыскать «Красный дракон» не составило труда. Трактир ничем не отличался от окружавших его убогих строений. В воздухе висела застарелая вонь прокисшего эля и тушеной капусты. Не обращая внимания на холодный дождь, на пороге маячила девица. Волосы выбились из-под чепца, юбка от жира стояла колом. Рот окружали язвочки, но девица, как и обещал нам разбитной привратник, была явно не прочь радушно принять постояльцев. При виде нас лицо ее просветлело, и красотка вразвалку направилась к повозке. Взгляд ее поочередно скользнул по Зофиилу, Родриго, Жофре и Осмонду —  девица размышляла, с кем попытать счастья. Наконец, решив, что за главного тут Зофиил, она вильнула бедром в его сторону и, развязно улыбаясь, схватила Ксанф за уздечку.

— За мной, господин. Конюшня рядом. Я покажу.

Однако Зофиил сжал поводья, отпихнул нахалку и направил кобылу вперед. Огорченная красотка что-то прокричала вслед о чистых постелях, которые она с радостью согреет для нас своим телом.

— Зофиил, это же был «Красный дракон»! Разве мы не там собирались остановиться? — воскликнул Осмонд.

— Ты и вправду хочешь, чтобы твоя жена здесь рожала? — прорычал тот в ответ. — Если Аделе удастся выжить после родов, то не пройдет и недели, как она отдаст Богу душу от грязи и смрада.

— Внутри может оказаться почище, — слабо возразил Осмонд.

— Как же, особенно если прибиралась там эта грязная потаскуха!

Осмонд посмотрел на бледную Аделу, которая покачивалась в такт толчкам. Глаза ее были закрыты, лоб прорезала глубокая морщина, словно Адела из последних сил превозмогает боль.

— Вряд ли это единственная таверна в городе, мы могли бы попытать счастья где-нибудь еще! — с отчаянием воскликнул Осмонд.

— Оглядись, малый. Привратник клянется, что чумы в городе нет, но этот невежественный дурень не поймет, от чего помер, пока его не сбросят в яму. Наверняка в задних комнатах этих мерзких домишек уже хватает покойников, но в такой вони мы не учуем запаха, пока не станет поздно. Если хочешь остаться, я ссажу вас с Аделой. Буду только счастлив избавиться от вас обоих.

Осмонд опустил глаза и покачал головой.

Сигнус оставался в часовне довольно долго. Осмотр занял не так уж много времени, но затем Сигнус крикнул, что спускается вниз, и — пропал. Ксанф беспокойно переступала с ноги на ногу, клоня голову под напором дождевых струй. Удивительное дело: когда стоишь на месте, вымокаешь больше, чем во время ходьбы, да и холод пробирает гораздо сильнее.

Зофиилу не терпелось убраться отсюда. Он пробормотал, что раз уж юнец вызвался сам — сам пусть и расхлебывает, такова, значит, Божья воля.

— Ну, хватит, — бросил он наконец. — Поехали.

Наригорм, которая, как обычно, свернулась калачиком в передней части повозки, подняла голову.

— Рано, — уронила она. — Еще не время.

Разозлившись, Зофиил вместо ответа натянул поводья, но Ксанф неожиданно заупрямилась. Казалось, кобыла не хочет продолжать путь без Сигнуса. Зофиил потянулся к кнуту, но тут откуда-то сверху донесся хлопок, и в воздух взмыли голуби. Минуту спустя в окне колоколенки возникла голова Сигнуса.

— Никого! — прокричал он. — Я все здесь обшарил.

Зофиил обернулся и вперил тяжелый взгляд в Наригорм, но девочка уже выбралась из повозки и юркнула в дверь часовни.

Мы с осторожностью последовали за ней. Внутри оказалось даже холоднее, чем снаружи, но на удивление светло. Квадратные окна были вырублены в каждой из четырех стен, самое маленькое — в восточной — располагалось выше остальных. Пустые ниши еще ждали статуй святых, а возможно, и самой Девы Марии. Каменный алтарь у восточной стены покрывала изысканная резьба, изображавшая пять преславных тайн Розария. В отличие от статуй снаружи, одеяния святых внутри часовни пестрели синими, зелеными, желтыми и красными цветами, а местами в росписи проглядывала позолота. За алтарем возвышались деревянные леса — живописец почти завершил восточную стену. Остальные три оставались нетронутыми.

Дверца в одной из стен вела к винтовой лестнице, которая спускалась в крипту. Она оказалась меньше часовни и освещалась двумя круглыми оконцами высоко в стене. Небольшая ниша в углу содержала укромный лаз, выходящий на реку. Тяжелая дверь в северной стене выводила на берег. Когда уровень воды спадал, через лаз можно было попасть прямиком на островок посередине реки, к которому приставали лодки с припасами. Сейчас ступени, ведущие вниз от лаза, полностью скрывал бурный поток. Если река поднимется еще на фут, вода хлынет прямо в крипту.

По всей крипте валялись доски и грубые скамьи, пустые бутыли и бочонки. В жаровне темнели не прогоревшие дрова и обуглившиеся птичьи кости. Поддон под жаровней был полон серого пепла. Брошенные в углу силки и рыболовные сети свидетельствовали, что иногда мастеровые разнообразили трапезы тем, что удавалось поймать в лесу или выловить в реке. Кроме этих жалких обломков, в крипте не оказалось никакой мебели.

Хотя внизу было холоднее, чем в часовне, мы решили спать и готовить именно там. Жаровню наверняка втащили в крипту через лаз, и тянуть ее вверх по узкой винтовой лестнице мы не собирались. К тому же Сигнус заметил, что свет из окон часовни будет виден с моста. И пусть, найдя здесь пристанище, мы не совершали ничего предосудительного, но и лишнего внимания привлекать не хотелось. Не хватало еще накликать на свои головы бродяг или разбойников.