Несмотря на то что Проводник, Профессор и Писатель возвращаются, не дойдя каких-нибудь двух шагов до цели, Стругацкие не дают однозначного ответа. И это не случайно. Именно в постановке вопроса кроется глубинная суть, ибо критерием человечности всегда была самооценка, попытка, зачастую бесплодная, поставить себя на место другого. Мир, в который возвращаются герои «Машины желаний», отмечен клеймом отчуждения. Вывод, таким образом, напрашивается сам собой.

Тематическое разнообразие сборника бесспорно обогащает повесть Эрика Рассела «И послышался голос». Ее герои — люди Земли — тоже отправляются в опасную, чреватую грозной неизвестностью «зону», расположенную, однако, на далекой планете. Это произведение, несмотря на присущий ему трагизм, оптимистично в высоком смысле этого слова. Его героев, говоря словами И.Ефремова, судьба «удостоила» встречи с неведомым. Они были первооткрывателями и отдали жизнь во имя познания нового.

Тем, наверное, и привлекательна фантастика для миллионов и миллионов, что она заражает сердца ожиданием неизведанного.

Несколько лет назад нам выпала честь участвовать в создании фильма «Сталкер». Режиссер Андрей Арсеньевич Тарковский первоначально взял за его основу четвертую главу нашей повести «Пикник на обочине». Однако в процессе работы (около трех лет) мы пришли к представлению о картине, ничего общего с повестью не имеющей. И в окончательном варианте нашего сценария остались от повести лишь слова-термины «Сталкер» и «Зона» да мистическое место, где исполняются желания. Фильм вышел на экраны и у нас, и за рубежом. О нем много и разнообразно говорят, но сходятся в одном: он чрезвычайно сложен и многозначен. Кроме того, никто не сомневается, что это работа высшего международного класса. И да не будут приняты эти слова за самохвальство! Главная заслуга в создании фильма «Сталкер» принадлежит А. Тарковскому, мы же были только его подмастерьями.

А сейчас читателю предлагается один из первых вариантов сценария, в котором будущий «Сталкер» едва проглядывается. Нам любезно предложили опубликовать его, полагая, видимо, что картина, будь она снята по нему, тоже имела бы право на существование.

Грязная захламленная квартира. Раннее зимнее утро, за окнами тьма. Угрюмый мужчина отбрасывает одеяло, тихонько поднимается с кровати. Берет в охапку одежду, на цыпочках выходит в ванную и начинает одеваться. И не замечает, как в дверях ванной появляется его жена, встрепанная со сна, неопрятная, в заношенной ночной рубашке.

— Куда это ты ни свет ни заря? — спрашивает она.

Он не отвечает. Попался.

— Куда ты собрался, я тебя спрашиваю?

— На кудыкину гору… Скоро приду. Дело есть. Спи иди.

— Что значит скоро?

— Сказал — приду, значит — приду. Иди спи.

— Не ври. Я знаю, куда ты идешь. И не думай даже. Не пущу.

— Уймись! И не ори…

— Не пущу! Я как чувствовала: опять он за старое! В тюрьму захотелось?

— Да уж лучше тюрьма, чем это… чем такая жизнь. Хватит с меня.

— Никуда ты не пойдешь.

Он резко выпрямляется. Она кричит:

— Ну ударь, ударь — это ты можешь! Чего же ты? Тряпка ты, тряпка! Где твое слово? Ты посмотри, в кого ты превратился!

— Уймись, говорю! Ребенка разбудишь…

— И разбужу! Пусть посмотрит на папочку! Эх ты! Ну где же твое слово? Слово твое где? Как вор, на цыпочках…

— Так я и есть вор! Чего ты вдруг? Америку открыла? Только я не у людей беру… Я сказал уймись!

— Нет уж, теперь я не уймусь. Пять лет в Зону ходил — я молчала. Только каждую минуту ждала, что тебя пристукнет. В тюрьме сидел — я молчала. Ты от меня хоть одно слово слышал, а? Два года от тебя в доме ни гроша не видели — я молчала! Браслет, мамину память, стащил, на ипподроме просадил — думаешь, я не знаю, куда он делся?…

— Замолчишь ты или нет?

— Послушай. Ну я тебя прошу! Я тебя никогда ни о чем не просила. Ну хочешь на колени стану… Подожди, подожди, я сейчас…

Она выскакивает из ванной и тут же возвращается с конвертом в руках.

