Мне захотелось утешить его.

— Жофре похоронен, как и не снилось Зофиилу. Он лежит под алтарем, а сверху на него взирает Святая Дева.

— Но Зофиил мог бы совершить последнее помазание!

— Друзья, которые любили Жофре, оплакали его горькими слезами — какое еще помазание нужно?

Мы окружили тело и принялись бормотать первые строчки «Господи, настави мя правдою Твоею», «Господи, избави душу мою» и прочих заупокойных молитв, которые пришли на ум. Без помощи священника мы спотыкались и путались, надеясь все же, что наши жалкие потуги сократят Зофиилу время в чистилище.

Осмонд и Родриго уже приготовились опустить завернутое в плащ тело в могилу, но тут мне в голову пришла неожиданная мысль.

— Постойте, давайте разденем его. Так разложение пойдет быстрее. Да и вонять будет меньше. К тому же если труп откопают, то без одежды его будет труднее опознать. А еще зароем с ним овечьи кости.

Мне пришлось отвести глаза, чтобы не встретиться взглядом с Сигнусом.

— Пусть думают, что пастухи поймали его за кражей овец и убили на месте. На дворе такие времена, что никто их не осудит.

Мои товарищи не двинулись с места. Что ж, придется справляться в одиночку. Желчь подкатила к горлу, но выбора не было.

Осмонд обнял Аделу, заставляя жену отвернуться.

И вот на меня уставилось мертвое лицо Зофиила. Восковая кожа, почерневший нос, широко открытые рот и глаза — Зофиил словно усмехался мне в лицо, готовясь отпустить очередную колкость. При виде его изувеченных рук к горлу подкатила тошнота. В тепле хижины труп начал оттаивать, но мне удалось разрезать ножом одежду, лоскут за лоскутом. Теперь ее следовало сжечь.

Мы с Сигнусом взяли труп за лодыжки. Родриго подхватил Зофиила под мышками, а Осмонд, заскрипев зубами, просунул руки под голые холодные ягодицы. Не успели мы приподнять труп на несколько дюймов, как крик Наригорм заставил нас разжать руки. Тело с глухим стуком ударилось о земляной пол.

— Смотрите! Раны снова кровоточат!

На обрубках рук показались красные водянистые капли. Осмонд в ужасе отпрянул.

Наригорм наклонилась над трупом:

— Когда убийца прикасается к телу жертвы, раны открываются. А это значит, — заключила она победно,— что его убил кто-то из вас!

Мы изумленно переглядывались. На всех лицах, кроме детского личика Наригорм, читался страх, а кровь все сочилась и сочилась из ран.

Мы оставили хижину с первыми солнечными лучами. На полях появились прогалины, с веток капало. Сугробы еще высились у стен овечьих загонов, но дороги уже превратились в густую вязкую жижу. Мы брели рядом с повозкой, и грязь из-под лошадиных копыт облепила нас с ног до головы. Всяк, кому довелось побродить по дорогам, знает, что путешествовать в оттепель — сущее наказание. Ноги вязнут в грязи, а снег скрывает от глаз камни и выбоины — того и гляди, угодишь в яму ногой или, того хуже, у повозки согнется колесная ось. Однако оставаться в хижине мы больше не могли.

Прошлую ночь Осмонд, Адела и Карвин провели в повозке. Адела боялась, что мстительный дух Зофиила покинет тело, зарытое под полом. Говорят, что младенцев нельзя оставлять в одной комнате с покойником. Дух умершего может войти в ребенка через открытый рот и завладеть его душой.

Прочие остались ночевать в хижине. Мы присыпали могилу солью, зажгли в углах четыре свечи и приготовились бодрствовать. Лишнюю землю мы равномерно распределили по всему полу. Если нам повезет, пастухи никогда не узнают, что спят на могиле. Все мы, возможно, спим на костях и не догадываемся об этом.

Всю ночь мы не смыкали глаз. Разговаривать не хотелось, мы осмеливались лишь украдкой бросать друг на друга осторожные взгляды. Каждого мучил вопрос: кто убил Зофиила? Неужели он? Или он? Не хотелось верить, что в смерти фокусника виновен кто-то из нас. Гораздо спокойнее было думать, что жертву настиг епископский волк.