— Ну вот, здесь десятка, хочешь? Возьми, сходишь с ребятами на скачки… а может, и правда повезет…

— Ты что мне суешь? Спятила? Это же на врача отложено…

— Ничего, я еще достану. Я займу… Ты только не ходи туда…

— Уймись ты наконец! Ты можешь помолчать?! Не займешь ты ничего, никто тебе не даст больше… Ты посмотри, на что ты стала похожа! Нельзя так жить больше!

— Ты же обещал! Ты мне слово давал!

— Дурак был, вот и давал. Сама виновата! Сама же ты меня до этого довела! Чтобы я, сталкер, побирался? На твои гроши жил? Все. Лучше не мешай.

— Тебе же обещали работу! Ты мне сам говорил! Ты же на такси собирался работать.

— Тьфу ты, опять она с этим такси! Сколько раз я тебе говорил: не буду я на них работать! Никогда не работал и не буду! Пусть сами на меня работают! Отойди от двери!

— Не отойду!

— Оттого, что я перестал туда ходить, что изменилось?! Дочка выздоровела? Или денег больше стало?

— А если ты вообще не вернешься?

— Не каркай! Ворона! А не вернусь — туда и дорога! Он отпихивает ее.

— Ну и катись! — кричит она. — Чтоб ты там сгнил! Проклятый день, когда я тебя встретила! Подонок! Сам бог тебя таким ребенком проклял! И меня из-за тебя, подлеца! Вор! Вор! Вор!

Заплакала девочка. Хлопнув дверью, он выходит на площадку.

Грязноватый пролет ярко освещен лампочкой без плафона.

Пролетом ниже, на площадке в углу торчит, заметно покачиваясь, какой-то хорошо одетый человек без шляпы, в испачканном пальто. Широченный цветастый шарф, выбившись, свисает до полу. При ближайшем рассмотрении видно, что незнакомец мертвецки пьян.

Пройдя квартал по темным заслякощенным улицам под мокрым снегом, Сталкер входит в забегаловку, открытую круглые сутки. Пусто, кельнер дремлет за стойкой.

За одним из столиков сидит над чашкой кофе Ученый. При виде Сталкера он смотрит на часы, но тот машет ему рукой!

— Подожди, я кофе выпью.

Берет у стойки чашку кофе, садится напротив Ученого, пьет. Ученый глядит на него.

— Ты, в общем-то, не очень рассчитывай. Может, нам еще и вернуться придегся. Это как погода… Так что не радуйся заранее. Пошли. Фонарь не забыл?

— Не забыл, в машине.

Они выходят из кафе и садятся в машину, стоящую неподалеку. Сталкер садится за руль. Машина трогается.

Все окна ярко освещены. Слышится музыка, пьяные голоса, женский смех. У ворот ограды стоят двое — Писатель и один из его гостей. Писатель в длинном черном пальто и вязаном шарфе. Гость стоит перед ним с початой бутылкой и рюмкой в руках.

— Дорогой мой! Мир по преимуществу скучен, — вещает Писатель, слегка покачиваясь и размахивая пальцем. — Непроходимо скучен, и поэтому ни телепатии, ни привидений, ни летающих тарелок… ничего этого быть не может.

— Однако же меморандум Кемпбела… — слабо возражает гость.

— Кемпбел — романтик. Papa авис ин террис, таких больше нет. Мир управляется железными законами, и это невыносимо скучно. Неужели вы никогда не замечали, что интересно бывает только тогда, когда законы нарушаются? Но, увы, они не нарушаются. Никогда. Они не умеют нарушаться. И не надейтесь ни на какие летающие тарелки — это было бы слишком интересно…

— Однако же Бермудский треугольник… Вы же не станете спорить…

— Стану. Спорить. Нет никакого Бермудского треугольника. Есть треугольник а-бэ-цэ, который равен треугольнику а прим-бэ прим-цэ прим… Вы чувствуете, какая тоскливая скука заключена в этом утверждении? Это в средние века было интересно. Были ведьмы, привидения, гномы… В каждом доме был домовой, в каждой церкви был бог… Люди были молоды, вы понимаете? А сейчас каждый четвертый — старец. Скучно, мой ангел. Ой как скучно!