Вспыльчивый Осмонд грозился убить фокусника и вполне мог ударить Зофиила, но никогда бы не напал сзади, и уж точно ему бы не хватило духу отсечь мертвому руки.

Родриго? Меньше всего мне хотелось думать на него, но ведь и он дважды набрасывался на Зофиила с кулаками. Мне вспомнился день, когда Родриго высек Жофре — чего-чего, а решительности ему было не занимать. Но почему сейчас? Если Родриго считал Зофиила виновным в смерти Жофре, у него была возможность отомстить раньше.

Если у кого и был настоящий повод для ненависти, так это у Сигнуса. Жажда мщения, питаемая постоянными унижениями, могла долго тлеть в душе юноши, пока не вспыхнула ярким пламенем. Одно неосторожное слово насмешника — и гнев Сигнуса мог выплеснуться на Зофиила. Возможно, кровь на одежде юноши принадлежала не только зарезанной овце? А Плезанс и убитая девочка? Мы до сих пор не знали, причастен ли Сигнус к этим смертям. Присяжные приговаривали к повешению, имея для этого гораздо меньше оснований. И все же мне не верилось, что кроткий Сигнус способен на хладнокровное убийство.

Нет, спокойнее было думать, что во всем виноват волк. И, словно в подтверждение моих мыслей, звук, которого мы страшились больше всего на свете, снова прорезал ночную тишину. Сигнус вздрогнул, со страхом уставился на могилу и вскочил на ноги так поспешно, что врезался в стену спиной. Огоньки свечей, плававшие в восковых озерах, еле чадили, но Сигнуса испугали не они. В центре могилы появился крошечный сгусток голубого пламени.

— Т-т-трупное свечение, — заикаясь, пробормотал Сигнус. — Зофиил... это его дух.

Он бросился к двери и распахнул ее. В хижину ворвался холодный воздух. Огонек пропал, погасли и свечи.

Что-то заставило меня обернуться к Наригорм. Ее бледная кожа светилась в лунном луче, проникшем в хижину из раскрытой двери. Свернувшись в клубок, Наригорм неотрывно смотрела в то место, где недавно возник голубой огонь. Растопырив пальцы, девочка протягивала руку к могиле, словно хотела схватить пламя. Мне был знаком этот жест: ночью в овраге у знахаркиной хижины Наригорм так же двигала рукой, а волк выводил свою бесконечную песнь.

Нам было не впервой месить грязь по проселкам, но слякоть оказалась еще коварнее. Лошадь вел Сигнус. Ксанф, словно чувствуя недоброе, вертела головой, закатывала глаза и рыла копытом землю. Все попытки Сигнуса успокоить животное оказались тщетны. После бессонной ночи нервы юноши были на пределе, и упрямство лошади довело его до слез. Сигнус не сердился на упрямую кобылу, но то, что Ксанф скучала по хозяину, смущало его и расстраивало. Он так заботился о ней, так обихаживал — и вот благодарность.

Потяни за уздечку заупрямившуюся лошадку — и той ничего не останется, как подчиниться, но Ксанф оказалось не так-то легко сдвинуть с места. Наконец Осмонд был вынужден взять в руки хлыст, на что не мог решиться Сигнус. И вот Ксанф нехотя двинулась с места, все еще пытаясь вырвать вожжи из рук юноши.

Ящики по-прежнему лежали в повозке. Волк не явился за своей добычей. Возможно, он, как думал Зофиил, не хотел оставлять следов. Мне, как и всем, не терпелось расстаться с проклятыми Зофииловыми сокровищами, но мы не хотели рисковать. Рядом с хижиной не было укрытия, где волк мог бы спрятаться, а значит, он должен был двинуться в путь до рассвета. Если пастухи обнаружат в хижине церковную утварь до того, как волк доберется до нее, они поймут, что вещи украдены. Это вам не пара монет, которые можно потихоньку сунуть в карман. Пойдут слухи, а вскоре и наши приятели у камней вспомнят о фургоне. Мы были уверены, что волк наблюдает за нами, поэтому вынуждены были прихватить ящики с собой.

Временами дорога сворачивала к дальним деревушкам, но мы упрямо держались большака. Поля зарастали сорняками. Однажды издали мы увидели ребенка, который скорчился на пороге дома, закрыв руками лицо. Если он и слышал скрип нашей повозки, то головы не поднял, а значит, вряд ли поднимет вновь.